— Боги. Боги мои. Как, во имя Джаббера, вы здесь оказались?

Войти на территорию нью-кробюзонского Коллектива и покинуть ее было сложно. Сторожившие на баррикадах, были напряжены и испуганы. По канализации ходили патрули. Аэронавты Парламента набрасывались на любой неизвестный дирижабль, маги с обеих сторон были начеку, так что вход и выход стали опасным делом — настоящей эпопеей.

Люди передавали друг другу разные страшилки: о героическом стражнике, который, ни слова не говоря, отправился истреблять милицию; о парламентском отряде, который, заплутав в лабиринте городских закоулков, свернул не туда и оказался в самом сердце коллективистской территории. В последнее время много болтали о каком-то крестовом походе, целью которого будет похищение всех голодных ребятишек Коллектива.

Разумеется, сотни человек проникали на территорию Коллектива и обратно, пользуясь недосмотром охраны или магическими средствами. В верной мэру части города было полно сочувствующих; из Звонаря, с промышленных окраин Мертвяцкого брода, из районов, находившихся на военном положении, члены гильдий, мятежники и любопытные нередко пробирались в Собачье болото или на Ручейную сторону с просьбой принять их в Коллектив. Точно так же и в Коллективе многие тайно или явно желали ему зла и потихоньку пробирались в центр или оставались и шпионили.

Так что новоприбывших чествовали с долей подозрения. Иуда и его отряд вошли в город с востока, пробравшись через руины домов у Крупнокалиберного моста. Курабин помог им отыскать тайные пути, хотя сам истончался с каждым днем. С баррикад их не заметили. По узким ущельям между кирпичных домов они дошли до почтамта в Собачьем болоте, где заседал совет делегатов. И обратились к представителям Союза.

Каттер был опустошен. Сколько месяцев прошло с тех пор, как он покинул Нью-Кробюзон, и как сильно, до неузнаваемости, изменился за это время город. Это заставило его задуматься обо всем, вспомнить Дрея, Игону, Фейха и Помроя, вспомнить кости под железнодорожным полотном.

«Что это за город?» — думал он, пока они пробирались внутрь.

На башнях Крупнокалиберного моста, сотнями лет торчавших над водами Большого Вара, теперь стояли пушки, которые лениво плевались снарядами; и без того убогая Худая сторона отныне была обезображена не только нищетой.

Причем повсюду. Пролеты Ячменного моста остались позади, улицы полнились повседневностью, чудовищной и прекрасной. Они были не совсем безлюдны. Перевязанные солдаты наблюдали за маленьким отрядом из развалин домов. Отдельные мирные жители торопились куда-то крысиной побежкой, сгибаясь под тяжестью мешков с едой, мебели и всякой ерунды, которую они перетаскивали с места на место. Им было страшно.

Из-за дорожной пыли, покрывавшей Каттера и его спутников с головы до ног, на них посматривали с любопытством — все были грязны, но их грязь отличалась от городской. Однако никого не удивляло то, что они путешествуют вместе: двое переделанных и четверо нормальных людей (при том, что никто не видел Курабина), ведущие в поводу усталых кобыл.

Впрочем, переделанные были сами себе лошадьми. Одним из них был Рахул, человек-ящерица: он служил агентом Анн-Гари в те дни, когда родился Железный Совет, его голос сообщил Иуде о смерти Узмана. Уже в возрасте, он все еще бегал на своих ногах, развернутых коленями назад, быстрее всякой лошади. Он вез на себе Иуду через дикие земли до самого города. Другой была женщина по имени Марибет, чью голову хитроумный маг посадил на шею ломовой лошади, утыканной птичьими когтями. На ней ехала Элси.

Многие молодые граждане Совета, никогда не видевшие Нью-Кробюзона, жаждали пойти с отрядом, но Анн-Гари заявила, что сейчас дорога каждая пара рук. А город от них и так никуда не денется. Железный Совет ограничился двумя представителями.

Переделанные глазели по сторонам, словно пара деревенских парней откуда-нибудь из Нищенских предгорий. Похоже, городской пейзаж глубоко потряс их. Они шагали сквозь разрушенную мечту о собственном прошлом.

По улицам бегали беспризорные дети — развалины заменили им площадки для игр. Бомбы стерли с лица земли одни кварталы, а другие превратили в мрачное фантастическое нагромождение одиноко стоящих стен, куч щебня, балок и проводов толщиной в руку, торчащих из-под земли: этакие сады развалин. И посреди них рождалась новая красота.

Ведьмы соорудили статуи необычных цветов из кирпича и разных обломков. В одном месте они достроили полуразрушенную, увитую плющом стену: вторая половина стала как бы нематериальным отражением первой, и через нее прыгали кошки и собаки. Они стали хищными, пугливыми животными: коллективисты голодали.

А вот — странное представление. На перекрестке дети Разыгрывали пьесу для родителей и друзей, доведенных до отчаяния, но прикидывавшихся гордыми и довольными, и все это под непрекращающиеся звуки бомбежки. На стенах были сложные спирали, они сплетались и расплетались. Невидимый Курабин прошипел:

— Точ-ч-но.

Однажды, когда они проходили мимо, началась паника: кто-то завизжал и с воплями «Морок! Это морок!» бросился прочь от движущегося цветного пятна. Но оказалось, женщину напугало свежее граффити, с которого поползла краска. Она смущенно засмеялась над своей ошибкой. Загудел клаксон, над Коллективом нависло рыбье брюхо аэростата, из которого полетели бомбы, штукатурка с кашляющим звуком посыпалась с домов. Все, кто был на улице, вздрогнули: выглядели они усталыми, но при этом не напуганными, а покорными судьбе.

Люди на улицах щеголяли в костюмах самых разных фасонов — последние побеги обнищавшего дендизма.

«Что это за место? — думал Каттер. — Не могу поверить, что я здесь. Не могу поверить, что я вернулся. Мы вернулись».

Он посмотрел на Иуду. Тот был сломлен. Его лицо исказилось от боли. «И этого мы добивались?» — прочел в его глазах Каттер.

В последние дни пути, на подступах к городу, эмиссары Совета сталкивались со множеством беженцев, бедных и не очень, из центра и пригородов. Там, на открытых землях, все они были заблудившимися.

— Слишком все это ужасно, — сказал им один, думая, что говорит с исследователями.

— Город уже не тот, — твердили все кробюзонцы.

— Сначала все было иначе, — сказала одна женщина с ребенком на руках. — Я бы осталась. Было непросто, но в этом был смысл. Тюрьмы и переделочные фабрики опустели, прошел слух, что Устье Вара отложилось, приходили известия из Коллектива, пока он не пал. А потом еда кончилась и мы стали жрать крыс. Пришлось уходить.

Перепуганный бакалейщик из Шека утверждал, что когда коллективисты захватили южную часть Пряной долины, то выгнали богачей из их домов, расстреляли мужчин, изнасиловали и расстреляли женщин, а детей превратили в рабов.

— Я решил уйти, — сказал он. — А вдруг они победят? Вдруг убьют мэра Триеста, как убили Стем-Фулькер? Я иду в Толстоморск. Там всегда ценили трудолюбивых людей.

Каттер шел по некогда знакомым улицам, где теперь лежали кучи штукатурки, полоскались забытые знамена разных политических фракций, плакаты провозглашали идиотские теории, новые религии, новые вещи, новые способы бытия, разделение и расслоение. Шумная жизнь покинула улицы, но осталась в отголосках, в самих зданиях: стены их стали палимпсестами истории, хранящими память о других эпохах, восстаниях и войнах.

В совете делегатов было шестнадцать членов Союза. Пятерых удалось найти. Они не верили своим глазам, обнимали пришельцев, плакали.

— Я не могу поверить, поверить не могу.

Каждый из них по очереди обнял Иуду за то, что он нашел Железный Совет, а потом Элси и Каттера за то, что они нашли и привели назад Иуду. Поздоровались с Дрогоном. Иуда объяснил им, что с ними монах Курабин, беглец из Теша, и они, смутившись, неловко помахали неизвестно кому.

Потом подошла очередь переделанных. Представителей Железного Совета.

Благоговейно, нет, скорее подобострастно «союзники» из нью-кробюзонского Коллектива сжимали руки или хвостоподобные конечности переделанных, заверяя их в своей солидарности.

— Сколько лет, — прошептал один, стискивая руку Рахула, который ответил ему неожиданно нежным рукопожатием своих нижних, ящеричьих, конечностей. — Ты вернулся. Хавер, где ты был? Боги. Мы вас так ждали.

Спросить хотелось так много. Как все было? Где вы были? Как живете? Не скучаете? Эти и другие непроизнесенные вопросы витали в комнате, словно духи. Когда кто-то наконец заговорил, то все услышали:

— Почему вы вернулись?

Каттер знал некоторых делегатов. Он вспомнил старую кактку по имени Опухшие Веки, из Объявленных вне закона; человека по имени Терример, чья партийная принадлежность была ему неизвестна, и Курдина.

Курдин, издатель «Буйного бродяги», был переделан.

Переделку осуществляли в зависимости от веяний моды. Каттеру доводилось видеть такие фигуры и раньше: пантомимные лошадки, так называли их в народе. Курдина превратили в четвероногого. За его собственными ногами неуверенно шаркала вторая пара человеческих конечностей, а торс, которому они принадлежали, согнутый в талии, нырял в тело Курдина над пятой точкой, словно в мутную воду. Внутри него жил другой человек.

— Меня освободили, — тихо сказал он Каттеру, — когда все началось. Когда Коллектив брал верх. Они выпустили всех, кто был на исправительных фабриках. Но меня уже переделали.

— Курдин, — заговорил Иуда. — Курдин, что это? Что здесь происходит? Это Коллектив?

— Был, — ответил Курдин. — Был.

— Почему Железный Совет возвращается?

— Нас преследуют, — объяснил Иуда. — Нью-Кробюзон добрался до нас через пролив Огненная Вода. Они узнали, где мы. Сколько лет они ждали этого. Представляешь, Курдин, они даже в какотопическое пятно за нами полезли. Совет еще далеко, но скоро он будет здесь. Мы пришли, чтобы предупредить вас и посмотреть…

— Вы уверены, что милиция все еще идет по вашему следу? После пятна? А сами-то вы как через него пролезли?

— Мы их не стряхнули с хвоста. Может, их стало меньше, но они идут за нами. Даже если Парламент не верит в возвращение Железного Совета, посланные им убийцы все равно гонятся за нами.

— Но почему вы здесь?

— Из-за вас, конечно. Гром меня разрази, Курдин. Уходя, я уже знал — что-то происходит. Я знал, а когда рассказал Железному Совету, они решили, что пора вернуться домой. Чтобы стать частью всего этого.

«Но ты же не хотел, чтобы они вмешивались, Иуда».

Каттер поглядел на него со странным чувством.

— Мы возвращаемся. И вступаем в Коллектив.

Хотя на лицах «союзников» нарисовалась радость, Каттер мог поклясться, что к ней примешивалось еще что-то.

— Но Коллектива нет.

— Заткни пасть, — тут же набросились на Курдина остальные, — что за чушь ты несешь.

Но он, шокировав даже своих товарищей по кружку, встал на цыпочки — на все четыре ноги — и закричал:

— Мы все это знаем. Нам остались считаные недели, в лучшем случае. Все кончено. Нас окружили, сейчас добивают Дымную излучину. Шумные холмы, наверное, уже пали. На нашей стороне пятая часть комитета, остальные либо не знают, чего хотят, либо, того хуже, собираются мириться с мэром, как будто Парламенту сейчас это нужно. Нам крышка. Мы доживаем последние дни. А вы хотите втянуть в это дерьмо Железный Совет? Хотите, чтобы их тоже прихлопнули?

— Хавер, — заговорила молодая женщина, из «бешеных»; голос ее дрожал. — Тебе не понравится то, что я скажу…

— Я говорю это не из-за того, что со мной сделали…

— Именно из-за этого. Тебя переделали, хавер, а это трудно, теперь ты в отчаянии. И я не хочу сказать, что на твоем месте чувствовала бы себя лучше или что победа наверняка будет за нами, но я, черт возьми, считаю, что не тебе решать, крышка нам или нет. Лучше дерись вместе с нами, Курдин.

— Подождите, — Иуда говорил торопливо, как человек, чьи надежды рушатся прямо у него на глазах. — Послушайте меня, послушайте. Что бы ни было, что бы тут ни творилось, вы должны знать, что мы здесь не поэтому. У нас есть дело. Слушайте! Слушайте… Нью-Кробюзон падет… Мы слышали про видения, которые тут появляются, про мороки. Они ведь не прекратились?

— Нет, но стали меньше размером…

— Да. По той же самой причине, по которой брызги от упавшего в воду камня разлетаются в стороны, а не падают рядом с ним. Что-то надвигается. Теш не просит мира. Неважно, договариваются они с Парламентом, или с вами, или с теми и другими, или… им не нужен мир, они готовятся к концу. Мороки — это не оружие. Спирали — вот оружие Теша.

Когда коллективисты наконец поняли, то решили, что Иуда спятил. Но ненадолго.

— Вы думаете, это бзик? — яростно заорал Каттер. — Да вы хоть представляете, через что мы прошли, пока сюда добрались? Представляете, а? Что мы пытаемся сделать? Дьявольские спирали накликают на вас огонь. На всех вас — на Парламент, на Коллектив — без разбора.

Те поверили, но Курдин рассмеялся, когда Иуда попросил им помочь.

— Чего ты хочешь от нас, Иуда? У нас нет войск. Нет, войска есть, конечно, вопрос только в том, у кого это — «у нас»? Мне бойцы Коллектива не подчиняются. Стоит мне попытаться объяснить, что нам что-то нужно, и они тут же решат — даже сейчас, — что это очередная грязная уловка «бешеного», пытающегося подчинить себе Коллектив. Я здесь не военачальник; у меня власти над ними нет. Или тебе нужны «бешеные»? Именно они? — Курдин оглядел своих однопартийцев. — Нас мало осталось. Добровольцы Киррико-стрит на нашей стороне, да знал бы кто, как с ними связаться. Остальные на передовой. Дерутся на баррикадах, Иуда. Так что ты от меня хочешь? Думаешь, можно собрать чертовых делегатов и объяснить им ситуацию? Мы давно раскололись, Иуда, каждый район за себя. Нам надо отбиваться от милиции.

— Курдин, если мы не положим этому конец, не станет не только Коллектива, но и всего города.

— Я понимаю. — Глаза переделанного покраснели, как будто он тер их песком. Тело Курдина покрывали струпья от ран, он едва стоял на ногах. — Чего ты от меня хочешь?

Они смотрели друг на друга, как два врага, и молчали.

— Мы нужны городу.

— Я понимаю, Иуда. Чего ты от нас хочешь?

— Должен быть кто-то, какой-то маг, без роду без племени…

— Я знаю, кто рисует спирали, — раздался голос.

— Конечно, должен быть, Иуда, вот и ищи его сам и не смотри на меня так. Чем смогу — помогу, но я понятия не имею, с чего начинать. Все кончено: приказы никто не отдает.

— Я знаю, кто рисует спирали. Я знаю, кто это делает.

Наконец все умолкли. Говорила молодая женщина из партии Курдина.

— Кто рисует спирали. Кто накликает беду. Кто агент Теша.

— Откуда? — спросил Иуда. — Кто?

— То есть его самого я вообще-то не знаю… но знаю того, кто с ним знаком. Он раньше был одним из наших, ну, почти. Я помню его по собраниям. И ты тоже, Курдин. Это Ори.

— Ори? Который ушел к Торо?

— Ну да. По-моему, он и сейчас с ним. Считают, что это Торо убил Стем-Фулькер, к добру или к худу. После убийства он исчез, но недавно его снова видели. Может, и Ори с ним. Может, он уговорит Торо нам помочь. Ори знает, кто рисует спирали. Он мне говорил.