«Мусорщица» с ее оживленным чириканием электронных игр оказалась такой же шумной, как большинство припортовых дринкарен. Шэм наблюдал за сальважирами, толпившимися у бара. Они были не в форме, но городская одежда тоже выделяла их в толпе — реконструированные наряды из эпохи высокой моды, до уровня которой человечество не смогло дотянуться с тех пор ни разу. Подобравшись к ним поближе, он слушал их жаргон — они называли друг друга Френ и Блав, говорили о Цифраскопках и Спинофетах и Ношельцах. Шэм с наслаждением ворочал во рту эти слова.

— Значит, — сказал Робалсон, — твой капитан любит книжки, так? — и он сделал большой глоток напитка, который купил ему Шэм. Он назывался «паровозным маслом» — смесь сладкого виски с пивом и устрицами — штука одновременно мерзкая и притягательная на вкус.

— Ага, — отозвался Шэм. — Спасибо тебе еще раз, ну, ты знаешь, за вчера.

— А что у тебя за история, Шэм? Давно ты на рельсах?

— Второй рейс.

— Вот, значит, как. Что ж, люди вроде тебя чуют поживу. Ты не сердись, что я так говорю, просто это правда.

— А из твоей команды тут кто-нибудь есть? — спросил Шэм.

— Не, они в таких местах не пьют.

— У них свои пиратские бары?

— Ага, — сказал Робалсон, подумав. Безжизненным каким-то голосом. И изогнул бровь. — Свои пиратские.

Шэм засиделся в дринкарне куда дольше, чем собирался сначала, и, когда из джук-бокса раздался неистовый ритм ударных к песне «Наверх, поездные разбойники!», он вскрикнул от радости и присоединился к буйному хору. Робалсон тоже пел. Другие посетители смотрели на них с насмешливым неодобрением.

— С недосмешлением, — поправил Робалсон, когда Шэм поделился с ним своим наблюдением.

— С насмешлобрением, — предложил свой вариант Шэм.

— Шэм, — сказал Робалсон. — Если и дальше так пойдет, то нас скоро отсюда вышвырнут, ей-богу. Что ты нашел в этих сальважирах? Глазеешь на них, как барсук на дохлятину.

— Да нет, я ничего, просто… — Шэм поерзал на стуле. — Просто они так говорят, так одеваются. И вообще, работа у них такая. Это так… Ну, круто, что ли? Жалко…

— Ты ведь говорил с одной из них на рынке, верно? Ну, с той бабой.

— Ага. Сирокко как-то. Она милая. Пирожком меня угостила. — Шэм ухмыльнулся.

— А ты представь, — сказал Робалсон, — что вот едет сейчас какой-нибудь сальважир мимо кротобоя и думает: «Эх, какая у них там классная работа, не то что у меня»?

— Вряд ли, — сказал Шэм.

— Или даже так: «Эх, быть бы мне учеником доктора на кротобое».

— Дай мне его адресок, я ему черкну, предложу поменяться.

— К тому же капитан у тебя с философией, разве не так? — продолжал Робалсон. — Есть с кого брать пример. А сальважиры, бьюсь об заклад, скучный народ.

В углу бара сидели мужчина с женщиной и наблюдали за ними. Шэм их давно заметил. «Не сальважиры», — решил он. Те, поняв, что их увидели, отвели глаза. Он тут же непроизвольно напрягся — тело вспомнило неприятный опыт лежания под телегой.

— Я тут познакомился с двумя, вроде сальважиров, — сказал он. — Не совсем сальважиры, но что-то вроде. — Он прищурился. — Они совсем не скучные. Брат и сестра. Уж поверь.

— Погоди-ка, как их там? — сказал Робалсон. — Шутсы? Шрайксы? Соаксы?

— А ты откуда знаешь?

Робалсон пожал плечами.

— Слушаю, когда другие говорят. А тут много болтают. В том числе о чудных братишке с сестренкой, которые отваливают в страну кровоточащего Зеленого Сыра или еще куда в следующий Паровозодень. А еще шепчутся, что кое-кто хочет за ними увязаться. В надежде на воображаемые сокровища. — В этот раз Шэм покинул дом Шроаков по тому пути, который они ему подсказали, — не близкому и кружному, зато не привлекая внимания соглядатаев, которые, несомненно, стерегли у выхода. Вот почему он моргнул, слушая Робалсона. Похоже, самого молодого пирата признаки явно государственной слежки за сестрой и братом совершенно не интересовали.

— Я одного не понимаю, — сказал он. — Насчет тебя. Ты думаешь, что хочешь быть сальважиром, но я даже в этом не уверен.

— Странно, — сказал Шэм. — Они тоже так сказали. А как же ты? Чем ты вообще занимаешься, а, Робалсон?

— Чем занимаюсь? Смотря в какой день. Иногда драю палубы. Иногда чищу гальюны и думаю: «О, ад ты мой маслянистый, разрази меня дерущиеся боги». А иногда и что-нибудь получше. Знаешь, что я сегодня видел? С верхнего неба свалилась одна штука, примерно месяц назад. На пляже, к северу отсюда. Ее положили в банку и за пару монет показывают всем желающим.

— Она живая.

— Шэм. Она с неба упала, с верхнего. Как она может быть живой? Но ее все равно держат в уксусе или в чем-то вроде.

— Ну и ладно, хватит мне зубы заговаривать, — сказал Шэм. — Я хотел узнать, где твой поезд?

— Ты про это, — сказал Робалсон. — Да какая разница?

— Ну ладно, — сказал Шэм. — Не хочешь — как хочешь. — «Пусть себе играет в свои шпионские игры, как пацан, мне-то что». — Верхнее небо, — задумчиво сказал Шэм вслух. — Нормальный уровень. Горизонт. Его стороны. А ты знаешь какие-нибудь истории про это, ну, про край света?

Робалсон моргнул.

— Какие еще истории? — переспросил он. — Это ты про Рай, что ли? Наверное, не больше тебя. А что?

— А тебе бы не хотелось узнать, правда они или нет? — спросил вдруг Шэм с таким пылом, который удивил его самого.

— Да нет, вообще-то, — сказал Робалсон. — Во-первых, истории — они и есть истории. Во-вторых, если они правда, то такая, что лучше бы ее не было. Что, если правдой окажется то, что от Рая нужно бежать? Что в нем такое? Вселенная плача, так про него говорят? Или как там еще, слезное сокровище? — Он покачал головой. — Тут и без семи пядей во лбу ясно, что от них лучше бежать. Кому охота якшаться со злыми духами? Или плакать вечно?