Короткие, очень жаркие дни и бесконечные потные ночи. Шли недели, и дни становились длиннее, но свет по-прежнему пропадал ранним вечером, а долгая, липкая летняя ночь обессиливала город.

На границах кварталов происходили вялые стычки. Загулявшие головорезы из Саргановых вод могли оказаться в том же баре, что и компания из Сухой осени. Поначалу слышался только обмен любезностями: парни из Саргановых вод могли высказаться насчет любителей пиявок или громил демона, а ребята из Сухой осени громко шутили по поводу двух извращенцев у руля или, смеясь, придумывали плохие рифмы к словам «резать», «струп» и все в таком роде.

Несколько рюмок, понюшек или затяжек — и начинались тычки и пинки, но противники редко выплескивали всю свою энергию. Они делали только то, чего сами от себя ждали, и не больше.

К полуночи на улицах почти никого не оставалось, а к двум-трем часам они были практически пусты. Гул с соседних кораблей никогда не затихал. Там, в промышленных кварталах, на корме у старых кораблей, примостились фабрики и мастерские, отравлявшие воздух своими дымами. Работа в них никогда не прекращалась. По ночному городу двигались стражники — каждый в униформе своего квартала.

Армада не была похожа на Нью-Кробюзон. Здесь не существовало параллельной экономики отбросов, нищеты и выживания — здесь не было пустых подвалов, где ютились бездомные и попрошайки. Не было свалок, которые служили подспорьем для кробюзонских нищих, — из городских отходов извлекалось все, что можно было использовать вторично, а остаток выбрасывался в море вместе с телами мертвецов, и круги на воде за ними быстро исчезали.

На шлюпах и фрегатах были трущобы, где под действием морской воды и жары гнили дома, роняя капли влаги на своих обитателей. Рабочие-какты из Джхура спали стоя, набившись, как сельди в бочку, в дешевые ночлежки. Однако кробюзонцы чувствовали разницу. Нищета здесь была не такой убийственной, как у них дома. Драки по большей части вспыхивали по пьянке, а не из отчаяния. У всех была крыша над головой, пусть нередко и дырявая. Не было бродяг, которые подкарауливают в ночи припозднившихся граждан.

А потому глухой ночью человека, крадущегося к «Гранд-Осту», не видел никто.

Он неспешно шел по далеко не самым шикарным улочкам Саргановых вод — по Игле, Кровавому Лугу, лабиринту Ваттландауб на корабле «Подстрекатель»; потом он перебрался на баркентину «Плетенка», изъеденную плесенью, оттуда на подлодку «Пленгант». Он шел мимо люков на палубе лодки, держась в тени облупившейся перископной башни.

За его спиной, среди шпилей и мачт, темнела вышка «Сорго».

Рядом с «Пленгантом» раскачивался похожий на стену каньона высокий борт «Гранд-Оста». Из чрева гиганта, из-под его металлической шкуры доносились звуки непрекращающихся работ. На поверхности подлодки росли деревья: они вцепились в металл корнями, похожими на узловатые пальцы ног. Человек шел в их тени и слышал резкие звуки кожистых крыльев наверху, где носились летучие мыши.

Подлодку и борт-утес разделяли тридцать-сорок футов воды. Человек видел в небесах огни и тени припозднившихся дирижаблей. Слабые лучи фонарей в руках стражников, патрулирующих палубу, шарили по поручням «Гранд-Оста».

Он увидел перед собой плавные обводы огромного обтекателя, закрывающего колесо «Гранд-Оста». Под этим колоколообразным кожухом внизу были видны лопатки громадного колеса, торчащие, как коленки из-под юбки.

Человек вышел из тени хилых деревьев, снял ботинки, привязал их к своему ремню. Никто не появился, все вокруг было тихо, и он подошел к округлому борту «Плентганта» и внезапно почти беззвучно соскользнул в прохладную воду. До «Гранд-Оста» плыть было всего ничего, и вскоре человек оказался под кожухом колеса.

Промокший и исполненный решимости, человек поднялся в темноту по лопаткам шестидесятифутового колеса. Он был совершенно спокоен, хотя производимые им звуки эхом разносились в пространстве под кожухом. Он вскарабкался на огромную ось, подобрался к ее оконечности, а оттуда полез в давно заброшенный служебный люк, о существовании которого он знал.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы снять вековой налет, но вот люк открылся, и человек сумел пролезть в громадный, ныне безмолвный моторный отсек, где давно уже царила пыль.

Он прополз мимо тридцатитонных цилиндров гигантских двигателей. Отсек представлял собой лабиринт из лазов и монолитных поршней, шестерен и маховиков, посаженных часто, как деревья в лесу.

Пыль и свет были неподвижны, и впечатление создавалось такое, словно время потеряло здесь силу и сдалось на милость победителя. Человек покопался в дверном замке и замер, держась за ручку. Он помнил план корабля и знал, куда направляется, минуя стражников.

Занятия человека были таковы, что он владел несколькими магическими приемами — умел специальными пассами погружать в сон собак, знал заклинания, позволяющие приклеиваться к тени, поднаторел в черной магии и всяких хитростях. Но он сильно сомневался, что все это защитит его здесь.

Вздохнув, человек взялся за тряпичный сверток, привязанный к поясу. Его охватили дурные предчувствия.

И трепетное волнение.

Разворачивая тяжелый предмет, он нервно подумал, что если бы и в самом деле умел им пользоваться, то заржавевший замок служебного люка и неприятное ночное погружение в воду могли бы рассеяться как дым. Он все еще оставался невеждой, действующим наугад.

Наконец материя была полностью развернута, и в его руке оказалась резная вещица.

Она была чуть больше кулака, вырезана из гладкого камня, то ли черного, то ли серого, то ли зеленого, и довольно уродлива. Формой своей камень напоминал зародыша со всеми морщинками и завитками, из которых разовьются то ли плавники, то ли щупальца, то ли складки кожи. Поделка была выполнена умело, но, словно намеренно, вызывала отвращение. Статуэтка смотрела на человека единственным глазом — идеальной черной полусферой над круглым ртом, усаженным крохотными зубами, как у миноги. Этот рот зиял чернотой, уходившей в невидимую глотку.

Вдоль спины фигурки шел неровный зубчатый гребень тонкой темной кожи. Кусок ткани. Плавник.

Плавник был вделан в камень. Человек провел пальцами по всей его длине. Лицо его сморщилось от отвращения, но он знал, что должен сделать.

Он поднес статуэтку к губам и принялся шептать что-то на языке, полном шипящих звуков, которые слабым эхом отдавались в большой комнате, проникали в укромные уголки безмолвной машины.

Человек читал статуэтке сильнодействующие строфы и гладил ее предписанным способом. Пальцы его начали неметь по мере того, как что-то выходило из него.

Наконец он проглотил слюну и повернул статуэтку лицом к себе. Он поднес ее ближе, помедлил и, чуть наклонив голову, имитируя тошнотворную страсть, принялся целовать ее в губы.

Затем он открыл рот, просунул язык в зоб фигурки, ощутил холодную колкость ее зубов и завел язык еще глубже. Глотка фигурки уходила глубоко внутрь, а язык человека, казалось, проник в самое ее чрево. Он ощущал сильный холод у себя во рту. Приходилось сдерживать тошноту — вкус был отвратительный, тухловатый, соленый, мыльный.

Втиснув свой язык в самые глубины фигурки, он вдруг почувствовал ответный поцелуй.

Он ждал этого поцелуя, надеялся, полагался на него и все же испытал новый приступ тошноты и отвращения. Он ощущал своим языком слабое дерганье языка статуэтки — холодного, влажного и неприятно живого, словно в чреве фигурки обитала жирная личинка.

Неприятный вкус усилился. Человек чувствовал, как содержимое желудка подступает к его горлу, но подавил спазм. Статуэтка присосалась к нему с дурацким сладострастием, и он смирял себя, принимая ее ласки. Он просил ее милости, и та осчастливила его поцелуем.

Он чувствовал, как обильно выделяется его слюна и — омерзительно — устремляется из статуэтки назад, в его пищевод. Язык его онемел от осклизлого прикосновения, он ощущал, как ледяной холод передается его зубам. Прошло еще несколько секунд, и рот стал почти нечувствительным. Человеку казалось, будто по нему бегут мурашки, словно от горла и дальше вниз растекался какой-то наркотик.

Статуэтка прервала поцелуй и убрала свой маленький язычок.

Человек слишком быстро втянул в себя собственный язык и поцарапал его об обсидиановые зубы. Он этого не почувствовал и понял, что произошло, только увидев капли крови у себя на руке.

Он снова тщательно завернул фигурку, а потом замер в ожидании — поцелуй распространялся по его телу. Его охватила дрожь, трепет. Он неуверенно улыбнулся и открыл дверь.

По обеим сторонам висели, теряясь вдали, подернутые грибком портреты маслом и гелиотипы. Он почувствовал приближение караула с собакой.

Он усмехнулся, поднял руки, потянулся и медленно наклонился вперед, будто падал с простреленными коленями. Он ощущал вкус собственной крови и тухловатый рыбный вкус статуэтки. Его язык увеличивался в размерах, заполняя рот; человек так и не ударился об пол.

Теперь он двигался по-новому.

Он видел мир глазами статуэтки, которая через поцелуй наделила его этой способностью, он скользил и сочился по пространству так, как хотела статуэтка. Он опровергал углы коридора, менял их форму.

Человек не шел и не плыл. Он прокладывал свой путь сквозь щели в возможных пространствах и без труда (а иногда и с трудом) проходил по каналам, которые стали ему видимы. Когда он увидел двух приближающихся стражников с их мастифами, путь его был свободен.

Он не стал невидимым и не перешел в другую плоскость бытия. Он просто прислонился к стене, стал разгадывать ее текстуру, по-новому взглянул на ее масштаб, увидел вблизи пылинки, заполнившие его поле зрения, а потом скользнул за них, спрятался — и караул прошел мимо, не заметив его.

В конце коридор поворачивал направо. Когда караул исчез, человек скосил взгляд за угол и без труда воспользовался им, чтобы повернуть не направо, а налево.

Так он перемещался по «Гранд-Осту», вспоминая виденные прежде планы корабля. Когда появлялись патрули, он разными способами использовал против них конфигурацию интерьеров и уходил от них. Если он оказывался за стражниками не в том конце длинного коридора, то мог обойти их — скосив взгляд и вытянув руку, он хватался за дальнюю стену и быстро подтягивал себя за угол. Поворачивался он так, что двери оказывались под ним, и устремлялся под воздействием силы тяжести по длинному коридору.

Несмотря на головокружение и тошноту от этой своеобразной морской болезни, вызванной такими движениями, человек быстро и неумолимо приближался к нижней части кормы.

К фабрике компасов.

Меры безопасности здесь были особенно строгими. Вокруг стояли стражники с кремневыми ружьями. Человеку, чтобы добраться до двери, пришлось медленно и осторожно проникать сквозь слои перепадов и перспектив. Он спрятался перед самыми стражниками, но он был не в фокусе, слишком велик, располагался прямо перед и над ними, — и те не заметили его. Он перегнулся через них и затянул в замочную скважину на хитроумный механизм, на казавшиеся исполинскими шестеренки.

Он победил их и оказался внутри.

Помещение было пустым. Столы и скамьи стояли здесь рядами. Приводные ремни и двигатели станков были неподвижны.

Кое-где виднелись медные и латунные корпуса, похожие на большие карманные часы. В других местах лежали куски стекла и стояли приспособления для их шлифовки. Здесь же были стрелки с замысловатой гравировкой, цепочки, гравировальные иглы, туго взведенные пружины. И сотни тысяч шестеренок, от небольших до крошечных — словно тысячекратно уменьшенные копии зубчатых колес машинного отделения. Они были разбросаны повсюду, словно рифленые монетки, рыбья чешуя или пыль.

Это было ремесленное производство. За каждым рабочим местом сидел эксперт, мастер с поразительными способностями. Выполнив свою часть работы, он или она передавали изделие следующему. Пришелец знал, насколько специализирована каждая операция, какие редкие минералы в ней используются, в какой мере важна точность при магических процедурах. Стоимость любой готовой детали многократно превышала стоимость золота равного веса.

Они лежали здесь, в запертом шкафу, похожем на сейф ювелира, позади стола в дальней части вытянутой в длину комнаты. Компасы.

Человек, приложив усилия, через несколько минут сумел открыть шкаф. Дар, сообщенный фигуркой, все еще был силен в нем, и он хорошо приспособился к своему новому состоянию. И все же у него ушло немало времени.

Здесь не было двух похожих компасов. Рука человека дрожала. Он вытащил один из самых мелких — простой, без особых изысков, отделанный полированным деревом, и открыл крышку. Костяной диск и несколько концентрических циферблатов — некоторые с цифрами, некоторые с неясными значками. Единственная черная стрелка свободно ходила вокруг центральной оси.

На тыльной стороне был выгравирован номер компаса. Человек запомнил его, и началась самая важная часть его миссии. Он принялся искать все записи, указывающие на существование этого компаса, — в журнале регистрации, который лежал за шкафом, в списке, составленном слесарем, который доводил корпуса, в перечнях запасных частей и дефектных деталей, которые были использованы.

Человек работал тщательно и полчаса спустя нашел все упоминания о компасе. Он выложил их все перед собой и проверил, сколько у него осталось времени.

Компас, собранный полтора года назад, до сих пор не был передан ни одному кораблю. На лице человека появилась осторожная улыбка.

Он нашел ручки и чернила и еще тщательнее обследовал регистрационную книгу. В подлогах он был мастер. Он начал — очень осторожно — делать добавления. В колонке «передано» он приписал дату годичной давности (быстро высчитав армадские кварто) и название «Угроза Магды».

Если кто-либо по каким-то причинам будет искать информацию о компасе модели СТМ4Е, то теперь найдет. И узнает, что годом ранее он был установлен на несчастной «Угрозе Магды» — корабле, который затонул несколько месяцев назад со всем экипажем и грузом, исчез без следа в тысяче миль от Армады.

Когда все было уложено по местам, человеку оставалось сделать только одно.

Он открыл крышку компаса и принялся рассматривать хитросплетение его металлической начинки — конструкция была похищена у хепри много столетий назад и приспособлена для нужд Армады. Он разглядывал крохотную площадку полированной поверхности камня, помещенного в самую сердцевину компаса, внедренного туда с помощью гомеотропной магии. Стрелка неуверенно покачивалась на своей оси.

Десятью короткими движениям человек завел прибор.

Он поднес его к уху и услышал слабое, почти неуловимое тиканье. Посмотрел на компас — циферблаты дернулись и поменяли свое положение.

Стрелка бешено закрутилась, а потом замерла, указывая в направлении центра «Гранд-Оста».

Конечно, это был необычный компас. Его стрелка не указывала на север.

Эта стрелка указывала на глыбу породы, обтесанную при помощи магии и оправленную в стекло, запертую в железной камере (в зависимости от того, каким слухам верить). Эта глыба упала с небес из самой сердцевины солнца, из ада.

Долгие годы, пока не износится механизм, этот компас будет показывать точно на городской магнит, божий камень, покоящийся где-то в чреве «Гранд-Оста».

Человек плотно завернул компас в промасленную тряпицу, потом в кожу, положил в карман и застегнул пуговицу.

Утро, видимо, было уже не за горами. Человек находился на грани изнеможения. Ему с трудом удавалось видеть комнату, ее углы и планы, стены, материалы, измерения не так, как обычно, — по-новому. Он вздохнул, внутри у него похолодело. Он терял способности, переданные ему статуэткой, но нужно еще было выбраться оттуда.

И потому, облизнув губы и поболтав языком, человек, стоявший в нескольких шагах от вооруженных стражников, которые могли его убить только за то, что он знает о существовании фабрики, начал снова разворачивать статуэтку.