Глава 11
Христос и естественный ход цивилизации
Все, взявшие меч, мечом погибнут.
(Евангелие от Матфея 26:52)
Кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убитым мечом.
(Откровение 13:10)
Слишком часто у нас, людей, насилие переходит от идеологического к риторическому, а от риторического к физическому.
• Идеологическое насилие объявляет, что какие-то люди – не вполне люди, недочеловеки.
• Риторическое насилие, исходя из этой предпосылки, прибегает к грубым прозвищам, хамским карикатурам и уничижительным стереотипам, пытаясь изобличить политических «предателей» или религиозных «еретиков».
• Физическое насилие, исходя из этой предпосылки, использует незаконные нападения, а если опирается на власть, то и официальные, легальные, политические действия.
В этой главе мы рассмотрим эскалацию всякого насилия (идеологического, риторического и физического), которая происходила по мере адаптации движения Иисуса под естественный ход римской цивилизации. Иными словами, утверждение уступает место отрицанию, а радикальность Бога – обыденности, как это уже неоднократно бывало в Библии.
«Змии, порождения ехиднины!»
Приведем пример риторического насилия (почти первый попавшийся). У Луки Иисус учит: «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете» (Лк 6:37). Но у Иоанна он говорит «иудеям»: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин 8:44). Это и суждение, и осуждение, и нежелание простить. Конечно, это насилие – правда, риторическое, а не физическое. Риторическим насилием Евангелия и ограничиваются. Однако мы вправе спросить: Иисус передумал, или Иисуса переиначил евангелист Иоанн?
Вышеупомянутый отрывок – лишь частный случай более широкого процесса. А именно происходила дерадикализация мирного Иисуса и его аккультурация в естественное насилие цивилизации. Более того, мы находим эту перемену уже в древнейших рассказах об Иисусе, и регулярно встречаем ее в четырех канонических евангелиях. Что ж, обыденность обыденностью, но почему все это произошло столь быстро?
Когда мессианские / христианские евреи пытались убедить немессианских/нехристианских евреев в своей эсхатологии соработничества и союза, они нередко сталкивались с неприятием. По-видимому, в выражениях не стеснялись обе стороны. В конце концов риторическое насилие встречалось на каждом шагу в древних (как и в современных) политических, религиозных, философских и богословских спорах. Как и в наши дни, люди приписывали своим оппонентам худые мотивы и худые намерения, очерняли их характер и личные качества.
Но когда впоследствии мессианские/ христианские евреи (а затем мессианские/христианские язычники) контратаковали, они не сами использовали риторическое насилие, а вложили его в уста исторического Иисуса. Приведем четыре примера. (И будем помнить, что Евангелие Q – источник, которым, помимо Евангелия от Марка, пользовались Матфей и Лука.)
Пример 1: реакция на неприятие. У Марка Иисус говорит спутникам: «И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них» (Мк 6:11). Грубо говоря: «Уходим, ребята». Однако Евангелие Q заостряет риторику, как легко видеть из Евангелий от Матфея и Луки. Сначала они цитируют версию Марка (Мф 10:14 = Лк 10:10-11а), а затем приводят следующие обличения из Евангелия Q
Отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому… горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида!… но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься… говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе.
(Мф 10:15; 11:21–24)
Не Марк умолчал о риторическом насилии Иисуса, а Евангелие Q создало его. (Вспомним наши выводы из предыдущей главы: аналогичным образом Евангелие Q поступило с историческим Иоанном Крестителем.)
Пример 2: требование доказательства. От Иисуса требуют чуда в доказательство его притязаний. У Марка Иисус просто отказывается это сделать: «И он, глубоко вздохнув, сказал: «Для чего род сей требует знамения? Истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение»» (Мк 8:12). Опять-таки Евангелие Q усиливает резкость высказывания, добавляя грозный знак. Марковское «род сей» превращается в «род лукавый и прелюбодейный», который «ищет знамения, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка» (Мф 12:39 = Лк 11:29–30; снова в Мф 16:4). Затем «знамение Ионы» становится двойной угрозой:
Ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Иониной; и вот, здесь больше Ионы. Царица южная восстанет на суд с родом сим и осудит его, ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона.
(Мф 12:41–42 = Лк 11:31–32)
Вместо отказа в знамении (Марк) получилось знамение как осуждение (Евангелие Q).
С чем это связано? Думаю, традиция Евангелия Q складывалась на преимущественно еврейской территории: возле озера в нижней Галилее, то есть в землях, которые некогда принадлежали Ироду Антипе (отметим упоминание Хоразина, Вифсаиды и Капернаума). А марковская традиция формировалась на преимущественно языческой территории: дальше к северу и востоку от озера, то есть в землях, которые некогда принадлежали Ироду Филиппу (отметим упоминание о «селениях Кесарии Филипповой» в Мк 8:27).
На мой взгляд, с гораздо большей оппозицией движение Царства и предания об Иисусе столкнулись на территории преимущественно еврейской. Поэтому Евангелие Q вкладывает в уста Иисуса гораздо больше риторического контрнасилия, чем Евангелие от Марка. Дело не в том, что мессианские евреи Евангелия Q были неприятнее мессианских евреев Евангелия от Марка: просто они столкнулись с гораздо более сильной оппозицией – и увы, «их» Иисус отреагировал соответственно. Эта версия подтверждается следующими двумя примерами из Евангелия от Матфея.
Пример 3; плач и скрежет зубов. Эта фраза обычно описывает реакцию отверженных и осужденных. Она используется (правда, лишь однажды) в Евангелии Q: «Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф 8:11–12 = Лк 13:28).
Как мы уже сказали, это типичное контрнеприятие, вложенное в уста Иисуса гонимыми христианскими евреями, создавшими Евангелие Q. Но Матфей использует его еще пять раз: в конце Иисусовых притч.
1. Притча о пшенице и плевелах: «Пошлет Сын Человеческий ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов» (Мф 13:41–42).
2. Притча о хорошей и плохой рыбе: «Так будет при кончине века: изыдут ангелы, и отделят злых из среды праведных, и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов» (Мф 13:49–50).
3. Притча об отсутствии брачной одежды: «И говорит ему: «Друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде?» Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: «Связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов»» (Мф 22:12–13).
4. Притча о хорошем и плохом рабе: «Придет господин раба того в день, в который он не ожидает, и в час, в который не думает, и рассечет его, и подвергнет его одной участи с лицемерами; там будет плач и скрежет зубов» (Мф 24:50–51).
5. Притча о хорошем и плохом доверенном лице: «А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф 25:30).
На мой взгляд, Матфей работал в еще более конфликтной ситуации, чем автор (или авторы) Евангелия Q – и проигрывал схватку. Думаю, это было уже после антиримского восстания 66–74 годов. Независимо от того, представлял ли он мессианских / христианских евреев в их полемике с немессианскими / нехристианскими евреями, или (вполне возможно) мессианских/ христианских фарисеев в их полемике с немессианскими / нехристианскими фарисеями, резкости хватало с обеих сторон. Это еще более очевидно в следующем примере.
Пример 4: лицемеры и змеи. Озлобленность Матфея на оппонентов становится сильнее в главе 23, где он кипит от негодования. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры», – повторяет Иисус шесть раз (Мф 23:13, 15, 23, 25, 27, 28), называя противников «слепыми вождями» (Мф 23:16, 24), «слепыми глупцами» (23:17), да и просто «слепцами» (Мф 23:19, 26), а увенчивает свое обличение словами: «Змии, порождения ехиднины! Как убедите вы от осуждения в геенну?» (Мф 23:33).
Я говорю сейчас не даже о том, что Матфей использует риторическое насилие против фарисеев (к которым мог и сам принадлежать), ибо, без сомнения, сталкивался с аналогичными ругательствами с их стороны. Тем более тогда, как и теперь, резкие споры вообще не обходились без риторического насилия с обеих сторон. Я говорю о другом: свои инвективы он вкладывает в уста исторического Иисуса уже после того, как изложил его учение – нового Моисея с новым законом на новой горе Синай – о категорической недопустимости гнева, оскорблений и ругательств (Мф 5:21–22) и о необходимости исполнения заповеди: «Любите врагов ваших… молитесь за обижающих вас» (Мф 5:44). Поэтому напрашивается вопрос, которым мы уже задавались в связи с Евангелием от Иоанна: Иисус передумал, или Иисуса переиначил евангелист Матфей?
Таких примеров, как вышеприведенные четыре, в Евангелиях много: риторическая инвектива пыталась воздать оппонентам по заслугам. А по мере того, как все большее и большее число евреев говорили «нет» мессианскому/христианскому еврейскому учению, в ответ звучало все больше контринвектив, причем не только в устных диспутах, но и со стороны исторического Иисуса в письменных текстах.
Повторим вопрос в еще более широком контексте: Иисус передумал, или Иисуса переиначили евангелисты? К сожалению, эскалация риторического насилия в евангелиях – лишь первая из двух стадий, в ходе которых ненасилие Иисуса сменилось сначала насилием риторическим, а затем насилием физическим. Поговорим сейчас об этой второй и более серьезной стадии.
«…Кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий»
Книга Откровение, последняя книга христианской Библии, заканчивается видением не менее величественным, чем эсхатологические перспективы, рассмотренные нами в конце главы 8. Завершение земной истории рисуется как большая свадьба божества и человечества, Небом и Землей: «…святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр 21:2). Земля не разрушается, а преображается. Вместо всеобщей эвакуации – трансформация.
Се, скиния Бога с человеками,
и Он будет обитать с ними;
они будут Его народом,
и Сам Бог с ними будет Богом их.
И отрет Бог всякую слезу с очей их,
и смерти не будет уже;
ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет,
ибо прежнее прошло.
(Откр 21:3–4)
Если помните, этой темы мы уже касались в начале главы 1. Но как, по мысли автора, будет достигнуто это славное величие? Таков конец, – но каковы средства?
На пути к этой великой свадьбе придется пройти через «кровь… до узд конских, на тысячу шестьсот стадий» (Откр 14:20), и увидеть совсем иной пир:
И увидел я одного ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим по средине неба: «Летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих».
(Откр 19:17–18)
Сколь далеко это от пира Божьегоя, обещанного всему человечеству в Ис 25:6–8 (см. главы 1 и 8). Теперь стервятники кормятся людьми – свободными и рабами, малыми и великими; «и все птицы напитались их трупами» (Откр 19:21).
Более того, с одной стороны, Христос есть «Агнец как бы закланный» (Откр 5:6), «Агнец закланный» (Откр 5:12), а «кровь Агнца» (Откр 7:14; 17:11) есть кровь распятого Христа. С другой стороны, Христос описывается как завоеватель: «Агнец победит их, ибо он есть Господь господствующих и Царь царей» (Откр 17:14). В великой последней битве с «царями земли» и их земными армиями Христос предстает как «Верный и Истинный», именуемый «Словом Божиим». Агнец закланный становится Агнцем закалывающим.
И наконец, Христос вооружен «острым с обеих сторон мечом» (Откр 1:16; 2:12), причем меч выходит из его уст (Откр 2:16; 19:21). Описание выглядит как символ и притча, но посмотрим, как действует этот меч: «Из уст же его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя» (Откр 19:15). Может, меч и метафора, но слишком уж реалистично выглядит погибель, которую он несет.
Да и вообще Апокалипсис наполнен безжалостными метафорами вполне реального грядущего насилия. Взять хотя бы печально известных всадников. Да, конечно, эти всадники – на белом, рыжем, вороном и бледном коне – символические, но перед нами символы завоевания и войны, голода и чумы, то есть бедствий вполне реальных, а не иносказательных.
На мой взгляд, эти обетования о кровожадном Боге и залитом кровью Христе описывают второе «пришествие» так, что оно отрицает первое и единственное «пришествие» Христа. Эти жестокие выдумки отвергают ненасильственное Воплощение. Фантазия о Христе на боевом коне затмевает исторического Иисуса на мирном осле. Ненасильственное сопротивление Иисуса злу сменяется жестоким убийством грешников. Повторимся: это не «Иисус истории» против «Христа веры», а Иисус Христос ненасилия против Христа Иисуса насилия.
Но, по-моему, хуже всего даже не злорадное ликование в рассказах о Боге-мстителе и не жуткие описания карающего Христа. Самое тяжелое впечатление создает сравнение всего этого с тем, как показано явление Царства у Павла. Сопоставим метафорические модели, с помощью которых Иоанн Патмосский и Павел из Тарса описывают это кульминационное событие.
Когда Павел говорит о конце мировой истории, то в качестве метафоры использует мирный, ненасильственный и радостный визит («парусию») императора или имперского легата в один из больших восточных городов Римской империи. Да и мог ли кто-нибудь к 50-м годам н. э., после восьмидесяти лет Pax Romana, вспомнить какой-либо иной вариант приезда императора и какой-либо иной смысл официальной парусии, чем радостная встреча (ànavthsiç) и похвала за сделанную работу?
Итак, с точки зрения Павла, Христос вернется, чтобы окончательно и радостно установить Царство Бога (1 Фес 2:10; 3:13; 4:15; 5:23) и вручить его Богу Царства (1 Кор 15:23–28). Однако Иоанн Патмосский прибегает к иной метафоре и иной модели.
Прежде всего, основной мишенью нападок в Апокалипсисе служит «Вавилон» (Откр 14:8; 16:19; 18:2, 10, 21), под которым явно подразумевается Рим: как Вавилонская империя разрушила Первый храм в 586 году до н. э., так Римская империя разрушила Второй храм в 70 году н. э. Однако Рим-как-Вавилон включает все римское, от империи как глобализованной экономики до императора как обожествленного правителя.
Рим выстроен на семи знаменитых холмах: «семь гор, на которых сидит жена» (Откр 17:9), и эта жена есть «великий город, царствующий над земными царями» (Откр 17:18). Между тем, согласно Апокалипсису, Рим-как-Вавилон-как женщина – «мать блудницам и мерзостям земным» (Откр 17:5).
Далее. Когда среди всех этих пышных и поливалентных символов Апокалипсис образно указывает на один очень конкретный исторический фактор, читателей и слушателей предупреждают: «Здесь мудрость. Кто имеет ум…» (Откр 13:18); «здесь ум, имеющий мудрость» (Откр 17:9). О каких же исторических реалиях нужно рассудить с умом и мудростью?
Откр 13 берет три звероподобные империи/трех звероподобных императоров, описанных в Дан 7:1–7, и соединяет их в одну звероподобную римскую империю/императора (Откр 13:1–2). Но лишь об одном императоре сказано: «Имеет рану от меча и жив» (Откр 13:14). А затем идет предупреждение: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть» (Откр 13:18). Кто это?
Это император Нерон, который правил между 54 и 68 годами н. э. Если его имя (Нерон кесарь) транслитерировать еврейскими буквами, то получится рог лт|. В сумме эти буквы дают число 666. Но почему Нерон «имеет рану от меча и жив»?
Далее Апокалипсис снова предупреждает, что последующее требует «ума, имеющего мудрость» (Откр 17:9), и упоминает «семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и когда придет, не долго ему быть» (Откр 17:10). Самая правдоподобная научная гипотеза такова: семи покойных («падших») императоров – это Калигула, Клавдий, Нерон, Веспасиан и Тит (31–81 годы н. э.); живой – Домициан (81–96 годы н. э.), а один недолговечный – Нерва (96–98 годы н. э.). (Кстати, это позволяет датировать Апокалипсис концом I века и временами Домициана и Нервы.)
После этих семи императоров идет «зверь, который был и которого нет… восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель» (Откр 17:11). Опять-таки это Нерон. Поскольку он правил в 54–68 годах, он относится к вышеназванной семерке (37–98 годы). Но он также назван «восьмым» зверем, а значит, будущим царем. Предполагается возвращение Нерона.
Почему Нерону уделяется столь большое внимание? И чем вызвана особенная необходимость в мудром истолковании? Как мы знаем, Нерон был жестоким гонителем римских христиан, а некоторые историки инкриминировали ему великий пожар Рима в 64 году.
Однако Апокалипсис, с его призывами к уму и мудрости, указывает не на гонения Нерона, а на возвращение Нерона. Что же это за легенда о возвращении Нерона? И почему она заинтересовала автора Апокалипсиса?
Часто бывает, что у популярных в народе вождей, которые умерли при неясных обстоятельствах и с незаконченной программой, остаются сторонники, которые уверяют, будто эти вожди не умерли и погребены, а спят или скрываются, а затем вернутся при каких-то бедственных или важных событиях. (Вспомним английские легенды о короле Артуре и немецкие легенды о Фридрихе Барбароссе как королях прошлого и будущего.)
Так обстояло дело и с Нероном. Его презирали на Западе, но обожествляли на Востоке, где он, к примеру, заключил почетный мир с парфянами (63 год) и освободил Грецию от необходимости выплачивать подать на Истмийских играх (66 год). Поэтому на Востоке возникла легенда, будто Нерон не умер, а бежал за Евфрат, откуда вернется во главе парфянских войск и уничтожит Римскую империю.
С этой восточной антиримской легендой можно ознакомиться по еврейским «Сивиллиным оракулам», о которых мы упоминали в конце главы 8. Здесь возвратившийся Нерон изображается как фигура трансцендентная и апокалиптическая. И этот текст написан в конце I века, приблизительно в то же время, что и новозаветный Апокалипсис. О Нероне сказано:
Он всю землю захватит,
и все ему станет подвластно…
Многих мужей истребит,
в том числе и великих тиранов, —
Всех он огнем будет жечь,
что никто доселе не делал…
Крови потоки стекут с берегов
в полноводные реки…
С неба на смертных людей
прольется огненный ливень,
Пламя, кровь и вода, блеск молний,
тьма и мрак ночи.
В битве настигшая смерть,
резня под покровом тумана
Всех уничтожат царей – а с ними воинов лучших.
(5.365–380)
В данном отрывке возвратившийся Нерон – уже не исторический, пусть даже легендарный, антиримский агрессор, а антикосмический и эсхатологический разрушитель перед установлением владычества Божьего на земле (5.381–385). Автора новозаветного Апокалипсиса очень заинтересовала эта легенда. Но почему?
• Первое. Вспомним, что в качестве образца для явления Христа Павел использовал мирную имперскую парусию в Pax Romana. Апокалипсис же никогда не использует мирное понятие «парусил», хотя и сулит скорое пришествие. Взять хотя бы трехкратное повторение этой мысли в конце книги: «Се, гряду скоро… се, гряду скоро… се, гряду скоро» (Откр 22:7, 12, 20). Автор отвечает: «Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр 22:20).
• Второе. Где еще в Pax Romana автор мог найти подходящую модель для имперского «пришествия» Христа как события, связанного с жестокой местью? Пожалуй, только в легенде о возвращении Нерона. Вернувшийся Нерон есть зверь, который «был, и нет его… и пойдет в погибель» (Откр 17:8), но вместо него явится вернувшийся Христос, «который есть и был и грядет» (1:4, 8; см. также 4:8).
Не Нерон, а Христос уничтожит космическую Римскую империю, божественного римского императора и всю римскую имперскую теологию – но с такой степенью насилия, которое никогда не могли позволить себе Рим и романизация. Ужасная, ужасная, ужасная ирония: Апокалипсис заменяет вернувшегося Нерона с его парфянскими войсками – вернувшимся Христом с его ангельскими воинствами. Это худшая клевета Апокалипсиса на Бога и на Иисуса. И чтобы закончить наш тринитарный раунд, скажем: худший грех против Духа Святого.
Где мы? И что дальше?
Ритм утверждения-и-отрицания, характерный для христианской Библии, имеет место и в случае с учением исторического Иисуса о Царстве Божьем как нынешней реальности: Царстве как ненасильственном сопротивлении естественному ходу цивилизации в ее тогдашней римской инкарнации.
Сначала Евангелия приписывают Иисусу риторическое насилие, затем Апокалипсис приписывает ему физическое насилие. В последней книге образ Иисуса вообще искажен до неузнаваемости: описания Второго пришествия насыщены метафорами жуткого насилия и разрушения.
В принципе, на этом можно было бы поставить точку. Ответ на вопрос, как читать Библию – и остаться христианином, получен.
• Утверждение. Весть исторического Иисуса, образа и откровения Бога, говорит о ненасилии. Эту весть мы должны принять. И ей мы должны следовать.
• Отрицание. Весть Иисуса была искажена: сначала Иисусу приписали насилие риторическое, затем – физическое. Это искажение мы должны распознать и отвергнуть.
Да, имеющим глаза, чтобы видеть, ответ подсказывает сама христианская Библия: если библейский Христос есть норма и критерий христианской Библии, то исторический Иисус есть норма и критерий библейского Христа.
И все же у нас осталось еще несколько глав, в которых мы подтвердим наш тезис. Как мы увидим, послания Павла отражают все тот же процесс утверждения-и-отрицания. Учение Павла о радикальности Бога в Иисусе было нивелировано в два этапа: адаптация к естественному ходу человеческой цивилизации и адаптация к римской культуре.
