Книга: Топот шахматных лошадок
Назад: Умник Тюпа
Дальше: Фаянсовый чайник

Костя Рытвин

Белка ошиблась. Костя не загорал на дальних берегах. Он вообще не уезжал из этого города. То ли по случайности, то ли по желанию треугольного пространства (прогнувшегося, конечно, – дзын-нь!) Белка встретила юного Рытвина в Газетном переулке, когда шагала из овощного магазина. Это случилось на следующее утро после разговора Белки и братьев Горватовых на бастионе.
Белка не сразу узнала одноклассника. Навстречу шагал гибкий загорелый мальчишка в бежевых шортах и такой же рубашке с короткими рукавами. Этакий юный теннисист. Поддавал коленками чехол ракетки, посвистывал. Встряхивал головой, убирая с глаза косое крыло темных волос. "Ишь какой…" – хмыкнула про себя Белка. И лишь когда оказались они в трех шагах друг от друга, Белка "растопырила глаза":
– О, Рытвин! – От растерянности это получилось глуповато и кокетливо.
– А, Белка, – сказал Костя без удивления. Чуть улыбнулся.
Она не смогла сразу "сменить тональность":
– Надо же! Ты помнишь, как меня зовут!
Рытвин будто не заметил ее иронии.
– А почему не помнить? В одном классе учимся.
Ей стало неловко за свой тон.
– Просто я подумала… Ты ведь у нас недавно…
Он опять чуть улыбнулся:
– Как не запомнить, когда ты одна с таким именем, а остальные – Кристины и Яны…
– Есть еще Ксюша, – заметила Белка. – Подушкина.
Рытвин кивнул (и опять отбросил волосы):
– Да, я знаю. Но она мне почему-то не нравится.
"А я, что ли, нравлюсь?" – чуть не выпалила Белка, но прикусила язык. Они встретились глазами и… засмеялись. Костя словно говорил: "Я понимаю, что брякнул не то…" А Белка: "Я чуть не ляпнула глупость!"
– Ты куда идешь? – спросил Костя.
– Домашние хлопоты, покупала цветную капусту, – Белка мотнула пластиковым пакетом. – А ты? С корта?
Он слегка удивился:
– Что? Да ну, скажешь тоже… – И тряхнул замшевым чехлом. – Здесь не ракетка, это у меня вместо сумки. Ходил в "Компьютерные игры", в рекламе говорили, что там есть диски с "Черными звездолетами". Но уже раскупили…
Белку дернуло за язык:
– А я думала… ой…
– Что "ой"?
"Вот дура-то!"
– Ты не обижайся…
– Не буду, – серьезно сказал Рытвин. – А что "ой"?
– Я думала, что ты не ходишь без охраны…
Костя опять не удивился. Повертел головой.
– Не исключено, что они болтаются неподалеку. Но я раз и навсегда велел, чтобы рядом не терлись.
– И тебе разрешают ходить одному? Говорят, был какой-то случай… – опять не сдержалась Белка.
Костя снова ударил коленом по чехлу. Посмотрел, как он качается.
– "Говорят", был… А разрешают или нет… я теперь не спрашиваю. – И глянул на Белку прямо, из под косого темного крыла. Темно-карими глазами.
Белка засмущалась, разозлилась на себя и отвела взгляд. Буркнула:
– И не боишься?
– Мне по фигу, – сумрачно отозвался Костя Рытвин. И Белка сразу поняла. что он сказал правду. И почему-то встревожилась.
Впрочем, Костя тут же сменил тон: махнул чехлом ракетки и похвастался:
– У меня здесь одна игрушка спрятана, типа электрошока. Если кто полезет, можно шарахнуть разрядом… Конечно, все равно скрутят, но хоть не сразу…
"Какая разница, сразу или нет?" – опасливо метнулось в голове у Белки. Но Костя беспечно сказал:
– Как с утра солнце жарит… Белка, хочешь мороженого?
И она ответила сразу:
– Ага!
Вот ненормальная! Следовало держать себя с юным Рытвиным заносчиво и неприступно. Он был сыном человека, который задумал черное дело и грозил бедой многим людям, в том числе отцу Вашека и Сёги. Но… с одной стороны – не сам же Костя грозил, он-то, скорее всего, ничего и не знал. С другой стороны – можно было попробовать уговорить его, чтобы повлиял на папашу. А с третьей стороны… Однако, про "третью сторону" Белка не решилась признаться даже себе, горячие мурашки начинали покусывать щеки… Хотя признавайся или нет, а юный Рытвин ничуть не походил на сытого и вредного сыночка миллионера. Даже… наоборот…
На углу Газетного и Первомайской, недалеко от Каменного моста, голубела матерчатыми зонтиками летняя кафешка «Атлантида». Туда они и зашли. На просвеченных зонтиках мельтешили тени кленовой листвы. Посетителей почти не было, только под крайним зонтиком тянули пиво два небритых дядьки (видать, с похмелья). Костя джентльмески подвинул Белке стул, отдал ей чехол и пошел к прилавку. Вернулся он с двумя блестящими вазочками (даже вазами!). Горки белых шариков сияли как снежные вершины. У Белки побежали слюнки (вот бессовестная!). А Костя наклонился к ней и прошептал:
– Белка, извини. У тебя не найдется десяти копеек? У меня не хватило…
– Ой, конечно! – Белка из сумки выхватила кошелек. – Вот… Или давай пополам! Сколько это стоит?
– Не надо пополам… – он схватил у Белки гривенник, отбежал к прилавку, вернулся опять. Забрал у Белки чехол, положил его на стол, а сам сел сбоку от Белки – не за столом а в сторонке. И вазу с мороженым держал перед собой как кубок.
– Налегай, – велел он и ложечкой отправил в рот целый "сугроб".
Белке что делать-то? Она – тоже. Мороженое пахло ванилью. Рытвин смотрел на Белку из-за белой горки и улыбался. Рядом с мороженым загорелое лицо Кости казалось особенно смуглым. Он сказал:
– Я знаю, о чем ты подумала. "Сын такого папочки не наскреб дести копеек!"
– Ничего подобного! – старательно возмутилась Белка, потому что подумалось ей именно это. И тут же решила, что время перейти в атаку.
– Если честно, то я как раз подумала про твоего… папочку. Только по другой причине. Ты знаешь больницу скорой помощи? Ту, что на Фрунзенской?
– Конечно, знаю! Я там в ожоговом центре лежал, пока не переправили в частную клинику. После… ну, после одного дела.
Надо было бы спросить: "Что за дело?" Но Белка сурово сказала:
– Зато не знаешь, наверно, что твой отец задумал эту больницу пустить по ветру и устроить в ней отель международного класса… Или знаешь?
Костя не удивился, не возмутился, Просто качнул головой:
– Не, я не знал… Думаешь, отец со мной советуется? У него хватает референтов…
– А ты представляешь, какой это будет разгром? Там сложившийся коллектив врачей, там громадный опыт работы, традиции… – Белка говорила это и будто видела перед собой лица Вашека и Сёги. Она по сути повторяла то, что сказал накануне Вашек. – Там налаженная система. Там лучший в области ожоговый центр… в котором ты и лежал… Костик, скажи отцу, а?
Как это у нее вырвалось – «Костик»? И такое вот жалобное "а"…
Костя опять не удивился. Только стал чуть печальнее. Отправил в рот новую порцию.
– Ты думаешь, он послушает?.. Белка, у него свои эти… принципиальные установки. Один раз я спросил: "Зачем ты так?" Он говорит: "Как так?" – «Ну, – говорю, – ты как ледокол. Прешь через торосы, никого не замечая вокруг». А он: «Я замечаю. Только не могу всех жалеть. Пру потому, что у меня такая жизненная функция. Быть ледоколом лучше, чем болтаться дырявой лодкой в гнилом пруду. Ты не согласен?» Я сказал, что можно не дырявой и не в пруду. А он: «Это не для меня…»

 

Такой разговор случился, в феврале, незадолго до похищения. Вечером Костя валялся на диване, вертел в руках замызганного тряпичного повара Пантелея. (Это был давний, с младенческой поры, любимец. Не простой повар, а морской, то есть кок – под грязно-белой курткой виднелась тельняшка. Похожий на гриб поварский колпак, из-под которого торчали рыжие космы, украшал синий якорь. На круглой рожице Пантелея можно было заметить склонность к философским суждениям.) Отец вошел, как всегда, без стука. Встал над диваном – тяжелый, широкий, загородивший свет торшера.
– Я смотрю, ты опять бездельничаешь…
– Да, – сказал Костя.
– Репетиторша по английскому жаловалась: ты не делаешь задания.
– Да, – сказал Костя.
– Она тратит на тебя силы, пытается вдолбить в тебя знания…
– Ничего она не пытается, – сказал Костя, подбросив и поймав Пантелея. – Она дура. И нужны ей не мои знания, а твои деньги. Потому и жалуется. Чтобы показать старание.
– Давай наймем другого репетитора.
– Зачем?
Костя почуял, как отец начал сдержанно закипать.
– Что значит «зачем»? Без английского ты никуда!
– А куда "никуда"? – спросил Костя, а Пантелею мысленно сказал: "Ты у меня самый хороший".
– "Никуда" – значит ни в какое дело, – терпеливо разъяснил Андрей Андреевич Рытвин, главный акционер, генеральный директор, председатель всяческих советов и прочая, прочая.
– А в какое дело? Как у тебя? – простодушно спросил Рытвин-младший.
– Оно тебе чем-то не нравится?
– Я не понимаю – зачем?
– Что «зачем»? Зачем я не сплю ночами, рискую головой, воюю с дураками, перекраиваю экономику области?
– Ну да… Только ты не перекраиваешь, а накапливаешь капиталы. Сам говорил.
– А это по-твоему не цель?
Тогда-то и состоялся разговор о ледоколе, про который Костя сказал Белке. (И она не знала, как царапнулись у него в горле слезинки, он сглотнул их вместе с мороженым).
Отец постарался перейти на философский тон:
– Дорогой мой, каждому в мире отпущена своя доля. И если мне написано судьбой быть не шаландой, а большим кораблем, то я обязан им быть.
– И грузишь, грузишь трюмы. А зачем? У тебя ведь и так все есть. Оставил бы что-нибудь и другим…
– А я и оставляю! – рявкнул отец. – Многим! В том числе и тебе! Чтобы ты не знал нужды, не пресмыкался перед всякой сволочью, а стал в жизни хозяином!
– Хозяином станет Шурик, – вспомнил Костя старшего брата. – У него все данные…
– И ты сможешь, если захочешь!
– А зачем? – Он сказал это спокойно. Отец же решил, что сын издевается.
– Если ты еще раз скажешь это дурацкое слово, я дух из тебя вышибу!
– Ладно, – покладисто отозвался Костя. – Но я все же скажу еще раз. Зачем прогнал Вадима?
– Вот оно что! Будешь указывать, каких я должен тебе выбирать охранников?
– Он был не охранник, он мой друг.
– Знаем мы таких друзей! Сперва ходит, как ласковый кот вокруг сала, а потом потащит к себе в постель. Слышал небось про таких… "любителей мальчиков". Не грудное дитя ведь…
– Слышал. Вадим не такой… – мысленно сжав кулаки, выговорил Костя. – У него, между прочим, жена и дочка.
– Да хоть сто дочек!.. Видел я, как он гладил тебя то про головке, то по плечику.
– Он не гладил меня ни разу в жизни! Он только говорил со мной… по-человечески…
– Ну да, и это тоже. Знаю, сообщали. Беседы на тему, что не в богатстве счастье.
– А оно в богатстве?
– А это не тебе судить! Подрасти сперва, хлебни с моё, а потом решай!
– Не буду я хлебать… твое. Нет аппетита, – полушепотом сказал Костя (защекотало в горле). И посадил Пантелея верхом на колено.
– Слушай, ты!.. – взревел папа Рытвин. – Думаешь, можно плевать отцу в рожу?! Сопляк! Я тебя взгрею так, что не сядешь целый месяц!
Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:
– Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.
– Чего-о? – От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: – Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!
Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.
– Папа…
– Что? – растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.
– Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.
Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…
– Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…
– Как и у тебя, – бесстрашно хмыкнул Костик. – У тебя это было раньше…
– Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе относится?
– Что ты, замечательно, – искренне сказал Костик. – Да только не все ли равно…
– И что теперь? Ну, теперь-то что? – почти простонал отец. – Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала стем
– Ты даже не пытался уточнить списки… – сипло от слез проговорил Костя.
– Да пытался я! Ты просто не знаешь, как пытался! Но там погибли больше двухсот тысяч! Разве найдешь каждого? Ты считаешь, будто я в чем-то виноват! А в чем? Сдвинулись тектонические плиты, это планетарный процесс! По-твоему, я мог их удержать?
– Конечно, не мог, – мстительно сказал Костя. – Даже твои капиталы здесь без пользы.
– Да. Я не Господь Бог!.. А то, что она оставила тебя со мной, это счастье. Для тебя. Уехал бы с ней загорать на Индийский океан и где был бы теперь? Лучше было бы?
– Да… – шепотом сказал Костя. – Да…
Было бы лучше. Чтобы не выть в подушку по ночам, чтобы, не обливать слезами Пантелея – единственного оставшегося друга. Хотя и в слезах не было ни капли облегчения. Ведь если бы расстались просто так, на время, если бы она уехала, пообещав: "Я вернусь, мой маленький, и заберу тебя…", можно было бы рыдать и в то же время мысленно прижиматься к ней! Помнить по-хорошему. А как помнить ее, когда она тебя бросила … Гибель была не одна, их было две!
Костик головой Пантелея прикрыл себе губы. Чтобы не дрожали.
Отец сказал неуклюже:
– Вот мусолишь это… недоразумение. Раз уж не можешь расстаться с детскими привычками, давай купим игрушку посовременнее. Говорящую, с электроникой…
Косте сразу стало полегче. Потому что можно ощетиниться и загнать слезы поглубже. Можно ответить.
– Что ты, папа, – сказал Костя вежливо. – Это давний друг. Давних друзей не бросают, а новых не покупают. Это ведь не жена…
Ох как хотелось, чтобы отец ударил с размаху, швырнул на пол, избил до потери сознания!
Отец встал, пошел к двери. Там оглянулся. Проговорил хрипловато, как курильщик, хотя сроду не курил:
– Костик, а я ведь тебя люблю… Но что я могу сделать?
Тогда Костя сказал ему в спину:
– Можешь. Верни Вадима.
Рытвин-старший замер на миг, ухватившись за косяки.
– Нет, – ответил он. – Ради тебя как раз – нет.

 

Этого Костя, конечно, не рассказал Белке. Хотя, по правде говоря, хотелось рассказать. Потому что она слушала как-то по особому. Наверно, и сама этого не замечала – небось, думала, что насмешничает или изображает равнодушие, а глаза делались за очками… ну, похоже, как у Вадима, когда он сажал Костика напротив и спрашивал: "Что с тобой, отрок?"
Белка и сама не знала за собой такого свойства. Уже много позже, осенью, Вашек сказал ей: "У тебя глазища, Элизабетта, будто катушка для ниток".
"Ничего себе сравненьице!" – возмутилась она.
"Та-а. Ты глядишь на человека сквозь свои очки, будто вытягиваешь из него всё и мотаешь на себя, как на нитку".
"Ну да! И за это меня считают конфликтной личностью и зовут "Элизобетономешалкой".
"Мешалку" ты придумала сама. А на самом деле ты "моталка".
Она замахнулась на Вашека, а вертевшийся рядом Сёга заметил:
"Тили-тили, тили-тили, что-то вновь не поделили…"
Тогда они решили надрать ему уши, но этот негодный тип ускакал вместе с Драчуном, Дашуткой и Славиком Ягницким зажигать осенние фейерверки.

 

…Нет, все равно Костя не стал так уж сильно откровенничать. После рассказа по спор о "ледоколе и лодке" он только хмыкнул: "Видишь, вечный конфликт отцов и детей, как в передаче "Семейные окна". Особенно, когда речь о смысле жизни…" И вдруг, сделав новый глоток, он глянул непонятно. То ли дурашливо, то ли всерьез:
– Слушай, Белка Языкова, а ты думала про смысл жизни?
– Да! – сразу сказала она (и чуть не получилось "та-а").
– Правда? А часто?
– Не часто, – призналась Белка, ощутив, что в разговоре есть какой-то "второй слой". И что шутить не стоит. – Первый раз полгода назад, когда смотрела на Ниагару… Ты видел Ниагару?
– Не видел, – откликнулся Костя с уважением. – Я в Америке не был. В Скандинавии был, в Италии, Франции, в позапрошлом году ездил с… мамой… В Штатах мой старший брат учится, в экономическом колледже, а я за океаном не бывал ни разу… А что Ниагара? Впечатляет?
– Впечатляет… У меня в Канаде тетя живет, я к ней летала на Рождество. И там мы ездили посмотреть на водопад, к самой границе со Штатами. Ну и вот… Я глянула и сперва обалдела вся, до кончиков пальцев. Громада такая… необозримая. Просто целый водный космос! Рев несмолкаемый. Ветер брызги доносит, а они сыплются и замерзают, холод ведь был, зима. А я стою, ничего не помню, будто сама заледенелая. И долго так… А потом вдруг подумалось: "А зачем?"
– Что… зачем? Ниагара? – осторожно спросил Костя.
– Нет. Мы зачем? Люди… Вот этот водопадище… он такая силища, такая… своя жизнь… Понимаешь, он живет сам по себе, независимо от нас. И если бы люди исчезли, он все равно ревел бы так же, громадный. Мы ему совершенно не нужны…
– И горам, и океану… – тихо сказал Костик. – Так?
– Так… Значит, ты понимаешь?
– И всей планете мы ни к чему. Она летит себе и летит… – с непонятной угрюмостью подтвердил Костик. – Океаны плещут, ветры дуют, а мы… а люди как букашки на громадном звере. Зверь их не замечает, пока не начинают его щекотать и кусаться. А тогда он вздрагивает… Тряхнет шкурой – и многих будто и не было. Вот тебе и смысл…
– Это ты про цунами, что случилось перед Новым годом? Да?
Костя быстро глотнул мороженое и кивнул. И стал смотреть мимо Белки, далеко куда-то. А она, не зная, как разбить накатившую неловкость, проговорила:
– Теперь многие боятся, гадают: в какую заграницу поехать, чтобы там не тряхнуло?
Костя пожал плечами: это, мол, их проблемы…
Тогда, уже совсем не зная что сказать, Белка с ненастоящей бодростью заявила:
– А я, между прочим, думала, что ты нынче тоже где-нибудь в заморских краях…
– Как видишь, не в заморских… – рассеянно откликнулся Костя.
– Но собираешься куда-то, да? – ("Вот пристала к человеку, идиотка!").
– Что? – встряхнулся Костя. – Нет… Не знаю. Не с кем ехать. Отец весь в своих делах…
Белка открыла рот и сразу хлопнула губами. Но он успел заметить ее чуть не вылетевший вопрос: "А мама?"
И тогда он сказал про маму…

 

Он сказал это всего одной фразой: "Мама погибла зимой на Суматре, в том цунами". Но почему-то ему стало легче, будто выплакался.
А Белка сидела, как насквозь виноватая. Пробормотала:
– Я ведь не знала… Ты извини…
– За что? – усмехнулся Костя Рытвин. Не обидно, а даже ласково как-то. – Не грусти, Белка, все в норме…
В этих слова ей почудилась взрослая снисходительность. И непонятно было, о чем говорить дальше. Костя поставил вазу с мороженым на стол, нарочито зевнул. И тогда Белка – просто чтобы не молчать – показала подбородком на Костину ногу:
– Смотри, ты капнул.
На загорелой коже повыше колена белел похожий на крохотную ромашку след. Костя нагнул голову, тронул «ромашку» пальцем. Глянул из-под упавших волос.
– Это не мороженое, это еще давно. Капля кипятка…
Белка опять поежилась. И шепнула:
– Жуть какая. Больно было?
Костя ответил сразу:
– В первый миг и правда жуть. А потом будто отключка такая… Даже вот это было уже не так больно… – Он вывернул левую руку. От локтевого сгиба до запястья тянулся светлый ожоговый шрам…
Назад: Умник Тюпа
Дальше: Фаянсовый чайник