Глава 19

Вертолет из Афин с надписью на борту «POLICE» приземлился на небольшой площадке неподалеку от храма Пещеры. Прибытия машины уже ждали астиномос патмосской полиции Панайотис, его подчиннный, антипастиномос Никос Паподопулос и настоятель храма отец Иоанн.

Когда лопасти вертолета завершили свое движение, по откинутому трапу на землю сошли один за другим три человека: подполковник из специального антитеррористического подразделения, приставленный к гостям из Англии, детектив-сержант Коридис, включенный в маленькую группу благодаря его знанию греческого языка, и, наконец, отдуваясь и держась за поручень трапа, DCS Кэмпбелл.

После официальных представлений отец Иоанн извинился за то, что не может должным образом угостить прибывших: было время Великого Поста. Однако на открытом пространстве перед храмом стоял грубо сколоченный стол и два ряда лавок вдоль него. Угощение действительно было постным: овощи, фрукты, рыба, простой крестьянский хлеб – всё приготовленное стараниями жены Никоса, Стефании.

Кэмпбелл попросил разрешения включить диктофон, чтобы потом можно было сделать стенограмму состоявшегося разговора. Но довольно скоро он понял, что полезной информации будет не так уж много. Никос Паподопулос не сообщил ничего нового, разве что добавил эмоциональности сухим строчкам полицейского отчета. И, кроме того, указал на малопонятные фрагменты фотографии, пояснив, что это отпечатки следов женской обуви, ведшие в сторону спуска с горы к морю. Размер обуви тридцать четвертый, так что женщина была, скорее всего, маленького роста. Отец Иоанн, однако, не видел такую среди прибывших.

Кэмпбелл, доев питу с рыбно-овощной начинкой и вытерев губы и руки, достал из кейса конверт из плотной желтой бумаги. Оттуда он выудил фотографии МакГрегора и Эли и протянул их сначала отцу Иоанну, а затем и местному полицейскому. Увы. Ни одно из этих лиц им не было знакомо.

– А кто-нибудь на этом кадре камер наружного наблюдения? Качество оставляет желать лучшего, но наши специалисты и так постарались сделать их как можно разборчивее.

Отец Иоанн, подвинув к себе снимок, долго и внимательно всматривался в него, и потом спросил:

– А этот… высокий старик… Он тоже с ними?

– Трудно сказать, – через переводчика ответил Кэмпбелл. – По всем прочим делам, начиная с убийства Лонгдейла, подобный тип не проходил. Я думаю, это первый раз, когда нам удалось увидеть их вместе. Если это вообще не первая их встреча. А вам этот высокий знаком?

– Трудно сказать, – покачал головой отец Иоанн. – За свою долгую жизнь я видел столь многих людей, что порой в голове возникает немалая путаница. – Он виновато улыбнулся. – Простите, офицер.

– И имена: Артур МакГрегор, Элеутерия Бернажу вам тоже ничего не говорят?

Отец Иоанн пожал плечами и отрицательно мотнул головой.

– Увы…

– Ну, что скажете, суперинтендант? – на вполне приличном английском спросил подполковник из Афин.

– Скажу, что путаница действительно немалая. Взрыв в Хитроу несомненно террористический акт. Но цель его нам неизвестна. Тем более, неизвестно, как этот акт связан с убийствами Лонгдейла, Коэна и Митчелла. И с бойней, происшедшей здесь. Ее, кстати, я рассматривал бы как ритуальное убийство. Такие убийства часто случаются в Греции, подполковник?

– Ритуальные – очень редко, в таких масштабах – никогда, – ответил грек. – Но почему вы думаете, что речь о ритуале?

– Никто из убитых не сопротивлялся, если я правильно понял.

– Верно.

– Остается предполагать, что эти люди добровольно принесли себя в жертву. Очень похоже на сатанинский ритуал.

– Помилуй и сохрани нас Господь, – отец Иоанн размашисто перекрестился и поцеловал наперсный крест.

– И что же теперь? – спросил подполковник. – Ваши планы?

– Планы? – задумчиво повторил Кэмпбелл. – Афины. Лион.

– Афины понятно. Нам так или иначе лететь туда. А что у вас в Лионе?

– Интерпол. Я хочу поработать со спецами, сводящими зарегистрированные преступления – и раскрытые, и повисшие, в общую базу данных на основании совпадения различных деталей, и в первую очередь MO.

Кэмпбелл встал из-за стола.

– А вас, – обратился он к отцу Иоанну и полицейским с Патмоса, – я просил бы оставить эти фотографии, не волнуйтесь, копий у нас достаточно, с тем, чтобы вы могли опознать этих людей. Не знаю, почему, но у меня есть подозрение, что они могут здесь появиться.

Гости и хозяева пожали друг другу руки, и вскоре полицейский вертолет взлетел, сделав полукруг над островом.

Но даже если бы DCS Кэмбелл выглянул в иллюминатор и увидел паром «Наяда», пришедий с Коса и причаливавший к пристани Патмоса, он вряд ли смог бы рассмотреть среди пассажиров на верхней палубе тех троих, которые его так интересовали: МакГрегора, Эли и высоченного седого старика с развевающимися на ветру волосами.

* * *

LearJet разместили в одном из ангаров косского аэропорта в зоне, предназначенной для частных самолетов. Артур рассчитался в офисе, заплатив за недельную аренду помещения и договорившись о том, чтобы самолет был заправлен и готов к отлету по его звонку, после чего все трое устроились в вызванном такси, которое и отвезло их к причалу, откуда отходили паромы на Патмос. Купив билеты, ждали они недолго: ближайший паром отходил через четверть часа, и посадка на него уже была объявлена.

Пройдя на судно, они спустились в пассажирский салон. На палубе, несмотря на весеннее солнышко, было еще прохладно. В салоне, напротив, было душновато. Кондиционеры еще не были включены.

Айнштайн вытер пот со лба.

– Жарковато.

– Даже для израильтянина? – усмехнулся Артур.

– Не верьте легендам, друг мой, – улыбнулся Айнштайн. – Не такие уж мы теплолюбивые. Я, например, гораздо легче переношу холод, чем жару.

Сейчас, без плаща, который он повесил на крючок рядом с иллюминатором, старик сидел в одной рубашке. Однако и в ней ему было явно душно.

– Может быть, все-таки поднимемся наверх? – предложил он.

– Вы – как хотите, – отреагировала Эли. – Мне здесь вполне уютно.

Айнштайн, вздохнув, расстегнул пуговицы на лацканах рукавов и закатал их до локтя. Послышался гул – заработали машины парома.

– Ну вот, каких-то полчаса, и мы на месте, – радостно отметил Артур и тут же нахмурился, увидев озабоченное лицо Эли, сидевшей рядом с Айнштайном. Он проследил за ее взглядом и увидел на левом предплечье Марка полустертую татуировку: «67618-Z». Айнштайн тоже заметил обращенное на него внимание и прикрыл татуировку правой ладонью.

– Жизнь оставляет свои следы, – мрачно буркнул он.

– Лагерь? – со всей мягкостью, на которую она была способна, спросила Эли.

– Дахау, дорогая Эли. Доводилось слышать?

– Конечно.

– Но, Марк, – вмешался в их разговор Артур, – в Дахау, как и практически во всех остальных лагерях, заключенных метили винкелями: перевернутыми треугольниками из разноцветной материи. Винкели означали категорию заключенного. А номер его был написан на одежде. Кроме… Освенцима. Где этот номер также татуировался на руке. На левом предплечье.

Седые брови старика сошлись на переносице.

– Вы хотите сказать, что я лгу?

– Никоим образом, сэр.

– Марк, просто Артур являет собой редчайший пример эрудита, – попыталась снять напряжение Эли, – который знает все, кроме того, что ему преподавали в колледже.

– Вы правы, Артур, – уже мягче произнес Айнштайн. – В Дахау меня отправили из Аушвица… Мы никогда не называли его по-польски Освенцимом. Это всегда был комбинат Аушвиц-Биркенау. Именно комбинат. Вы не смогли бы представить себе его размеров. Гигантский комбинат по переработке человеческого материала. Но… признаваться в том, что ты прошел Аушвиц…

– Разве этого приходится стыдиться?

– Эх, милая Эли… Вы видели номер. Шестьдесят семь тысяч шестьсот восемнадцать. Что значит – один из весьма ранних обитателей. Провел на фабрике смерти бог знает сколько лет. И выжил. Как? Тут у многих появляются пусть не всегда высказанные вслух, но подозрения. Выжил, потому что работал на крематориях? Принимал и грабил прибывших на сортировке?

Он помолчал.

– Вот и варианты: крематории, или сортировка, или – еще веселее – подозрение в том, что был «капо» в бараке. Этот взгляд своих соплеменников я видел не раз: да, ты выжил, но как?

– Да, все это очень непросто. И ведь не станешь каждому объяснять… – согласился Артур. – Доискиваться в русских архивах записей регистрации заключенных в Аушвице, кем кто был, что делал… Хотя ведь в Аушвице не было записей – одни татуировки…

– Вот именно, одни татуировки. Но я предпочел бы остаться в Аушвице, кем угодно, – мрачно произнес Айнштайн. – Для меня Аушвиц был санаторием в сравнении с тем, что делали со мной и другими в Дахау. Вам знакома фамилия Рашер?

– О, еще бы. Символ врача-убийцы, врача-садиста, как и доктор Менгеле.

– Да, он самый. Для опытов Зигмунда Рашера – чаще всего немыслимо страшных – в разных лагерях, в том числе и Аушвице-Биркенау, отбирали крепких, физически сильных заключенных. Одним из таких оказался ваш покорный слуга. Я был на седьмом небе, узнав после войны, что Рашер подох как собака, от пули в затылок, в камере-одиночке, по личному приговору Гиммлера. И что по тому же приговору вздернули его сучку-жену, простите за грубость, Эли. Увы, потерялись следы их садиста-сыночка, Отто, который дал бы фору и собственному папаше.