ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
пЕрЕдЕлКа

Битва у моста Петушиный гребень началась рано. Мягкий, словно разбавленный солнечный свет лился на войска, которые собирались по обе стороны реки. Застроенный домами тысячелетний мост соединял Речную шкуру на южном берегу Вара с Малой петлей на северном. За него Коллектив сражался отчаянно. Ошеломление первых дней, когда почти весь юг Нью-Кробюзона хотя бы формально оказался под властью Коллектива, прошло, и зона влияния повстанцев сильно уменьшилась. Несколько недель спустя мост сделался западной границей территории, которую контролировала секция Собачьего болота.

Дозорные с милицейской башни Мушиной стороны, давно занятой инсургентами, до зари следили за передвижениями войск Парламента, а повстанческие полководцы мобилизовали людей из нескольких округов. Милиция шла со стороны Ворона, через Каминный вертел, где не сбежавшие и не ушедшие в подполье отступники-жрецы молились за ту или другую сторону, а то и за обе сразу; а из Вертела — к Малой петле, где властвовали анархические люмпены. Там, среди увядающего барочного великолепия площади Ложного пути, где некогда прекрасные дома выглядели довольно нелепо из-за пузырящейся краски и осыпающейся штукатурки, они остановились. Солнечные зайчики от зеркальных забрал запрыгали в разные стороны. Нацелив пушки и картечницы на старые камни моста, милиционеры принялись ждать.

На другом берегу стягивал свои силы Коллектив, каждый батальон носил название своего округа.

— Виньонская дорога, ко мне. Улица Седой гориллы, на левый фланг.

Опознавательными знаками служили определенного цвета куски ткани или кушаки: зеленые у Виньона, серые у Седой гориллы. У каждого офицера была соответствующая головная повязка, хотя мужчины и женщины и так узнавали своих командиров, ведь они сами их выбирали. Отряды были смешанные, в них входили представители всех рас. И переделанные тоже.

Слухи о тактике милиции ходили разные.

— Они притащат заградители.

— Рукохватов.

— Драгонов.

— Они договорились с Тешем, и на мосту будут мороки.

Во главе каждого отряда Коллектива стояли экс-милиционеры, тренировавшие своих новых товарищей настолько тщательно, насколько позволяла срочность. Если же одержимые демократическим восторгом граждане выбирали на роль офицера кого-нибудь желторотого, неопытного или просто негодного, а ложно понятая лояльность не позволяла им отказаться от своего выбора, в помощь такому назначали бывшего солдата, чтобы тот помогал советами.

Дирижабли, как рыбы-падальщики, висели в воздухе вдоль границ контролируемой Парламентом территории и наблюдали за Коллективом, недосягаемые для разрывных гарпунов, гранат или вирмских отрядов. Дозорные на юге не сводили глаз с аэростатов, чтобы вовремя предупредить о готовящемся налете.

Противостояние продолжалось. В Собачьем болоте боялись, не ловушка ли это, не готовится ли главный прорыв где-нибудь еще. Разослали гонцов: те добрались до Отвесного моста, до баррикад к югу от Костяного города и холма Мог, до хибар к востоку от Большепролетного моста, но везде было спокойно. В разгар утра зазвучали громкие хлопки взрывов — повседневный обстрел всех трех отделений Коллектива начался.

— Шумные холмы сегодня падут.

Секции были отрезаны друг от друга, и это ослабило их. После первых недель безумного возбуждения милиция перерезала коридор между Мушиной стороной и Шумными холмами, захватила Кинкен, отрезав Шумные холмы от Бездельного брода и Дымной излучины. Делались попытки установить воздушное сообщение, но дирижабли Коллектива в подметки не годились парламентским. Три повстанческие территории оказались разделены, связь осуществлялась безрассудными и ненадежными способами.

— Шумные холмы пали.

Это была самая маленькая секция, без промышленности, без фабрик и оружейных мастерских. В Шумных холмах восстала богема, и, хотя ее пыл был неподдельным, милиции она не могла противопоставить ничего, кроме энтузиазма и посредственной магии. Одно время секция Собачьего болота посылала своих людей по канализации и подземным улицам Нижнего города на помощь товарищам, но теперь это стало непозволительной роскошью. Им оставалось лишь сидеть и слушать, как в Шумных холмах под натиском атакующих рушатся дома.

— Может, из Дымной излучины им помогут, — сказал кто-то, но без особой надежды.

В Дымной излучине не было лишних бойцов. Коммуна свободных художников была обречена.

К полудню один из тех, кто отказался покинуть свои Жилища на мосту Петушиный гребень, выполз из подвала с белым флагом в руке и был застрелен милицией. В соседних домах закричали так, что на берегу было слышно.

— Надо их оттуда вытащить, — ворчали коллективисты. Эти граждане находились в их зоне ответственности.

Возможно, милиция просто пыталась выманить войска Коллектива на мост. Возможно, те, кто так глупо отказался покинуть свои дома, потеряли право на защиту. И все же офицеры планировали спасательную операцию.

Из тактического совета прибыл посыльный с приказом. Командиром отряда Виньонской дороги была свирепая молодая женщина. На ее щите, как и у других офицеров, был прибит дорожный указатель с названием улицы, давшей имя ее подразделению. Она приказала своим мужчинам и женщинам взять старенькую пушку и двигаться с ней к мосту, а с другой стороны начала подтягиваться милиция. С юга приближались Стрелки из Оранжереи, взвод солдат-кактов.

Сколько споров вызвали эти монорасовые подразделения! Когда бригады хеприйских сестер-охранниц пришли и заявили, что будут сражаться за Коллектив, когда роты кактов предложили принять их на службу в качестве тяжелой пехоты, некоторые офицеры с пеной у рта доказывали вредность таких начинаний.

— Мы же коллективисты, — говорили они, — а не какты, люди, водяные, переделанные и так далее! Мы живем и сражаемся все вместе.

Такая позиция впечатляла, даже трогала, но не всегда в ней был смысл.

— Не хочет ли хавер, — спросил яростного сторонника равенства один делегат-водяной, насмешив всех, — присоединиться к нам сегодня ночью, когда мы отправимся тралить дно канала в поисках заложенных милицией бомб?

И раз нельзя было запретить водяным работать отдельно (хотя по настоянию тех же сторонников равенства в их отряды назначали по одному офицеру из представителей других рас в качестве дружеского напоминания — беспомощные, они несли символические обязанности), то глупо было отказывать в этом остальным. Тот, кто впервые взял в руки жаломет, рискует причинить вред своим же — не то что команда специально обученных хепри.

В случае с кактами пришлось подчиниться необходимости: на отряды силачей был большой спрос. В них включали разве что подвергшихся глубокой переделке, да и то с разрешения самих кактов. Стрелки из Оранжереи такое согласие дали: среди десятков кактов шагали двое переделанных — горы трансплантированных мышц и промасленного железа.

— Спасательная операция, — сообщили им.

И под прикрытием атаки коллективистов, швырявших пороховые бомбы и бутылки с зажигательной и магической смесью, Стрелки вступили на мост. Они прочесывали дома в поисках жителей и если находили, то выводили в безопасное место сквозь бреши, пробитые ими в стенах между стоящими вплотную друг к другу домами.

На стороне милиции никакого движения не наблюдалось. Стрельба, конечно, была, снаряды пробивали дыры в камне, откалывали куски от фасадов, так что были видны комнаты; но в общем милиционеры чего-то ждали. Осмелев, коллективисты двинулись вперед и начали атаку с целью подавить огонь противника, в то время как их разведчики — хотчи, вирмы, люди-акробаты — поднялись на крыши и в небо, чтобы оценить обстановку. Тут ряды милиции расступились, и в воздухе повисли трое мужчин, которых, казалось, держали за горло чьи-то руки. Рукохваты.

Никакого белья на мосту Петушиный гребень давно уже не сушили, но остались натянутые поперек него веревки с похожими на сухофрукты прищепками, которые закачались вместе с новой волной обстрела. При виде парящих в воздухе человеческих фигур коллективисты едва не дрогнули.

Парламентские рукохваты носили шляпы-котелки и строгие костюмы с брюками чуть короче, чем нужно. Странная тактика для устрашения. Что это — тела осужденных Дикобразов? Или это те самые добровольцы, о которых ходило столько слухов? Мужчины и женщины, чья преданность правительству Нью-Кробюзона была настолько непоколебимой, что они согласились стать носителями для рукохватов? Священное самоубийство сторонников правых сил. А может, это обыкновенные казненные преступники, одетые в костюмы для того, чтобы деморализовать противника.

Летучие, напичканные магией, плюющиеся огнем, они были сильнее кактов — что-то вроде сверхсильных Дикобразов, которые воплощали в себе все тайные страхи повстанцев. Их костюмы пробуждали воспоминания о Кинкенской Ночи Осколков, когда Дикобразы напали на хеприйское гетто, убивая направо и налево, разбивая статуи из слюны на площади Статуй, топча беззащитных самцов и истребляя самок, пока земля под их ногами не покрылась ковром из стеклянных игл вперемешку с кровью и ихором. После того нападения, ярость которого заставила содрогнуться даже самых респектабельных граждан, милиция вынуждена была встать на защиту тех немногих уцелевших хепри, что еще остались в городе. Но Дикобразам не пришлось скрываться: им позволили отступить спокойно, сохраняя достоинство, как победителям.

Теперь Дикобразы или те, кто очень их напоминал, спускались с неба. Коллективисты быстро попрятались в тени поврежденных бомбами домов. Пыль от кирпичей тысячелетней давности заставила их закашляться.

С юга вдоль моста, навстречу Дикобразам, неестественно быстро летел голый худой человек. Левая рука держала его не за шею или голову, а за лицо, темные пальцы расползлись по глазам и носу. Леворучный.

В гражданских войнах невероятные союзы не редкость. Среди рукохватов нашлись такие, которые решили восстать против своих сестробратьев: что ими двигало, странная любовь к ближнему или политический расчет, коллективисты так и не узнали. Их переговорщиков тошнило от одной мысли о том, чтобы заключить сделку с этими символами прогнившего паразитического общества, но теперь нельзя было пренебрегать ничем. Особенно потому, что несколько рукохватов-перебежчиков оказались леворучными.

Трое милицейских рукохватов были праворучными, воинами, но, при всей своей мощи, они шарахнулись, увидев своего собрата-противника на лице человека. Они пытались уйти подальше, но коллективистский рукохват подпрыгнул выше, чем может сделать обычный человек, и щелкнул пальцами. Один из одетых в костюмы начал задыхаться, так как леворучный перекрыл его железу усвоения. Праворучный превратился в слепую пятипалую тварь, вцепившуюся в мертвеца, который кубарем падал с неба, а за ним завершающим аккордом в грязные, медленные воды Вара летела его шляпа.

Второй щелчок пальцами, и еще один летун задергался, рухнул на камни мостовой и распластался в кровавой луже. Коллективисты радостно закричали. Но третий праворучный невидимкой прокрался вдоль карниза, и, пока его противник еще только разворачивал свое тело-прибежище, открыл «свой» рот и плюнул огнем.

Чернильно-синее пламя вырвалось изо рта и растеклось по коже голого человека, отчего тот сразу потемнел, а его жир затрещал, как на сковородке. Леворучный завопил голосом своего носителя, отражавшим, однако, его собственное состояние, и заставил поморщиться всех на полмили вокруг. Потом он упал, вспыхнул и сгорел.

Милиция расчехлила пулеметы, пули прошили воздух. Коллективисты залегли за камнями, а праворучный летел, не обращая внимания на выстрелы, которые пронзали его заимствованное тело, ведь главное — рука — было надежно прикрыто.

На крыше одного из домов к северу от моста вырос маг-повстанец из Барсучьей топи, явившийся защищать Коллектив. Светящиеся точки бегали по его телу. Вдруг он беззвучно вспыхнул кобальтовой синевой, рявкнул и выплюнул цветную кляксу, которая бабочкой порхнула к ближайшему милицейскому орудию, взвилась над ним и обрушилась на канониров: те зашатались и сорвали маски с мгновенно ослепших и поблекших лиц.

Люди и пушка высохли, потрескались и рассыпались один за другим. Там, где они стояли, остались лишь кучки осколков, сухих, как трут.

Еще один крик радости, и командир Виньонского отряда бросилась вперед, стреляя из мушкета, но тут, вертясь и болтая черными тяжелыми ботинками, с неба слетел рукохват. С игривой злобой он обрушился на колонну коллективистов, круша людей и выплевывая белые огненные спирали, оставляя за собой обожженных мертвецов, умирающих и покрытые пятнами гари стены.

— Назад! Быстро!

Стрелки из Оранжереи покинули дома на мосту и начали отступать, стреляя из дискометов по милиционерам, которые ничего больше не ждали, перейдя в наступление под прикрытием огня. Их картечницы застрекотали снова. Рукохват и коллективистский маг сошлись лицом к лицу. Человек воздел руки, чтобы обрушить на врага молнию; рукохват поджег его одним плевком.

— Все назад, мать вашу, живо!

Милиционеры приближались. Но Стрелки вдруг повернулись и обрушились на них с неожиданной яростью. Огромные, покрытые колючками бойцы выглядели устрашающе. Милиция дрогнула.

Праворучный плюнул, но слишком рано — его плевок лишь опалил одежду. Один из кактов метнул мачете в носителя рукохвата и закричал от восторга. Здоровенный нож глубоко вошел в плоть человека, и тот рухнул. Толстыми ногами-стволами какты затоптали и забили паразита и его носителя до смерти. Изломанный строй Стрелков милиционеры обстреляли продольным огнем из картечниц, пули которых пробивали даже грубые литые доспехи кактов.

Осторожные какты начали отступать под прикрытием переделанного. Что-то пятнистое прилипло к его ноге. Его товарищи-какты повернулись к нему, и тот плюнул огнем им в лицо. Носителя убили, но рукохват уцелел. И пробрался в ряды восставших.

По мосту надземной дороги, недалеко от Петушиного гребня, прогрохотал поезд. Рельсы на северном берегу перекрывала баррикада, но Южная линия к югу от Малой петли была в руках Коллектива. Поезд встал как раз напротив моста, из его окон коллективисты стали метать гранаты в милиционеров. Руководил им трущобный гаруда, паривший на восходящих потоках воздуха от взрывов. Гранаты все сильнее уродовали очертания крыш над Петушиным гребнем и сминали ряды милиции.

Но сил у восставших было недостаточно. Отстреливаясь от нападающих из поезда, милиция постепенно занимала Петушиный гребень. На востоке черный шип Парламента пронзал горизонт; оттуда, с вершины темного острова-дома, следили за этой и другими битвами — за воздушным налетом на доки Паутинного дерева, за прорывом к Ручейной стороне шаннов на двуногих скакунах, за сражением лояльных властям переделанных с коллективистами Эховой трясины, называвшими их предателями.

Приказ долетел со стороны секции Речная шкура: ее штаб располагался под эстакадой станции «Селитра». Френглер, выдающийся стратег, прошедший милицейскую выучку и вставший на сторону Коллектива, кричал:

— Решайте, мать вашу, хотите вы победить или нет! Времени нет, пора. Взрывайте мосты!

Мостов, которые напрямую соединяли владения Парламента и Коллектива, осталось немного, и повстанцы не могли отдать их милиции. Коллективисты-водяные, сторожившие входы в канализацию под поверхностью Вара, выслали подводных саперов.

Никому не нравилось то, что им предстояло сделать. Никто не хотел разрушать дорогие для всех старые мосты. Но они чувствовали, что иного выхода нет.

Ощупью они поплыли в мутной воде туда, где из ила поднимались опоры, и стали шарить в поисках зарядов, но ничего не нашли. В тревоге они вцепились друг в друга и залаяли на своем подводном языке, но тут из темной воды появились силуэты врагов.

— Предательство! — раздался чей-то крик, и на саперов обрушились милиционеры-водяные, шаманы верхом на вертящихся островках чистой воды, ундинах, которые схватили и удерживали повстанцев.

Кое-кому удалось сбежать, и они сообщили:

— Мы не можем взорвать этот чертов мост.

Оставался Отвесный мост. Но хотя на этот раз водяные действовали осторожно и избежали засады, заряда опять не оказалось на месте. Одни боги знали, когда его нашли и удалили. Планы Коллектива каленым железом выжечь милицию на своей территории потерпели крах.

— У Мандрагорового моста и в Холмах нас ждет то же самое. Они нашли вход.

Милиция приближалась. Коллективисты встречали ее заградительным огнем пушек, смертоносным колдовством и минами-ловушками: несколько улиц превратились в пустыню, от домов остались лишь обломки стен, бессмысленно таращившиеся выбитыми окнами. Милиционерам потребовался не один час, чтобы пробраться через руины, но они продолжали наступать. Мост Петушиный гребень снова был в руках Парламента.

Отступая, коллективисты строили новые баррикады. Из обломков разбомбленных домов соорудили основание, а сверху наваливали все, что попадалось: фабричный шлак, шпалы, мебель, древесные пни из Собек-Круса. При этом несколькими улицами к западу от Скамейной площади пришлось пожертвовать, чтобы сосредоточиться на главных магистралях. Защитникам южного берега послали сообщение, чтобы те готовились к прорыву, если вдруг милиционеры, перейдя мост, решат повернуть на восток.

Но те не повернули. Войска перешли реку, остановились на площади и стали врываться в дома — один из них только что покинули коллективисты, чье имущество милиционеры начали осквернять, мочась на гелиотипы и выбрасывая их в окна.

В Грисском меандре повстанцы выгребли из сточных канав десятилетиями копившийся там мусор и заблокировали им Отвесный мост. Худую сторону обстреливали, поредевшее население и немногочисленные отряды коллективистов, оставленные защищать район, спешно прятали оружие. Сама по себе Худая сторона никого не интересовала, но из нее открывался прямой путь в Эховую трясину и Паутинное дерево, а на противоположной стороне реки — в Собачье болото, сердце Коллектива. И поэтому за Худую сторону пришлось сражаться.

В северо-западной части города, куда не могли пробраться коллективисты из Собачьего болота, их братья по оружию попали в беду. Что-то готовилось в Варе и пойме Ржавчины — наверное, атака на Дымную излучину. А там машиностроительное производство и организованные рабочие, и если Дымная излучина сломается, то этой части Коллектива конец.

В Шумных холмах все было просто.

— Мы раздавим эту банду педерастов, извращенцев и художников раньше, чем вы успеете почесать зад, — заявил один захваченный в плен командир милиции, и его надменное хвастовство скоро оправдалось.

Холмы долго не продержались: иного нельзя было ожидать от батальонов нувистов и балетных танцовщиков да печально знаменитой Смазливой Бригады — гренадеров и Мушкетеров из мужчин-проституток в платьях, с вызывающим макияжем, отдававших команды на жаргоне извращенцев. Встретили их с омерзением; потом стали терпеть, так как они дрались, как черти; потом отчаянно полюбили. Никто не желал их поражения, но оно было неизбежным.

Милиционеры взяли мост Петушиный гребень, опрокинув Стрелков из Оранжереи, и расположились на южном берегу Вара. Они готовы были но первому знаку ринуться в глубь Собачьего болота, оплота Коллектива. Всем коллективистам казалось — хотя ни один из них не осмеливался облечь свое чувство в слова, — что это начало конца.

Такие настроения царили в расколотом войной городе, когда в него вошел отряд Иуды и Каттера.