Итак, Иннокентий Пятёркин…

Казалось бы, ученик с такой фамилией обречен быть отличником. Но природа любит странности (выражаясь по-научному – парадоксы). И потому Кеша с первого класса был… ну, не то чтобы двоечником, а где-то около того. На второй год его не оставляли, но «перетаскивали» из класса в класс еле-еле. Первая Кешина учительница жалостно говорила:

– Не Пятёркин ты, а Троечкин с минусом…

Поэтому первое прозвище у него было Минус.

Оно, однако, не прижилось. Минус – он же длинный, тонкий, а Кеша отличался, мешковатостью и неуклюжестью. Этакая несимпатичная личность с пухлыми щеками и редкими белобрысыми прядками, словно приклеенными к потной голове. К тому же, был он трусоват: когда обижали, случалось, пускал слезы, а если вынуждали к драке, нелепо махал руками, а потом закрывал лицо и съеживался. Теперь не вспомнить, кто и когда впервые назвал его Тюпой, но прозвище приклеилось намертво. Было оно подходящее, потому что такое же нелепое, как сам Кеша Пятёркин.

Как уже ясно, главными отметками Тюпы были троечки с густым гарниром из двоек. Читал он, правда хорошо, быстро, но стихи запоминал слабо, изложения и сочинения писал глупые (так, по крайней мере считалось) и с ошибками. Когда вызывали к доске, мямлил или нес всякую чушь, если даже знал урок. Например, высказался однажды, что на древние мифы про богов и титанов оказала влияние космическая энергия. Все сразу: "Гы-ы! Ха-ха-ха! Тюпа-космонавт!.." И, разумеется: "Садись, Пятёркин, три с минусом… Учить надо, а не фантастику молоть".

Второе прозвище – Умник – появилось позднее, в шестом классе. Благодаря классной руководительнице Римме Климентьевне.

"Римушка" преподавала математику (причем, по какой-то своей, "прогрессивно-опережающей" программе). Была она не то чтобы злая, но крикливая и нервная. И не терпела спорщиков. Тюпа же, когда пытался доказать теорему про подобие треугольников, сперва сбился, а потом – в ответ на ехидные замечания Римушки – вдруг надулся, покраснел и пробубнил, что теорема глупая, поскольку в природе одинаковых по форме треугольников не бывает вообще.

– Сумма углов в каждом треугольнике своя, потому что искривления двухмерных пространств непредсказуемы. (Подумайте, этот баран Тюпа так и высказался: «Непредсказуемы»! Ну, профессор!)

– Че-во-о? – пропела Римма Климентьевна, как испорченная флейта. – Академик! Ты сперва хоть на троечку выучи, что положено по программе, а потом уж придумывай собственные геометрии! Лобачевский недоделанный…

– А Лобачевский тут совсем ни при чем, у него другой подход, – надуто возразил Тюпа, понимая, что "скребет на свой хребет".

– Гы-ы! – возликовал шестой «Б» привычно и безбоязненно, поскольку потешаться над Тюпой не возбранялось.

Римушка сказала, что у Лобачевского под-ход, а у него, у Пятёркина" – вы-ход. Из класса. Путь Пятеркин оставит на столе дневник и убирается в коридор: там самое подходящее место для создания оригинальных математических теорий. В дневник она вкатала двойку ростом в свой длинный накрашенный ноготь и начертала обращение к родителям: «Ваш умник вместо нормального ответа несет у доски ахинею. Примите меры!» И зачитала вслух. Класс опять привычно погоготал. Все знали, какие меры принимает вечно поддатый папаша Пятёркин, однако и сейчас не пожалели Тюпу. И даже присвоили очередную кличку – Умник.

Вроде бы нормальные люди были в шестом «Б», не злодеи (по крайней мере, когда каждый сам по себе), а вот удержаться от стадного удовольствия – поизводить одного безответного неудачника – не могли.

… – И я, Белка, был такой же… – глядя в сторону и отрывая от гнилого лафета щепочки, – признался Вашек. – Ну, я уж говорил тебе, что раньше был большая скотина…

– Да почему… скотина, – неуверенно заступилась Белка. За Вашека перед Вашеком. – Просто ты был как все…

– А это и есть самое большое скотство, – сквозь зубы сказал Вашек. Как-то незнакомо прищурил разные (светлый и потемнее) глаза и отбросил щепку. – Но потом я все же заступился за Тюпу… Это было уже весной…

Случилось это в последние дни третьей четверти, когда за окнами солнечно разгорался март.

Окна были с двойными рамами. В двух из них – широкие форточки, их открывали на переменах, а третье – глухое. То есть форточка была и там, но капитально заделанная, заклеенная по всем щелям бумажными полосками… И в этом-то окне, между рамами, оказалась сумка маленького Егора Селькупова.

Был Егорка тихий и безответный, его иногда «доводили», как и Тюпу, хотя и не так часто. (Девчонки говорили: "Это мы любя…"). Как его сумка попала в глухое замкнутое пространство? Наверно, шутники долго готовили этот трюк, заранее отклеили незаметно полосы на щелях, потом на перемене остались в классе одни, распахнули форточку, кинули Егоркино имущество между стекол и быстро привели окно в прежний вид.

В начале урока все сидели и хихикали.

Как назло Римушка первым вызвала именно Селькупова.

– А почему ты идешь к доске без дневника?! Не знаешь правил?

– А он в сумке, – пролепетал Егорка.

– Так достань!

– А она вон… – Егорка, чуя беду, показал на окно.

– Это что? Это издевательство?! – моментально раскалилась Римушка.

Если это и было издевательство, то над Егором Селькуповым. Но он бормотнул:

– Не знаю…

– А кто знает?! Я?!

Егорка опять ответил "не знаю"?

– Что ты, как попугай, твердишь это дурацкое слово! Как твоя сумка попала туда?

– Не з… – Егорка перепуганно замолчал и всхлипнул.

– Чьи это фокусы?! – Голос Риммы Климентьевны опять засвистел надтреснутой флейтой.

Класс, конечно, тоже "не знал".

– Кто дежурный?!

Оказалось, что дежурный ничего не видел, потому что ходил на перемене в математический кабинет за циркулем и угольниками.

– Селькупову за сегодняшнюю тему – два! – объявила математичка.

Все притихли.

И тогда Вашек сказал:

– Почему два-то? Разве он не ответил урок?

– Горватову тоже два! За поведение! За неуместное пререкание! Или… немедленно доставайте сумку! Как хотите!

Легко сказать – доставайте! Если даже распечатать форточку, то как дотянешься? Одно дело – бросить, другое – выуживать.

– Селькупов, ты меня слышал?

– Как я достану-то… – он уже не всхлипывал, а плакал и был похож перепуганного третьеклассника.

Тогда Вашек встал. Кругом было тихо, только в ушах звенели еле слышные струнки. Вашек знал, что делать. Римма сказала "доставайте как хотите"? Прекрасно, сейчас он возьмет у доски тяжелый деревянный угольник, высадит им нижнее стекло, и сумка – вот она…

… – Понимаешь, Белка, я был тогда у же не такой, как раньше, – тихо рассказывал Вашек (а Сёга сидел у соседнего орудия в одуванчиках и занимался лошадками). – У меня уже был брат. И мне вдруг показалось, что Егорка похож на Сёгу. Ну, и как тут усидишь… А Умник вдруг сказал у меня за спиной: "Горватов, подожди". Он меня опередил и встал у окна…

Умник встал у окна прижался грудью к нижнему стеклу и развел руки – словно хотел заслонить от всех сумку Егора Селькупова. А потом качнулся назад, и… сумка была у него в руках. Умник при общем молчании отнес ее Егорке.

– На…

Римушка зашлась в истерике:

– Значит, это ты!.. Ты!.. устроил этот дурацкий фокус! Затолкал ее туда, а потом обратно! Чтобы сорвать урок!.. А все это знали и покрывали хулиганство!.. Всем! Всем двойка по поведению за четверть! Будете сейчас сидеть просто так, а математика – седьмым уроком!.. – И она хлопнула дверью.

Сперва шестой «Б» обалдело молчал, а потом поднялись на Умника: "Всё из-за тебя, Тюпа недоделанная! Кто тебя просил?!" Некоторые думали, что это он запихал туда сумку, а те, кто знал правду, помалкивали, тоже "гнали волну" на Умника. И никто даже не поинтересовался, как он выудил Егоркино имущество сквозь стекло! Толпе наплевать было на чудо! Мысли были про другое: придется сидеть лишний урок, а потом объяснять дома про двойку за четверть! Попробуй доказать родителям, что двойка – несправедливая!

Умника прижали к стене у доски.

– Иди, паразит, доказывай Римушке, что ты один виноват! А то раскатаем в блин!

Лишь Егорка пытался тонко объяснять, что Пятёркин не виноват. Но кто его слышал, сверчка заморенного…

Тогда Вашек растолкал одноклассников и встал рядом с Умником. И сказал всем сразу:

– А ну, отвали…

Народ удивился на пару секунд, но «отваливать» не стал. Наоборот:

– А тебе чё надо?! Тюпиной крышей заделался? Сыпь на обочину, а то окажешься у папочки в срочной хирургии!.. – И «крутой» Васяня Бугай потянул к Вашеку лапу.

Вашек четко (будто не первый раз!) вделал ему башмаком под колено. А визгливому Вовке Глазову по прозвищу Глюка ткнул кулаком в нос. Из носа побежало, Глюка согнулся. Бугай тоже…

… – Знаешь, Белка, я до той поры дрался очень редко. Честно говоря, боялся, если даже видел, что надо вмешаться. И за Тюпу ни разу не заступился, хотя давно уже не приставал к нему, как другие. А теперь внутри будто лопнуло… может, терпение, может еще что-то… А когда лопается, то, оказывается, уже не страшно… Нас, наверно, через минуту смешали бы со штукатуркой, но кто-то из девчонок сбегал в учительскую за Римушкой: "Там мальчишки передрались!" Она ворвалась, опять разоралась… А потом все как всегда: разборки, вызовы родителей…

– Сильно попало?

– Мне? Да нисколько не попало. Папа, когда пришел в школу и послушал Римушку, сказал ей:

"Я сразу объяснил сыну, что он поступил неправильно…"

Та, конечно, расцвела и ждет рассказа: как он меня уму разуму учил. А папа говорит:

"Я ему растолковал, что, когда имеешь дело с превосходящим противником, надо бить ближних не по носу, а по уху, наотмашь. Это безопасно для их здоровья и в то же время дает нужный психологический эффект – несколько снижает стадные инстинкты толпы…"

Вашек произнес эти фразы четко и с удовольствием: видимо помнил их наизусть. И засмеялся. И Белка засмеялась. И даже Сёга у соседней пушки.

– А дальше что было? – спросила Белка.

– А дальше ничего. Директорша наша не в пример умнее Римушки, разобралась. Сказала, конечно, что драться нехорошо, на этом все и кончилось. А потом – каникулы… И никто даже не стал спрашивать, как Умник добыл сквозь стекло сумку…

– Вашек, а как он ее добыл?

– Это он потом уж мне объяснял. То есть мне и Сёге. Говорил, что это "на уровне развернутого сознания". Какая-то там четырехмерность, переход в замкнутое пространство. Поди разберись…

– Я разбирался, пока он рассказывал, – снова подал голос Сёга. – А потом опять все в мозгах перемешалось…

– И у меня… – признался Вашек. – Да и сам Тюпа научился объяснять все эти хитрости не сразу. Иногда получалось бестолковое бормотанье. А уж потом, когда он познакомился с профессором Рекордарским – другое дело…

– А как он познакомился? Когда?

– Случайно. Вскоре после той истории с сумкой.

Нельзя сказать, что Вашек и Умник сильно подружились, но все же стали ощущать друг к другу симпатию. Ведь как-никак, а недавно пришлось им постоять плечом к плечу против превосходящего противника! И в начале весенних каникул Вашек позвал Пятёркина поиграть на Институтских дворах (так ребята называли Треугольную площадь и ближние к ней территории).

На улицах еще лежали талые сугробы, а Институтские дворы были уже сухие, прогретые солнцем. Плиты и булыжники площадей впитывали лучи и отдавали тепло окружающему пространству. По ним можно было бегать босиком – некоторые так и бегали. И без курток, в рубашках или майках! Порой мелькали коричневые бабочки. На тополях и сирени набухали почки. В щелях между плитами вырастали травинки.

В общем, для игр здесь было самое то место!

Конечно, не всякому такие игры по душе. Многим больше нравятся компьютерные игрушки, замирание души перед экраном. Но не всем. Да и не у всякого в доме компьютер… А каникулы были для всех! Весна – для всех! Теплый воздух, что волнами пробегал над камнями – для всех! Или, по крайней мере, для тех, кто в двадцать первом веке не забыл, как гоняют по лужайкам мячи, прыгают через скакалки, запускают шелестящих и трепещущих змеев, и обмирают в укрытиях во время старинных игр в прятки (здесь говорили "в пряталки").

На Институтских дворах собирались ребята с ближних улиц. А были и такие, что не с ближних, издалека. Потому что было здесь хорошо. Придешь – и тебя берут в любую игру: "Здравствуй! Тебя как зовут? Будешь с нами в «чушку-вышибалу»? Тогда вставай на тот край…" Компании были разные – и постоянные, и такие, что складывались для очередной игры, а потом рассыпались и собирались по-новому. Но в любой компании никакому новичку не говорили: "Чё приперся, мотай отсюда!" Всегда смотрели как на приятеля.

И Кеша Пятёркин быстро «вписался» в жизнь Дворов. Потому что, если ты к людям по-доброму, то и к тебе так же. Здесь – не то, что в классе, не надо было жить в ощетиненности. Ну и что же, что малость неповоротливый? Зато улыбчивый и безотказный. Полдня таскал на себе младших пацанов, изображая рыцарскую лошадь, когда играли в "Войну Алой и Белой роз"!..

Да к тому же оказалось, что не такой уж он рыхлый и мешковатый. Очень скоро сделался как все. Только в одном Кеше Пятеркину не повезло. Школьное прозвище «Тюпа» просочилось за ним и сюда – непонятно как. Правда, сейчас оно звучало необидно. Просто как обычное имя: "Тюпа, пасуй на левый край!.. Тюпа, ты завтра придешь?" А прозвище «Умник» здесь не прижилось даже тогда, когда судьба свела Тюпу с профессором Рекордарским.

Это случилось в первые дни апреля. Играли в «кольца-мячики». Кстати, игру эту придумали на Дворах и знали только там. Правила ее довольно хитры и объяснять их долго. Красный мячик швыряли через подброшенные над головами шины от детских велосипедов, и надо было попасть сразу не меньше, чем в два кольца. Затем эти кольца одни игроки перекидывали друг другу, а другие гонялись за мячиком, чтобы перехватить его и новыми удачными бросками заработать победные очки. "Хозяева колец" старались отогнать футбольными ударами мячик подальше. Носиться за ним приходилось по многим площадкам, ступеням и переходам… И вот однажды красный мячик (у него было собственное имя – «Пома», от слова "помидор"), дурашливо промчался через маленькую площадь среди кирпичных корпусов и влетел в приоткрытую дверь между насупленными бронзовыми бюстами.

За Помой гнались Тюпа, Вашек, Сёга и Сёгина одноклассница Аленка. Они на миг остановились перед дверью, а потом – что делать-то? – друг за дружкой проникли в прохладный, освещенный настенными лампами вестибюль. Навстречу сразу двинулась худая и седая тетенька.

– Дети, здесь не место для игр…

– У нас мячик… – жалобно выдохнула Аленка.

– А! Значит, это ваш мячик! Он ускакал вон в ту дверь. Но туда нельзя, профессор Рекордарский читает там обзорную лекцию второкурсникам… Впрочем, если вы зайдете осторожно, извинитесь и объясните в чем дело…

– Мы осторожно, – шепотом пообещал Сёга. И все четверо двинулись к двери, из которой доносилась веселая и неразборчивая речь.

Обе створки были раскрыты. Охотники за Помой остановились у порога. За дверью полукругами громоздились под самый потолок скамьи, на них сидели парни и девушки, человек тридцать. А у стены напротив размахивал руками низкорослый круглый дяденька с большущим носом-пирожком и в похожих на иллюминаторы очках. Позади него была исчерченная мелом черная доска. Слева от доски мигал изумрудными, синими и малиновыми огоньками высоченный пульт. Огоньки выстраивались в геометрические фигуры. Рядом с пультом, на дубовой кафедре, неподвижно, как скульптура, сидела гладкая черная кошка. Ее зеленые глаза были похожи на огоньки пульта.

Очкастый лектор вдохновенно объяснял почтительно замершим слушателям:

– …И если мы примем во внимание, что изгиб данного двухмерного пространства стимулирует проникновение векторов разной частоты и природы, не давая им уклониться в плоскости иных измерений, то становится ясно, что возникновение упомянутых выше конфигураций становится не столь уж исключительным явлением и переходит из разряда парадоксов в разряд определенных закономерностей…

Огоньки на пульте при этом изобразили несколько малиновых треугольников, пересеченных синей чертой.

Вашек, Сёга, Тюпа и Аленка замерли в дверях. Было немыслимо прерывать столь ученую и вдохновенную речь. Профессор Рекордарский мог справедливо разгневаться и сказать «вон»! И они были готовы к этому, когда профессор воздвиг на лоб очки и устремил взгляд на непрошеных гостей. Однако грозного «вон» не прозвучало.

– Это… э-э… у нас тут вольнослушатели? Или… я могу быть чем-то полезен?

Аленка оказалась храбрее всех:

– К вам сюда наш мячик залетел…Извините…

По студентам пробежало веселое оживление. Профессор снял очки и описал ими дугу.

– Некое красное тело сферической формы действительно отскочило от стены и по неожиданной биссектрисе ушло вон туда, за скамьи. Боюсь, что поиски его в данный момент нарушили бы композицию наших рассуждений… Господа, у вас два варианта: подождать десять минут за дверью или присесть прямо здесь на свободную скамью…

Конечно, разумнее и приличнее было слинять в вестибюль (извинившись еще раз). Но Тюпа вдруг шепнул «садимся» и подтолкнул Вашека к свободной скамье у двери. И уселся первым. Что было делать, не бросать же Тюпу одного…

Сначала Вашек думал, что Тюпа опасается за мячик. Мол прихватят его себе студенты – так, смеха ради – и начнут резвиться: "А ну отберите, а ну поймайте!" Но Тюпа, как говорится, "настроил локаторы" на профессора и даже приоткрыл рот. Что он понимал в профессорских рассуждениях? Остальные «гости» не понимали ничегошеньки и сидели, притихнув от робости.

– …А теперь, коллеги, хотелось бы услышать ваши замечания и суждения, – заявил профессор. – А может быть, у кого-то есть вопросы? Ну-с?

Наступило молчание, а через минуту руку поднял… Тюпа.

– Можно мне?

– Что? Э-э… – Профессор опять воздвиг иллюминаторы. – Ну… прошу вас, коллега…

– Вы сказали, что, если появляется четвертый вектор, то он очень редко может соединиться с одним из трех. А до этого вы говорили, что изгиб плоскости диктует векторам определенное положение…

– Э-э… разумеется диктует! Но я имел ввиду невозможность выхода его именно за пределы плоскости, а угловое направление он выбирает произвольно и непредсказуемо…

– Почему же непредсказуемо? – храбро и тонкоголосо заспорил Тюпа. – Ведь если он сближается с одним из трех остальных, тот, остальной, начинает влиять на него своим полем, и тогда…

– Постойте, постойте! Но что мы знаем о природе данного поля?.. Кстати, кто мне подскажет формулу гравитационного напряжения в условиях двухмерности?.. Благодарю вас… – Профессор застучал мелом по доске. Затем снова обернулся к Тюпе. – Вот, извольте!

– Но это же общая формула! – бесстрашно и даже слегка возмущенно заявил "безнадежная бестолочь" (по словам Римушки) Кеша Пятёркин. – Здесь «Кью» стрмится к бесконечности. А вы говорили о локальном явлении. В этом случае «Кью» получает конкретную величину. И если эти величины у четвертого и третьего сектора будут похожими, получится вот так… – Тюпа поднял перед собой руки соединенные локтями и ладонями.

– Да, но… Простите, коллега, вас не затруднит пройти к доске?

И «коллега» Тюпа – босой, в обтрепанных у щиколоток штанах и обвисшем свитере, тяжело зашагал к доске и мерцающему пульту. При этом шумно посапывал.

У доски полемика разгорелась с новой силой. (Лишь черная кошка на кафедре сохраняла невозмутимость и неподвижность.)

– Но вы не учитываете, что такое сближение векторов может привести к их слиянию или замещению одного другим, а это в свою очередь не исключает изменения многих свойств данной конфигурации. А раз этого не происходит…

– Почему не происходит-то? – непочтительно перебивал профессора увлекшийся Тюпа. – Может, как раз происходит, только никто не обращает внимания! А формула эта здесь вообще не годится, потому что, если ее взять, то получается полная чушь. Вот смотрите… – И опять стучал мел, а на босые Тюпины ступни и туфли профессора сыпалась белая пыль. Аудитория весело внимала неожиданному диспуту – видимо, усматривала в нем всякие научные парадоксы.

Впрочем, не забыли и про гостей. Красный мячик Пома, был обнаружен за дальней скамьей и, тихо передаваемый из ладоней в ладони, достиг своих владельцев. Сёга прижал его к груди…

Забренькал негромкий колокольчик. Студенты зашевелились было, но остались на местах. Профессор досадливо махнул очками:

– Ну вот, как некстати!.. Коллега Иннокентий, вы не согласились бы задержаться здесь на четверть часа? Хотелось бы обсудить некоторые аспекты вашей гипотезы…

Тюпа от доски виновато глянул на приятелей:

– Ребята, вы пока идите без меня. Я догоню…

"Догнал" он их только к вечеру. И сразу начал всем, кто собрался вокруг, объяснять про необычные свойства Треугольной площади и прилегающих пространств. Про то, что они не «прилегающие», а "вписанные в контур". Его почти не понимали, но слушали с почтением. Вашек горделиво шепнул стоявшим рядом ребятам:

– Из нашего класса…

Впрочем, в шестой «Б» Тюпа ходил после этого случая всего два дня. На третий день в школе появился профессор Рекордарский. Римма Климентьевна, разумеется, устроила скандал: мол, ни в какую физико-математическую школу ученика Пятёркина переводить она не позволит, потому что место ему не там, а в интернате для недоразвитых.

– У него по математике три с минусом, а по биологии хвост за прошлую четверть! И вы пытаетесь уверить меня, что это талант?

– Я не сказал такого слова, – деликатно поправил шумно дышащую Римушку Валерий Эдуардович. – Я выразился бы несколько определеннее: на мой взгляд это будущий гений.

Римма Климентьевна вскинула голову и сообщила, что гении ей не нужны. Ей в классе нужны нормальные ученики, обеспечивающие стопроцентную успеваемость в рамках программы и примерное поведение.

Валерий Эдуардович объяснил, что он как раз и хочет облегчить положение уважаемой классной руководительницы, избавив ее от ученика, который не вписывается в заданные параметры.

Римма Климентьевна нелогично возразила:

– Только через мой труп.

Профессор поступил разумно: не стал делать из Римушки труп, а пошел к директрисе. Там все решилось за полчаса. Со следующего понедельника Кеша начал ходить в физико-математический лицей номер два. Оценки из его прежнего дневника там не были приняты во внимание, зачеты по всем предметам он сдал без проблем, троек не получил ни одной. А про математику и говорить нечего… Только вот от прозвища «Тюпа» он не избавился и в Лицее. А прозвище «Умник» в лицее вообще не вспоминалось. Наверно, потому, что умников кругом хватало.

Впрочем, сейчас – и в классе, и на Институтских дворах – термин «Тюпа» стал высшей характеристикой интеллекта и учености. Самой ходовой единицей измерения ума сделалась «миллитюпа». До «децитюпы» дотягивали немногие. А "полная Тюпа" заранее была признана недосягаемой.

Однако Тюпа ничуть не зазнался. И не было похоже, что он слишком погружается в дебри учености. Как и прежде, он после школы проводил время на Институтских дворах, и порой казалось, что «кольца-мячики» ему интереснее загадок пространства и компьютерных построений (компьютер ему выделил из институтских фондов профессор).

А двадцатого мая Тюпа вместе с несколькими одноклассниками уехал в летний лагерь "Стеклянный ключ", на математическую олимпиаду…

… – Вот такая история, – сказал Вашек. – И такой вот он, Тюпа… Если бы не он, я вообще ничего не знал бы о хитростях Институтских дворов. И ничего не смог бы тебе объяснить… Хотя и сейчас, конечно, не объяснил…

– Ну, почему же! – вежливо откликнулась Белка. – Кое-что стало понятно. Хотя бы в общих чертах…

История Тюпы ей показалась интересной, но в то же время… какой-то предсказанной, что ли. Словно Белка ожидала услышать ее заранее. Странно, да? Но в эти дни было столько странного (дзын-нь…).

Сёга все это слушал молча. Он лежал на животе у соседней пушки, в одуванчиках, и быстро двигал перед собой двух лошадок – будто устроил скачки-состязания. Но вдруг вскинул голову и сказал те же слова, что вчера:

– Вот если бы больница была внутри треугольника…

– Что за больница? – встревожилась Белка. Подумала, что речь о Сёгиной болезни.

– Да у отца неприятности, – насупился Вашек (и день потускнел). – То есть не у него, а вообще… – И рассказал о неприятностях с больницей. – Скоро этот Рытвин скупит весь город. Зачем ему столько?..

Белка не знала зачем и не ответила. Зато вспомнила:

– А у нас в классе в этом году его сын учился. Константин… Правда, он недолго учился, в апреле и мае… Почему-то перевели его к нам, в простую школу, из какой-то частной супер-гимназии…

– Натворил там что-то? – спросил Вашек с легким пренебрежением.

– Не знаю… Нет, по-моему. Говорят, с ним какая-то детективная история была, прямо как в кино. Будто бы его украли и потом с отца выкуп требовали.

– И что? Заплатил он?

– Вашек, я не знаю. И никто не знал толком, а самого его, конечно, не спрашивали…

– А что он, такой неприступный?

– Нормальный. Только… отстраненный какой-то, все отдельно от других… Да нет, он не важничал, со всеми по-хорошему, но ни к кому в друзья не лез, первый не заговаривал. И такой… будто все время о чем-то думал про себя… – Белка вдруг примолкла. Ей показалось, что Вашеку могут не понравиться ее длинные рассуждения о Косте Рытвине. Решит, что она чересчур интересовалась этим сынком миллионера.

Но Вашек сказал сочувственно:

– Небось, натерпелся от похитителей… А в школе, наверно, от него охрана не отходила?

– Охрана была, – кивнула Белка. – Но не очень заметная. Один дежурил внизу, вместе со школьным милиционером, а другой подъезжал на машине, после уроков… Но этот Рытвин иногда не садился в машину, а шел пешком. Тогда эти двое – за ним. Не вплотную, а в сторонке, как бы сами по себе… Но в общем-то я не знаю, не присматривалась…

Сёга вскинул голову – так, что белые волосы разлетелись и упали опять:

– Белка! А ты с ним поговори! Вдруг, он нормальный человек? Может, уговорит отца не трогать больницу?

– Святое простодушие, – грустно отозвался Вашек. – Думаешь, такие папаши слушают своих малолетних деток? Если даже те захотят вмешиваться…

– Не думаю, что «детки» захотели бы, – сказала Белка, словно окончательно отгораживаясь от Константина Рытвина. – Да и где эти «детки» теперь? Небось, загорают на Маркизских островах или в Эмиратах…