Глава 32

DCCCXXIII a.u.c., a.d. XIV Kal. August (823-й год от основания Рима, за 14 дней до августовскиx календ)

что по Юлианскому календарю означает: 19 июля 70 г. от Р.Х.

…Конь, на котором сидел Тит (шестой за сегодняшний день) жалобно заржал и начал валиться набок. Тит успел соскочить с него, тут же сделав прыжок в сторону – чтобы не быть раздавленным. Бедное животное рухнуло, придавив зилота, который до того умудрился нырнуть под брюхо коня и вонзить свое коротенькое копье прямо в живот жеребца. Тит помотал головой: они настоящие безумцы, эти евреи. Ни малейшего понятия об искусстве войны, что они с лихвой компенсировали абсолютным бесстрашием. Размышлял он, однако, недолго: к нему с копьями наперевес уже неслись пять или шесть фанатиков. Тит, держа в каждой руке по мечу – короткий в левой, и длинный тяжелый – в правой, уже готовился встретить их и угостить по-римски, когда услышал короткое и резкое:

– Генерал!..

Обернувшись на голос, он увидел, как центурион спрыгивает со своего жеребца и подводит его к командующему, а несколько легионеров из той же центурии выстраиваются полукругом, давая возможность Титу – уже в седьмой раз – сесть на нового скакуна. Он одним прыжком оказался на спине жеребца и обвел поле битвы взглядом. Впрочем, какой битвы… Это была просто бойня. Зилоты – с красными от ярости глазами – налетали на римлян, как саранча, чтобы тут же, как саранча, раздавленная башмаком, погибнуть под безжалостным римским мечом. Доставалось и его легионерам, но им было не впервой рубиться с дикарями.

Совсем плохо было то, что он не успел остановить солдата, метнувшего пылающий факел во двор огромного храма, где тотчас же занялась солома, предназначенная для жертвенных животных. Ими – от голубей до козлов и быков – был полон храмовый двор, и сейчас они жалобно мычали, ревели и блеяли, лишенные возможности спрятаться от пламени хоть где-нибудь. Теперь величественное здание целиком было охвачено огнем.

Тит выругался. Береника ему не простит – ведь он клялся ей любой ценой спасти храм от разрушения и грабежа…

– Генерал! – снова окликнул его центурион. – Что это?!

Тит обратил взгляд в ту сторону, на которую указывал центурион. По камням Иерусалима текла темно-серая река, в которую вливались новые и новые ручейки. Эти ручейки появлялись в дверях домов, в узких промежутках между домами, возникая словно из-под земли и присоединяясь к главному потоку, который несся в сторону разрушенных римлянами Северных ворот Иерусалима. Крысы. Крысы бежали из города. Увидели это и ослепленные жаждой крови и мести еврейские мятежники. Многие, опустив оружие, мрачно смотрели на эту тревожную и одновременно отвратительную картину, очевидно гадая, что может означать сие знамение с небес.

У них что ни чих, то знамение, одернул себя Тит. Дикари, немыслимо суеверный народ.

Всё так, но и ему самому стало не по себе. Тем более, что сейчас, в эту минуту странного затишья, когда и римляне, и евреи смотрели на крысиный поток, пытаясь понять, что же все-таки происходит, Тит внезапно почувствовал, что слышит гул, который, он был уверен, звучал и до этого. Но на более низкой ноте, недоступной человеческому слуху. Однако он вот уже с полчаса если и не слышал, то телом ощущал этот нечеловеческий голос, шедший из недр подземного царства – из владений страшного бога Плутона. Сейчас этот мощный гул становился слышимым.

В то же мгновение со стороны храма донесся треск и грохот. Грохот падающих ворот, через которые тут же хлынула масса животных. Быки неслись, давя могучими ногами и коз, и людей, и тут же разворачиваясь к северу. Вслед на ними летела вся живность храмового двора, да и города, вплоть до обезумевших от страха собак. И все они стремились к Северным воротам.

Внезапно жеребец под ним дернулся, ноги его подогнулись, и Тит спрыгнул со спины коня, в полной уверенности, что и этот скакун был ранен кем-то из зилотов. Однако конь тут же выпрямился и пританцовывал на месте, стараясь сохранить равновесие. Еще один подземный толчок, и Тит, уже державшийся за узду жеребца, едва не упал наземь. Он видел, как на иерусалимские камни повалились не только перепуганные евреи, но и несколько его солдат.

Тит взлетел на спину своего скакуна и заорал:

– Трубач! Трубить отступление! Всем немедленно отступать через Северные ворота!

И, прорываясь через толпы иерусалимской черни, через копья зилотов, через ряды своих легионеров, не прекращавших ни на минуту крошить врагов мечами, покрытыми дымящейся кровью, Тит поскакал к спасительному выходу из обреченного – он это понял с абсолютной ясностью – Иерусалима.

Выбравшись наконец за стены города, он ни секунды не колебался в поисках спасительного пути. Крысиный поток, всё еще текший впереди всей остальной массы живых существ, – как животных, так и людей – направлялся вправо от ворот, на восток. Ударив жеребца пятками, Тит понесся в том же направлении, на мгновение обернувшись и дав знак легионерам следовать за ним, туда, где, может быть, существовал еще шанс на спасение.

* * *

…Крысиная река, упершись в трещину шириной чуть меньше двойного шага, резко разделилась на два рукава, потекших в разные стороны вдоль разлома. Для животных их размера препятствие было непреодолимым. Прочая живность без остановки, одним прыжком, перемахивала на другую сторону, где шанс на спасение еще был. Без всяких усилий, и даже без понукания, то же проделал и конь, на спине которого сидел командующий. Оказавшись по другую сторону разлома, Тит сразу же спрыгнул на землю, но крепкой рукой держал под уздцы дрожащего то ли от возбуждения, то ли от страха жеребца. Взгляд Тита скользнул по городской стене – в направлении Северных ворот. Из них выкатывалась огромная толпа. Поначалу командующий обеспокоился, увидев, что впереди бегут одни евреи. Но когда Тит заметил бегущих вслед за этой массой римских легионеров, то с облегчением вздохнул: его воины гнали впереди себя стадо пленных. Некоторые солдаты бежали, сгибаясь под тяжестью захваченных трофеев.

Теперь главное – успеть, подумал Тит. Он боялся, что в любое мгновение земля содрогнется снова, и непреодолимая преграда навсегда отделит обреченных на гибель – и евреев, и римлян – от успевших спастись. Он подошел к краю разлома, чтобы заглянуть, как он думал, в бездну. Однако края разлома вовсе не уходили в преисподнюю. Толщина огромного базальтового фрагмента, отколовшегося от основной плиты, была чуть более человеческого роста. Во всяком случае, плита, на которой покоился – пока покоился! – гигантский осколок, была хорошо видна. Взгляд Тита скользнул по контуру трещины. Она бежала вдоль холмов параллельно городской стене, затем, продолжаясь так же параллельно стенам, поворачивала на юг, причем такая же картина была и слева, у западной стены, и справа, там, где сейчас стоял командующий, отведший коня в сторону, чтобы пропустить толпу пленных. Насколько мог видеть Тит, город весь – за исключением юго-западной его стороны, обрывом уходящей в Геннисаретское озеро – был очерчен извилистой трещиной, которая при новом толчке могла стать непреодолимой преградой как для бегущих евреев, так и для подгонявших их солдат. Те несколько легионеров, что успели преодолеть препятствие, сейчас выстроились полукольцом, охраняя своего вождя от возможной атаки со стороны обезумевших пленников. Пару раз самые отчаянные из них бросались было к Титу, сидевшему верхом на скакуне, но тут же падали под безжалостными ударами тяжелых римских мечей.

…Будущий император, посматривая то на неподвижную пока трещину, то на бегущих к спасительному краю ее, – тому, что примыкал вплотную к холмам – не знал, какому богу из внушительного римского пантеона следует молиться, чтобы успели переправиться через разлом его преданные легионеры, однако молиться не стал. Он всем существом своим чувствовал, что римские боги не имеют никакого отношения к происходящему, а молиться еврейскому богу было бы абсурдно. Он не был евреем, хвала Юпитеру.

И в тот момент, когда последний из бегущих солдат одним прыжком преодолел отделявшее его от собратьев и вождя препятствие, раздался оглушительный гул, шедший из самых глубин земли, за которым последовала целая серия мощнейших толчков. Базальтовая плита, на которой стоял гордый Иерусалим, сначала очень медленно, а потом все быстрее стала двигаться в сторону обрыва, отвесно уходящего к глубоким водам Геннисарета. Когда вершина храма, которую не могли скрыть от взора высокие городские стены, внезапно исчезла с глаз, – рухнув вместе с частью стены вниз, в бездну – из всех глоток, еврейских и римских вырвался крик. И если римляне кричали торжествующе, хотя и с некоторым оттенком страха, то евреи издали скорбный вопль, тут же рухнув на колени, раздирая на себе одежды и посыпая головы пылью. Вопль этот был едва ли менее ужасающим, чем зрелище исчезающего с лица земли города. Менее чем через полчаса на месте, где возвышался некогда великий город, стоивший жизни сотням и тысячам бесстрашных римлян, и несметным тысячам столь же бесстрашных защитников древнего Иерушалаима, осталась лишь обнажившаяся базальтовая плита. И бесстрастные свидетели древних и новых битв, угрюмые холмы к северо-востоку от городских стен.

Тит почувстовал, что его колотит мелкая дрожь.

– Победа, генерал! – воскликнул центурион, на чьем коне сейчас восседал Тит.

– Какая же это победа, Луций… – мрачно отозвался командующий.