Болотце и правда было круглое. Небольшое, шириной метров тридцать. Берега поросли осокой и рогозом с длинными бархатными макушками. Воду покрывала ряска и кувшинки – желтые цветы и круглые листья. Но местами вода оставалась чистой – темной, сине-зеленой.

Белка сразу ощутила, что здесь живет сказка. Вот-вот вылезет из-под кувшинок добродушный водяной или высунет голову русалка с тиной в волосах ("Интересно, закончил ли Вашек лепить русалочку?"). Остальные, кажется, тоже ощутили необычность этого места. Говорили шепотом.

Разгребая ногами плети влажной травы, пошли по берегу. В одном месте трава расступилась, и рядом с водой открылся пятачок плотного песка. На нем виднелись отпечатки маленьких трехпалых лапок.

Сели на песок.

Пахло аптечными травами. Воздух был неподвижный, вода гладкая.

– Андрюша, а где лягушата? – прошептала Дашутка с желобным нетерпением.

– Не сразу… – важно ответил Драчун. Однако видно было, что и он беспокоится: появятся ли. – Ага, вот…

Недалеко от берега всплыл пузырь. На нем горела солнечная искра, а внутри блестело что-то мокрое, сиреневое. Пузырь лопнул (сразу запахло сеном). И все увидели присевшего на круглом листке лилового лягушонка.

– Федя! – возликовал Драчун.

Лягушонок начал грести лапками к берегу – совсем, как человечек ладошками. Подгреб, прыгнул на песок. А оттуда – по длинной дуге – на обтянутое рыжей заплатой колено Драчуна.

– Это Федя! – сказал Драчун счастливым шепотом и обвел блестящими глазами каждого из ребят (и были это не глаза Драчуна, а глаза ласкового Андрюшки). – Федя, привет! Как вы тут жили прошлой зимой?

Федя квакнул, и при желании можно было различить в его ответе интеллигентное слово "адеКВАтно".

– Можно, я его поглажу? – прошептала Дашутка.

– Можно… Или подожди, сейчас у каждого будет свой лягушонок.

В самом деле, начали всплывать из воды пузыри и под каждым оказывался такой же, как Федя, мокрый малыш – с желтыми пятнышками на сиреневой спинке, с черными блестящими глазками. Лягушата выпрыгивали на песок и вопросительно смотрели на гостей-великанов.

– Протяните им руку. Вверх ладонью, – сказал Драчун.

И каждый протянул. И Белка протянула, хотя всегда побаивалась лягушек. Мокрый лягушонок не шлепнулся, как она ждала, а приземлился на ладонь легко, будто бабочка. Поэтому Белка не ощутила сейчас никакой боязливой дрожи. Лиловый кроха смотрел на нее так разумно, что, казалось, вот-вот заговорит. Будто маленький иностранец, который все понимает, но не знает языка… Малыш что-то прострекотал. Не как лягушка, а скорее, как кузнечик. И… Белке показалось, что она догадалась, о чем речь.

– Дра… ой, Андрюшка! Он, кажется, спрашивает, где коронки. Ох, а мы ведь забыли, да?

Драчун так огрел себя ладонью по лбу, что Федя высоко подскочил у него на рыжей заплате.

– Балда я, балда!.. Дашка, и ты не напомнила!

– А я взяла, – тихо сказала Дашутка. – Вот… – Она пересадила своего лягушонка с ладони на коленку, оттянула на пестром сарафанчике кармашек и стала выкладывать в подол один крохотный цветок за другим (они даже не помялись).

– Ура…Дай… – радостно выдохнул Драчун. Он взял пальчиками желтую коронку и осторожно посадил ее на головку замершего Феди. – Вот. Будешь теперь лягушачий принц…

– Куа… – благодарно сказал Федя.

– Сделайте все так же, – распорядился Драчун. И каждый стал брать у Дашутки невесомый цветок-коронку и увенчивать им своего лягушонка. И не только своего. Несколько малышей нетерпеливо прыгали рядом, на песке. Им тоже достались коронки. Они прилипали к мокрым головками не падали.

– А потом не свалятся? – забеспокоился Сёга.

– Не свалятся, – успокоил Драчун. – Они прирастут навсегда, мне Федя это объяснял. И будет племя королевских лягушат. Порода такая.

Вашек то ли шутя, то ли всерьез спросил:

– А не начнется у них борьба за власть? Каждый с короной, каждый захочет стать императором…

– Зачем это им? – подал голос Костя (он со своим лягушонком сидел чуть поодаль). – Они же не занимаются политикой. Хватает ума…

– Ума-то у них точно хватает, – согласился Вашек.

– А порода, наверно, все равно не получится, – заметил рассудительный Юрчик. – Новые-то лягушата все равно будут рождаться без коронок.

– Будут с коронками, – успокоил Драчун. – На Круглом болотце такие правила. – И добавил опять: – Федя объяснял.

– Неужели ты понимаешь все слова, которые он квакает? – шепотом спросила Дашутка.

– Ага… – так же шепотом ответил Драчун.

– А как ты узнаёшь своего Федю среди остальных? – спросила Белка. – Они все такие похожие друг на дружку…

– Это он меня узнаёт, – терпеливо сказал Драчун. – Я прихожу, он выскакивает. Ну, и если позову – тоже…

Лягушата между тем ускакали с ребячьих ладоней и колен, прыгали по песку, будто играли в чехарду – видимо радовались, что стали принцами и принцессами.

– А как узнать, кто из них мальчик, а кто девочка? – спросил дотошный Юрчик.

– А не все ли равно? – отозвался Драчун. – Они сами про себя знают, ну и ладно…

– Но ты ведь узнал, про своего Федю, что он пацан, – вмешался Чебурек.

– Я его спросил: "Ты девочка или мальчишка?" Он говорит: "Ква?" Я говорю: "Мальчишка?" Он говорит: "Ква!" Ну и вот…

– Ква! – подтвердил с песка Федя.

Наверно, другие лягушата это поняли, как команду. Они, словно детсадовские ребятишки, встали на задних лапках в кружок, передними сцепились и запрыгали в умелом танце. И запели!

– Бум-ква-ква! Бум-ква-ква!..

Это была именно песенка! На мелодию лягушачьего вальса! Закончив ее, лягушата один за другим длинными прыжками сиганули в воду. Федя на ходу ухитрился развернуться и на лету помахать лапкой.

Драчун помахал вслед.

– Ну вот. А другие даже не попрощались, – усмехнулась Белка.

– Как это не попрощались! – обиделся за коронованных лягушат Драчун. – Это их «бум-ква-ква» как раз и было как "до свиданья".

– И спасибо за коронки, – тихо добавил Сёга.

– Толковые ребята, – подал голос Тюпа. – И пузыри у них по новейшей технологии. С учетом переменного радиуса…

– У меня про лягушонка книжка есть, – сказал Юрчик. – только не про такого, а про зеленого, он в реке жил. И подружился с мальчиком. Они вдвоем спасали большой парусный корабль. А потом лягушонок сам собирался превратился в мальчика, нашлось для такого дела специальное заклинание. Может, этих тоже можно превратить?

– Скажешь тоже… – недовольно откликнулся Чебурек, хотя обычно он соглашался с Юрчиком.

– Куда их девать-то, если превратятся? – полушепотом спросил Сёга и плотнее придвинулся к Вашек. – В интернат, что ли?

– Да и зачем? – спросил в сторонке Костя. – У них, в болотце этом, жизнь, может, не хуже, чем человечья. Своя цивилизация…

– И свои науки… – вставил Тюпа. – Напряжение водного континуума может образовывать дополнительные пространственные области. И в воде масса информации… Может, они еще умнее людей.

– Они не то что умнее. Они просто, как и мы, люди. Только по своему виду на нас непохожие… А внутри как люди. Тоже знают, зачем живут… – с мрачноватым смущением объяснил Драчун.

– В отличие от некоторых, – сказал Костя. – Бывает наоборот: с виду совсем как человек, а живет лишь затем, чтобы сытно есть да под себя грести…

– Про такое я тоже читал в книжке про лягушонка, – вспомнил Юрчик. – Это кто-то мальчику там объяснял…

– По-моему неважно, как существо выглядит, – согласилась Белка (захотелось вдруг пофилософствовать). Если есть внутри душа и соображение – сущность самая человеческая.

– Луиза сто раз человек, – сказал Тюпа, и все покивали, вспомнив профессорскую любимицу.

– И лошадки тоже люди, – шепотом добавил Сёга. Непонятно было, про живых лошадок он или про шахматных, но никто не возразил.

– И Лихо – человек, да Андрюша? – осторожно спросила Дашутка.

– Да уж само собой, – ворчливо сказал Драчун.

– А кто это? – удивился Юрчик.

– Да так… знакомый один, – отозвался Драчун без охоты. Но ребята молчали выжидательно и ясно стало: если не ответишь, это будет обидно всем. – Ну, он вроде домового… Мы давно знаем друг друга.

– У вас дома есть домовой? – весело удивился Чебурек.

– Да не дома… в другом месте…

– Драчун, расскажи, – попросил Вашек. – Если не тайна.

– Да не тайна… Дашутка вон тоже знает… – Драчун неуклюже поворочался на песке. – Только противно рассказывать, какой я был дурак…

– А ты про это пропусти, – посоветовала Белка. – Расскажи про домового.

– Там все вместе связано… Ладно, расскажу, когда пойдем обратно. В коридоре…

Все понятливо помолчали. Конечно, в полусумраке легче признаваться, "какой я был дурак"…

Вот история одноглазого Лихо Тихоновича, которую, путешественники узнали от Драчуна, когда шли по темному кирпичному коридору. Рассказывал он коряво, посапывал от неловкости, часто сбивался. Поэтому здесь события изложены несколько иначе – без запинок и по порядку.

С самого раннего возраста жизнь Андрюшки Рыбина была несладкая. В детский сад его на первых порах устроить не смогли, сидел он дома. А кому там до него дело? Одна сестра в техникуме, другая на работе, матери вообще нет с утра до вечера. Одна надежда на соседку Лизавету Борисовну. "Спасительница вы наша, куда бы мы без вас делись…" – "Да чего там, люди не чужие, завсегда помочь можно. Только ежели дам когда Андрюхе шлепка, пущай не обижается. Дитятко – не сахар". Ну и давала иногда. И кашей кормила, и следила, чтобы не лез куда не надо – к газовой горелке там или к включенному телевизору. А он и правда в ту пору – года в три-четыре – был не сахар. Упрямый. Особенно упирался, когда приходила пора укладываться спать. Уложить его старались пораньше: у взрослых свои дела – матери все еще дома нет, сестрам бежать куда-то приспичило, Лизавете посмотреть мексиканский сериал охота.

"Ложись тебе говорят, неслух окаянный! Кому сказано!"

"Не хочу! Сама ложись! Чё дерешься! Сама неслух!"

"Вот послушайте, люди добрые, как он с бабкой лается! Спасу нет! Лихо тебя забери!

Незнакомое слово царапнуло, показалось тревожным.

– Какое лихо? – пробормотал Андрюшка, стараясь показать, что ни капельки не обеспокоен (было ему тогда три года с хвостиком). Лизавета однако вмиг учуяла его опасение.

– А вот такой Лихо! Кривой, одноглазый. Тех, кто кобенится да спать не идет – раз и в мешок!

– Врешь, – сказал Андрюшка совсем уже неуверенно.

– А вот как окажешься у него в мешке, сразу узнаешь, врала бабка или нет…

Слабея от страха, Андрюшка с остатками упрямства сказал:

– Нету никакого мешка…

– Это как же нету, ежели он сам из мешка сделанный? Мешок, а сверху шапка косматая, а с-под шапки глаз глядит одиношенький. Как глянет – ты сразу и в мешке… – Лизавета Борисовна увлеклась. Видать, была женщина с воображением. – А как в мешке окажешься, сразу начнешь пищеварительно перевариваться, все равно что в брюхе у медведя. И к утру будут заместо тебя одни какашки. Сходит Лихо в будочку на дворе, поднатужится – вот и нету Андрюши. А почему? А потому, что взрослых не слушался со своим поперешным характером.

"Пищеварительные" подробности показались убедительными трехлетнему пацаненку, еще плохо знакомому с реальной жизнью. Он хныкнул и полез под одеяло.

– Вот тот-то, – подвела итог Лизавета Борисовна, крайне довольная успехом своей фантазии. – А зовут его Лихо Тихоныч, потому что шибко любит, чтобы дети вели себя тихохонько. И с нынешней поры кажну ночь будет он жить вон там, под материной кроватью. Может, и теперь уже под ею…

Андрюшка хныкнул снова и натянул одеяло на голову.

Поздно вечером Лизавета, хихикая, поделилась выдумкой с Андрюшкиной мамой и сестрами. Им бы сказать бестолковой соседке, чтобы не стращала малыша, а они обрадовались: нашлась на строптивца управа! С той поры одноглазый Лихо Тихоныч на два года сделался кошмаром Андрюшкиной жизни. Чуть что – "А вот подожди, Лихо узнает!.. Опять не ложишься? Лихо-то, наверно, уже под кроватью…"

Нельзя сказать, что его пугали регулярно. Порой Лихо подзабывался, да и Андрюшка стал меньше вредничать. Но он всегда знал, что Лихо есть! Что он обязательно где-то поблизости. А уж если какой каприз, все наперебой: "Забыл, что у нас тут где-то Лихо живет? Хочешь познакомится?"

Андрюшка жил с этим страхом до пяти лет. И кончилось тем, что он наконец… увидел Лихо! Было это вечером, Андрюшка лежал под одеялом и разглядывал картинки в большой книге про Гулливера. В комнате были мама и Лизавета, рассуждали о нынешней нелегкой жизни. Лизавета мельком глянула на Андрюшку.

– Все ишшо не спит. А время-то почти десять…

– Оставь книгу, спи, – велела мама и выключила верхний свет. Осталась гореть настольная лампа.

– Ну, чего… – заныл Андрюшка.

– Забыл про Лихо? – привычно припугнула мама. – Он где-то здесь.

Андрюшка в ту пору уже испытывал некоторые сомнения в существовании одноглазого людоеда. К тому же рассуждал так: если он и есть, при маме не вылезет. Поэтому книгу сразу не отложил, а глянул из-под нее, оценивая обстановку. И…

Под маминой кроватью светился круглый, чистый, ярко-голубой глаз. Размером с электролампочку. Над глазом было что-то вроде растрепанной шапки, под ним – что-то рыхлое, бесформенное. А глаз глядел в упор…

– А-а-а-а!! Не на-адо!!

…Его успокаивали очень долго. И мама, и подоспевшие сестры, и даже Лизавета. Говорили, что Лихо был глупой выдумкой, даже отодвинули кровать: смотри, нет здесь никакого Лиха! Но Андрюшка еще долго рыдал и вздрагивал. Мама просидела на кровати с ним рядом до середины ночи…

А светлым утром, когда в комнате никого не было (Лизавета шумно возилась на кухне), Андрюшка увидел на полу мятый листок. Осторожно выполз из постели, поднял бумагу. Он уже умел тогда читать. Правда, еле-еле умел, но слова из крупных букв – такие вот, как эти, коряво нацарапанные синим карандашом – разбирал. И вот что он прочитал:

Андрюшка заморгал. Внутри у него было то, что взрослые называют "смешанным чувством". И облегчение, и виноватость какая-то. Вечером он показал письмо матери.

– Вот и хорошо, – рассеянно отозвалась она. – Ушел, туда ему и дорога. Теперь не вздрагивай…

Конечно, она решила, что письмо подбросили сестры, чтобы избавить братца от страхов. А те, наверно решили, что это маминых рук дело.

И Лихо стал забываться, делаться чем-то вроде смутных «дошкольничьих» снов. А через несколько лет напомнил о себе опять…

Прошлым летом Драчун и Дашутка бродили по глухим улицам, недалеко от Верхней плотины Иртушки. Было у них такое развлечение: уехать на автобусе куда-нибудь наугад и гулять по незнакомым местам. И вот занесло их в этот неуютный квартал. За плотиной дымил на фоне желтого неба Аккумуляторный завод. Рокотали шлюзы. По сторонам подымались над пыльными кустами трехэтажные дома дымно-кирпичного цвета, с выбитыми окнами. Это были заброшенные корпуса Табачной и Картонажной фабрик. И пусто было кругом.

Из темного оконного провала вылетела желто-серая птичка с хохолком, закувыркалась в воздухе перед Драчуном и Дашуткой. Полетела вперед, скрылась в низком окне, вернулась – и снова к окну. И будто бы оглядывалась на лету.

– Кажется, она зовет нас куда-то, – сказала догадливая Дашутка. Птичка сидела на подоконнике и нетерпеливо поглядывала.

– Да никуда она не зовет, дурью мается, – проворчал Драчун. Лезть в темную пустоту не хотелось. В душе Драчун был не такой храбрый, каким казался со стороны.

– Нет зовет, – сказала Дашутка. Она была тихая, но решительная (особенно рядом с Андрюшей).

Пришлось идти. Птичка дождалась их, радостно вспорхнула и улетела в глубь задания. Драчун помог Дашутке перелезть через подоконник и перелез сам. Было сумрачно, пахло ржавчиной и пропитанными дымом кирпичами. В сумраке светилась щель, там была приоткрыта дверца. Птичка опять подлетела, чирикнула и умчалась к дверце.

– Пойдем, – шепнула Дашутка. Она совсем не боялась, только очень крепко держала Андрюшу за руку. Тому что делать-то? Пошли. Дверца заскрипела. За ней оказалась приземистая комнатка, в углу, несмотря на летнее время, горела печурка. А у печурки устроилось непонятное существо – то ли пузатый карлик, то ли инвалид какой-то.

Существо сидело в детской коляске (в просторной – видимо, для близнецов). Оно похоже было на рыхлый мешок с нахлобученной сверху клочкастой шапкой. Из-под шапки блестели голубые глаза – один маленький, а другой большущий, яркий.

Если бы не Дашутка, Драчун рванул бы отсюда, как камень из рогатки. Потому что вмиг он вспомнил и этот громадный глаз, и похожую на растрепанного кота шапку. Но Дашутку с такой скоростью за собой не утащишь… А в следующую секунду Драчун ослабел от страха – не убежишь.

Существо хрипловато, ворчливо, но не сердито выговорило:

– Ну, пришел наконец. Вот и ладно. А то я все один, да один… Узнал меня?

– Не-а… – на всякий случай отперся Драчун.

– Ну как же "не-а", – огорчилось существо. – Лихо я. Лихо Тихоныч Одноглазый. Который жил у вас раньше под кроватью. Лизавета меня выдумала, вот я и появился на свет… Да я бы долго не протянул, кабы ты в ту пору про меня не вспоминал то и дело. Такие, как я, на свете живут, покуда про нас кто-то помнит… Помнил ты, конечно, не по-хорошему, ну да все-таки…

– А почему вы сказали, что вы одноглазый? – спросила Дашутка. – Кажется, она удивлялась меньше Драчуна, хотя и не понимала что к чему. – У вас же два глаза.

– А второй-то, махонький, я уже тут вырастил. Чтобы это, значит… наладить стереоскопичность зрения… А боялся ты меня, Андрюшенька, зря. Я-то все ждал-мечтал: вот заберешься ты ко мне под кровать, познакомимся мы, будем жить душа в душу. А ты… Да я это не в упрек, ты еще несмышленыш был, чего с такого возьмешь…

– А куда вы днем-то девались? – неловко спросил Драчун. Он уже почти не боялся. – Я под кровать заглядывал, вас там не было…

– В щель меж половицами просачивался… Ты заглянешь, я обрадуюсь под полом, начинаю обратно вылезать, да пока выберусь, тебя уже нет… Так и не свиделись по-хорошему…

– А зачем насовсем-то ушли? – неловко сказал Драчун.

– А куда было деваться? Все заладили: "Нет его, нет его…" Этак можно было и впрямь сгинуть со света. Вот ежели бы сказали тебе: "Есть он, да вовсе не страшный, а добрый", – тогда иное дело. Глядишь, все бы и наладилось… Да не наладилось, однако. Ушел, по свалкам болтался, потом устроился здесь… А про тебя, Андрюшенька, все не забывал, тем и жил. Думал, повидаться бы. Ну и вот, не выдержал наконец, послал за тобой пичугу… – Он глянул вверх. Под потолком виднелось горизонтальное окошко, в его проеме чернел силуэт хохлатой птички. Драчун посмотрел на него с благодарностью. И решительно сказал:

– Дядя Лихо, давайте мы теперь будем к вам в гости приходить, я и Дашутка…

– Это ребятки, будет для меня такое удовольствие, что словами не сказать, – просипел Лихо Тихоныч. – Чаек станем заваривать, печеной картошкой угощаться. Историями всякими баловаться… Я тут поблизости брошенную библиотеку нашел, тыщи книг, прочитал все от корочки до корочки, время-то у меня не меряно. Всякие книжки, даже по этой… по философии. Так что беседовать могу про все на свете. Да только почти не с кем было до нынешней поры. Разве что с пичугой иногда, а еще с котами бродячими. Они ребята ничего, не глупые, но все же это… люмпены…

– Дядя Лихо, а может, вы переедете к нам обратно? – осенило Драчуна.

– Не-е, Андрюшенька. Теперь уж не могу. Я ведь тут при должности…

… – Он там смотрителем колеса заделался, – объяснил ребятам Драчун, когда шагали в полумраке. – В пустом цехе там вертится большущее колесо. Вертится само собой…

– Зачем? – подозрительно спросил Тюпа.

– Не знаю… И Лихо не знает. Но говорит, что это очень важно… Оно иногда замедляет ход и надо его подталкивать. Ну и смазывать…

– Чудеса за чудесами, – сказала Белка. – Ты нас познакомь с ним, с Лихо Тихонычем. Интересно ведь…

– Ну, как-нибудь, при случае, – откликнулся Драчун. Без особой охоты, но и без явного нежелания. – Только дорога туда длинная…

Когда вернулись на площадь к бассейну, Костю окликнул Птаха. Костя думал, он скажет: "Где это вы гуляли?", но Птаха очень серьезно (и чуть ли не виновато) сообщил:

– Тут тебя один дяденька искал, рыжий такой. Он сказал, что будет тебя ждать у солнечных часов.

У Кости почему-то сразу упало сердце. Он кинулся на Треугольную площадь.

Вадим сердито сидел у часов, на краю площадки с циферблатом. Глянул мимо подбежавшего Кости.

– Куда ты сгинул? Дома нет, шарик твой локаторы не берут, видать здесь какой-то барьер. Мобильник не отвечает…

– Разрядился… – выдохнул Костя. – А что случилось?

– Вот… – Вадим протянул узкий белый конверт.

…И дальше все было, как во сне: тот же голубой лист с крупными буквами, те же слова… Только слез не было. Костя минут десять молча сидел, прижавшись к Вадиму плечом. Вадим тоже молчал. Сверху жарило солнце, но было зябко.

Потом Костя спросил:

– А отец Сергей сейчас где? В церкви?

– Наверно. Или рядом…

– Я схожу…

– Проводить?

– Не надо, я один, – с комком в горле проговорил Костя.

– Когда придешь домой, заряди мобильник. И позвони…

– Хорошо.

Голубые луковки и кресты маленькой церкви были видны за крышами. Костя пошел к ним, оказался в проходе между деревянными заборами, потом на знакомой аллее. Вышел к церковному крыльцу. Глянул на образ, на книгу в руках у Спасителя. "Да любите друг друга".

"Мама, я тебя люблю…"

В церкви был только священник. Стоял у дальней стены, поправлял на ней небольшую икону. Костя подошел к нему со спины.

– Отец Сергей…

Тот оглянулся, сказал без улыбки:

– "Отец Сергий". Впрочем все равно… Костик, я тебя ждал. Вадим позвонил…

– Значит, вы знаете?

– Да, Костик.

– А… можно какую-нибудь молитву… или службу?

– Я отслужу. Чуть позже. А ты помолись пока сам.

– Я не умею, – прошептал Костя.

– А как умеешь. Своими словами. Чтобы душа ее нашла приют у Господа… И свечку поставь.

Он положил Косте на плечо легкую ладонь, повел его обратно к двери. Там на столике, на обычном расписном подносе лежали тонкие желтые свечи. Отец Сергий дал одну Косте.

– Можешь поставить вон туда…

Костя оглянулся. Увидел знакомый образ Богородицы с Младенцем – над железным ящиком со щелью. Рядом с ящиком стоял высокий, Косте по грудь, подсвечник – медная тарелка на тонкой подставке, а на тарелке гнезда для свечек. Две свечки горели в этих гнездах. Костя зажег свою от дрожащего огонька. Вставил свечку в гнездо. Она покосилась, Костя поправил. От огоньков тянуло теплом, капля воска упала на руку. Горячая, но не злая, ласковая даже. Не то, что кипяток… Маленький Иисус и Мария смотрели на Костю с печальным пониманием.

Костя неумело и суетливо перекрестился

"Ну, раз уж так получилось… – мысленно сказал он. – Раз уж теперь ничего нельзя поделать… И если тотмир в самом деле есть… Я ведь ничего не прошу для себя, но для нее … пусть там с ней не будет ничего плохого… и пусть она помнит про меня. Пожалуйста…"

Огонек свечи вздрогнул, качнулся, затрещал и сделался неподвижным. Костя тоже вздрогнул. Постоял зажмурившись и быстро вышел из церкви. И пошел, пошел, потом побежал по аллее.

Куда ему было бежать? К кому? Только туда, в привычный мир Институтских дворов. Но, оказавшись на площади с бассейном, Костя понял, что не хочет никого видеть. И он не пошел к бассейну. Он пошел туда, где вытекающий из бассейна ручей убегал в заросли. Там лежал плоский камень-гранит. Костя сел на него, уткнулся лбом в колени и заплакал.

Пока читал письмо, не плакал, в церкви не плакал, когда бежал сюда не плакал. А сейчас сдерживаться не было смысла. Зачем?

Он дал волю слезам, и они щекочущими струйками потекли по ногам.

И была в этих слезах горечь с облегчением пополам. Хотя нет, горечи все же было больше…

Сперва он был один. Но скоро подошла Луиза. Потерлась о ногу гладким боком. Муркнула вопросительно. Костя погладил ее, не поднимая головы. Потом за спиной остановилась Белка (Костя сразу почуял, что это она).

– Что случилось, Костик, – тихо сказала Белка.

Он не стал, отмахиваться, говорить "ничего не случилось, отстань". Протянул через плечо письмо. И понял, что она читает.

Белка прочитала, помолчала и спросила шепотом:

– Она умерла?

– Да, всхлипнул Костик. – И теперь у меня совсем никого нет.

Оказалось, что сзади не только Белка. Оказалось, что еще Вашек и Сёга. Вашек положил руку на Костино плечо (почти как отец Сергий), а Сёга сел рядом и шепотом сказал:

– Ну, почему уж совсем уж никого? Мы же все-таки есть…