ГЛАВА 9
Шекель пришел к Беллис и попросил научить его читать.
Он сказал ей, что знает, как выглядят рагамольские буквы, и примерно представляет себе, какой звук стоит за какой буквой, но что буквы все же остаются для него загадкой. Он никогда не пытался соединить их, чтобы составить слова.
Шекель выглядел подавленным, словно его мысли гуляли за пределами коридоров библиотеки. Улыбка появлялась на его лице реже обычного. Он не рассказывал ни о Флорине Саке, ни об Анжевине, чье имя не сходило в последнее время с его языка. Он хотел знать одно — поможет ли Беллис ему.
Она осталась на два часа после работы и начала учить с ним алфавит. Шекель знал, как называются буквы, но имел о них лишь отвлеченное представление. Беллис попросила его написать свое имя, и он написал — неумело, каракулями, начертал вторую букву до половины, потом перешел к четвертой, потом вернулся к пропущенным.
Он знал, как выглядит его имя на письме, но видел в буквах только отдельные росчерки пера.
Беллис сказала ему, что буквы — это инструкции, приказы воспроизвести звук, с которого обычно начинается их название. Она написала свое собственное имя, отделив каждую букву от соседней пространством в дюйм или больше. Потом она заставила его выполнить содержащиеся в буквах приказы.
Она ждала, пока он с трудом продирался через ба эх ла ла их са. Потом она свела буквы вместе и заставила Шекеля им подчиниться — все еще медленно — еще раз. А потом еще раз.
Наконец она свела знаки в слово и сказала, что теперь он должен повторить упражнение быстро, сделать то, что говорят ему буквы («Посмотри, как близко друг к дружке они стоят»), в один присест.
ба эх ла ла их са
(Как она и предполагала, двойной альвеолярный сбил его с толку.)
Он попытался еще раз и, дойдя до половины, остановился и начал улыбаться этому слову. Он посмотрел на Беллис таким довольным взглядом, что она резко вскочила на ноги. Он произнес ее имя.
Беллис объяснила Шекелю основы пунктуации, и тут ей в голову пришла одна мысль. Она прошла с ним по коридорам и комнатам, мимо разделов, отданных точным и гуманитарным наукам, где ученые читали, притулившись поближе к лампам и маленьким окошкам, потом они вышли на улицу, под моросящий дождь, и по мостику перешли на «Губительную память» — галеон на границе библиотеки. Здесь находились детские книги.
На детской палубе было совсем немного читателей. Окружавшие их полки были выкрашены в яркие цвета. Беллис на ходу вела пальцем по корешкам; Шекель смотрел на них с нескрываемым любопытством. Они остановились на самой корме судна, стены которой были сплошь усеяны иллюминаторами, а пол резко уходил вниз.
— Смотри, — сказала Беллис. — Видишь? — Она указала на медную табличку. — Paг. А. Моль. Рагамоль. Эти книги на нашем языке. Большинство — из Нью-Кробюзона.
Она сняла с полки две книги, раскрыла их. На долю мгновения — слишком короткую, чтобы мог заметить Шекель, — она замерла. С первой страницы на нее смотрели написанные от руки имена, только теперь это были детские каракули цветным карандашом.
Беллис быстро перелистала страницы. Первая книга была для самых маленьких, большая, тщательно раскрашенная от руки, с множеством картинок в примитивистском стиле, модном лет так шестьдесят назад. Это была история о яйце, которое поссорилось с человеком, сделанным из ложек. Одержав победу, яйцо стало мэром мира.
Вторая книга была для детей постарше — история Нью-Кробюзона. Беллис резко остановилась, увидев травленые картинки Ребер, Штыря и вокзала на Затерянной улице. Она быстро пролистала книгу, и на ее лице появилась удивленно-презрительная гримаса — история была сильно переврана. Из написанных на фальшиво-детском языке рассказов о Денежном круге, Неделе пыли и, — самый постыдный эпизод — о Пиратских войнах выходило, что Нью-Кробюзон — цитадель свободы, сумевшая выстоять, несмотря на почти непреодолимые и несправедливые обстоятельства.
Шекель зачарованно смотрел на нее.
— Попробуй-ка вот эту, — сказала она ему, протягивая «Отважное яйцо»; он почтительно взял книгу. — Она детская, — сказала Беллис — Саму историю можешь не брать в голову — она тебе покажется глупой и к тому же ничего не значит. Но я хочу знать, сможешь ли ты сообразить, о чем идет речь, если будешь разбирать слова, как я тебе показала. Подчиняйся приказам букв, произноси слова. Тут наверняка встретятся те, которых ты не сможешь понять. Когда встретишь их — запиши, а список принесешь мне.
Шекель недоуменно посмотрел на нее.
— Записать? — спросил он.
Беллис поняла, что творится с ним. Шекель все еще считал, что слова существуют сами по себе — некие неясные символы, смысл которых только-только начал до него доходить. Он пока не представлял себе, что может сам их создавать, вкладывать в них смысл. Он еще не осознал, что, научившись читать, научился и писать.
Беллис нашла у себя в кармане карандаш и наполовину исписанный листок и протянула ему.
— Скопируй слова, которых не понимаешь, чтобы буквы стояли точно в том порядке, в каком они стоят в книге. И принеси мне, — сказала она.
Шекель посмотрел на нее, и на его лице снова мелькнула блаженная улыбка.
— Завтра, — сказала она, — приходи ко мне в пять часов, и я буду спрашивать тебя, что написано в этой книге. А потом будешь читать мне отрывки.
Шекель взял книгу, не сводя глаз с Беллис, и понятливо кивнул, словно они достигли делового соглашения где-то посреди Собачьего болота.
Когда они вышли из галеона, манеры Шекеля переменились — он снова напустил на себя нагловатый, чуть высокомерный вид и даже начал рассказывать Беллис о своей портовой шайке. Но при этом он крепко держал «Отважное яйцо». Беллис записала книгу на себя, даже не задумавшись, но Шекеля такое доверие глубоко тронуло.
Тем вечером снова было холодно, и Беллис уселась поближе к печке.
Неумолимая необходимость готовить пищу и есть стала вызывать у нее раздражение. Она сделала и то и другое без всякого удовольствия и как можно скорее, а потом села за книги Тиарфлая и принялась читать, делая заметки. В девять она оставила это занятие и, вытащив свое письмо, начала писать.
Синьдень, 27–го пыля, 1779 (хотя здесь это и лишено всякого смысла. Здесь сегодня 4–е седьменя, кварто Морской черепахи, 6/317), Труба «Хромолита».
Я буду продолжать поиски разгадки. Поначалу, читая книги Иоганнеса, я открывала их наугад и наугад листала страницы, собирала воедино те разрозненные сведения, что находила, и ждала вдохновения. Но теперь я поняла, что толку от этого мало.
Иоганнес сказал мне, что его работа — это одна из движущих сил города. По его книгам наверняка можно определить сущность того замысла, частью которого он является и о котором не желает распространяться; но замысла настолько важного, что Армада пошла на акт неприкрытого пиратства в отношении самой мощной державы Бас-Лага. Ведь в конечном счете Любовники возжелали заполучить к себе Иоганнеса, познакомившись с одной из его книг. Но я никак не могу сообразить, какая из его книг — то самое «нужное чтение», которое может вывести на его секретный проект.
И потому теперь я читаю их все по очереди, внимательно, начиная с предисловия и заканчивая указателем. Собираю информацию по крупицам. Пытаюсь уловить, какие замыслы могут стоять за его работами.
Конечно же, я — не ученый. Книг такого рода я прежде не читала. Большая часть написанного для меня — тайна за семью печатями.
«Вертлюжная впадина — это углубление на внешней стороне тазовой кости в том месте, где сходятся подвздошная и седалищная кости».
Это читается как описание фантастического существа: подвздошная, седалищная, тазовая, клиновидная и большая берцовая кости, тромбоциты и тромбины, келоид, рубец. Меньше всего мне пока понравилась книга «Анатомия сардул». Как-то раз молодой сардул боднул Иоганнеса; наверно, в то время он и работал над этой книгой. Могу себе представить, как эта зверюга носилась туда-сюда по клетке, чувствуя воздействие паров усыпляющего средства, и как она взбрыкнула в последний момент. А потом сдохла и была перенесена на страницы мертвой книги, которая лишает Иоганнеса страстей, а сардула — шкуры. Скучное перечисление костей, вен и сухожилий.
Совершенно неожиданно у меня среди его книг появилась одна любимая. И это не «Теории мегафауны», и не «Транспланная жизнь», и не философия зоологии, которая прежде представлялась мне ближе, чем другие. Содержащиеся в этих томах невразумительные размышления кажутся мне любопытными, но туманными.
Нет, внимательнее всего я читаю опус, который кажется мне понятным и зачаровывает меня. Это «Хищничество в прибрежных водах Железного залива».
Хитроумное переплетение сюжетов. Взаимосвязи жестокости и метаморфоза. Мне все это понятно. Крабы-дьяволы и известняковые черви. Устрица-бур, прогрызающая смертельный глазок в панцире своей жертвы. Длительное, замедленное вскрытие гребешка голодной звездой. Морской анемон, резким движением заглатывающий молодого бычка.
Подаренная мне Иоганнесом яркая картинка подводной жизни, в которой есть и пылераковины, и морские ежи, и безжалостные приливы.
Но о планах города я из этой книги так ничего и не узнала. Не знаю, что там на уме у правителей Армады, но придется продолжить поиски. Буду и дальше читать его книги. Других подсказок у меня нет. Но мои поиски ключа к Армаде ведутся вовсе не ради счастливой жизни в этой ржавеющей трубе. Найдя то, что мне нужно, я буду знать, куда мы направляемся и зачем, и таким образом смогу подготовиться к побегу.
В дверь Беллис неожиданно постучали. Она встревоженно подняла голову. Было почти одиннадцать часов.
Беллис встала и спустилась по крутой винтовой лестнице в центре ее круглой комнаты. Кроме Иоганнеса, в Армаде никто не знал, где она живет, а с ним она после той ссоры в ресторане ни разу не говорила.
Беллис медленно дошлепала до двери, подождала. Настойчивый стук раздался снова. Может, он пришел извиниться? Или снова накричать на нее? А хочет ли она его видеть, заново открывать двери для их дружбы?
Она поняла, что все еще сердится на него и в то же время немного стыдится.
Стук повторился, и Беллис сделала шаг вперед, напустив строгое выражение на лицо, готовая выслушать и выпроводить его. Но, распахнув дверь, она остановилась как вкопанная, челюсть у нее удивленно отвисла, подготовленная холодная отповедь замерла на ее губах.
На пороге, съежившись от холода и настороженно глядя на нее, стоял Сайлас Фенек.
Некоторое время они просидели в молчании, попивая принесенное Фенекем вино.
— Вам повезло, мисс Хладовин, — сказал он наконец, оглядывая убогий металлический цилиндр, ставший для нее домом. — Многие из нас, новеньких, обитают в гораздо худших условиях.
Она удивленно подняла брови, глядя на него, но он кивнул еще раз:
— Клянусь вам, так оно и есть. Разве вы не видели?
Конечно же, она ничего не видела.
— А где живете вы? — спросила она.
— Вблизи квартала Ты-и-твой, — сказал он. — В трюме клипера. Без окон. — Фенек пожал плечами. — Это ваши? — Он показал на книги, лежащие на кровати.
— Нет, — ответила Беллис и поспешила убрать их, чтобы не лежали на виду. — Мне оставили только мой блокнот. Забрали даже те книги, что я сама когда-то написала, и написала неплохо.
— У меня такая же история, — сказал он. — Оставили только мои записки — вахтенный журнал за долгие годы странствий. Очень не хотелось бы его потерять. — Он улыбнулся.
— И чем вы у них занимаетесь? — спросила Беллис.
Фенек в ответ снова пожал плечами.
— Мне удалось избежать всего этого, — сказал он. — Делаю то, что мне нравится. А вы работаете в библиотеке?
— Как? — резко спросила она. — Как вам удалось от них отделаться? И на что вы живете?
Некоторое время он молча смотрел на нее.
— Я получил три или четыре предложения… как и вы, вероятно. На первое я сказал, что принял второе, на второе — что уже согласился на третье, и так далее. Им все равно. На что я живу?.. Понимаете, сделать себя незаменимым гораздо проще, чем вы думаете, мисс Хладовин. Предоставлять услуги, предлагать людям то, за что они готовы платить. Главным образом, информацию… — Голос его стих.
Беллис, которая постоянно опасалась всяких заговоров и козней, была поражена его прямотой.
— Знаете, — сказал вдруг Фенек, — я вам благодарен, мисс Хладовин. Искренне благодарен.
Беллис ждала.
— Вы были в столице Салкрикалтора, мисс Хладовин. Вы слышали разговор между мной и капитаном Мизовичем. Вы, видимо, задавались вопросом: что же было в том письме, что так вывело капитана из себя и заставило его повернуть корабль? Но вы помалкивали. Уверен, вы понимали, что, когда Армада нас захватила, дело для меня могло обернуться крупными неприятностями. Но вы ничего не сказали. И я благодарен вам.
— Ведь вы ничего не сказали им, да? — добавил он с нескрываемой тревогой. — Как я уже сказал, я вам благодарен.
— Когда мы в последний раз говорили на «Терпсихории», — сказала Беллис, — вы мне сообщили, что для вас жизненно необходимо срочно вернуться в Нью-Кробюзон. И что же теперь?
Он неловко покачал головой.
— Преувеличение и… дерьмо собачье, — сказал он, подняв на нее взгляд, но грубое слово не вызвало у нее неодобрительной реакции. — У меня такая привычка — все утрировать.
Он махнул рукой, закрывая эту тему. Последовала неловкая пауза.
— Вы можете говорить на соли? — спросила Белис. — Я так думаю, что для вашей работы это необходимо, мистер Фенек.
— У меня была возможность в течение нескольких лет совершенствовать свои познания в соли, — сказал он на этом языке. Говорил он легко и быстро, с непритворной улыбкой. Потом продолжил на рагамоле: — Да, кстати, у меня здесь другое имя. Вы меня очень обяжете, если будете величать Саймоном Фенчем — под таким именем меня здесь и знают.
— И где же вы выучили Соль, мистер Фенч? — спросила она. — Вы говорили о своих путешествиях…
— Проклятье! — Вид у него был веселый и смущенный. — В ваших устах это имя звучит как ругательство. В этих комнатах называйте меня как хотите, мисс Хладовин, но снаружи прошу вас постараться. Рин-Лор. Я научился соли в Рин-Лоре и на границе Пиратских островов.
— И что же вы там делали?
— То же самое, что и везде, — сказал он. — Покупал и продавал. Я торгую.
— Мне тридцать восемь лет, — сказал он, когда они выпили еще немного, а Беллис подбросила топлива в печь. — Торговцем я стал, когда мне не было еще и двадцати. Я, чтобы вам было известно, уроженец Нью-Кробюзона. Родился и рос под сенью Ребер. Но за последние двадцать лет и пятисот дней не провел в этом городе.
— И чем вы торгуете?
— Чем угодно. — Он пожал плечами. — Мехами, вином, машинами, скотом, книгами, рабочей силой. Чем угодно. Меняю спиртное на шкурки в тундре к северу от Джангсаха, шкурки на секреты в Хинтере, секреты и предметы искусства — на рабочую силу и специи в Великом Кромлехе…
Голос Фенека смолк, когда Беллис поймала его взгляд.
— Никто не знает, где находится Великий Кромлех, — сказала она, но он покачал головой.
— Кое-кто из нас знает, — спокойно ответил он. — Я хочу сказать — сейчас. Некоторые из нас сейчас знают. И добраться туда, конечно, ох как нелегко. На север через руины Суроша пути нет, а пойдешь на юг, добавится несколько сотен лишних миль через Вадонк или Какотопическое пятно. Поэтому приходится идти через перевал Кающихся на пустошь Глаз Дракона в обход Дыбящихся вод, огибая королевство Кар-Торрер, затем через море Холодный Коготь… — Голос его замер, но Беллис не шелохнулась, желая услышать, куда лежит путь дальше.
— А потом — Шаттерджекс, — тихо сказал он. — А после уже Великий Кромлех.
Он приложился к стакану с вином.
— Они не любят чужаков. Тех, что живые. Но, боги, вид у нас был довольно жалкий. Мы провели в пути несколько месяцев и потеряли четырнадцать человек. Мы добирались туда на дирижабле, на барже, на вьючных животных, на птераптицах, многие мили шли пешком. Я провел там несколько месяцев и привез в Нью-Кробюзон много всяких… диковинок. Вы уж мне поверьте, я повидал кое-что еще удивительнее этого города.
Беллис нечего было сказать. Она пыталась переварить то, что сказал Фенек. Некоторые из упомянутых им мест на самом деле были мифологией чистой воды. Мысль о том, что он побывал там (жил там, Джаббер его раздери), была сама по себе из ряда вон выходящей, но ей не показалось, что он лжет.
— Большинство из тех, кто пытается добраться туда, погибают, — сказал он обыденным тоном. — Но если вам это удастся, если вы доберетесь до Холодного Когтя, особенно дальних его берегов… считайте, что вам уже повезло. Вы попадаете к копям Шаттерджекс, на пастбищные угодья к северу от Хинтера, на остров Янни-Секкили в море Холодный Коготь… а они так и рвутся торговать, уж вы мне поверьте. Я там провел сорок дней. Единственные, с кем они торгуют, это дикари с севера, которые раз в год приходят на рыбацких лодках и везут вяленое мясо, которого тоже далеко не на всех хватает. — Он ухмыльнулся. — Но главная их проблема в том, что Дженгрис отрезает их от юга, а потому там не бывает никого из внешнего мира. Любого, кому удается пройти этим путем с юга, они принимают, как потерянного брата… Если вы доберетесь туда, то получите доступ к самой разнообразной информации, местам, товарам и услугам, которых больше ни у кого нет. Вот почему я заключил соглашение… с парламентом. Вот откуда этот документ, который позволяет мне при некоторых обстоятельствах реквизировать суда, дает мне определенные права. Я имею возможность обеспечивать город информацией, которую он ниоткуда больше не получит.
Итак, он был шпионом.
— Когда Симли пересек Вздувшийся океан и обнаружил Беред-Кай-Нев шесть с половиной веков назад, что, по-вашему, он вез в трюме? — спросил он. — «Страстный богомол» был большим кораблем, Беллис… — Фенек помолчал — она не приглашала его называть ее по имени, однако недовольства своего никак не проявила, и он продолжил: — Там были спирт и шелка, мечи и золото. Симли хотел торговать. Именно торговля и была ключом, который открыл восточный континент. Все известные вам землепроходцы: Симли, Донлеон, Брубенн, возможно, Либинтос вместе с этим чертовым Джаббером — все они были купцами. — Говорил он по-детски, со смаком. — Карты и информацию привозят домой люди вроде меня. Мы, как никто другой, можем давать необходимые советы. Можем продавать их правительству — в этом и состоит мое задание. Ни исследований, ни науки не существует — есть только торговля. Именно торговцы добрались до Суроша, именно они привезли карты, которыми пользовался в Пиратских войнах Дагман Бейн.
Он увидел выражение лица Беллис и понял, что в свете этой истории он со своими товарищами выглядит далеко не лучшим образом.
— Плохой пример, — пробормотал он, и Беллис не смогла сдержать смеха, видя его искреннее раскаяние.
— Я здесь жить не буду, — сказала Беллис.
Было уже почти два часа ночи, и она смотрела в окно на звезды. Буксиры тащили Армаду, и звезды мучительно медленно двигались за стеклом.
— Мне здесь не нравится. Ненавижу, когда меня похищают. Я могу понять, почему не возражают некоторые другие похищенные пассажиры «Терпсихории»… — Эти слова были скупой подачкой тому чувству вины, которое внушил ей Иоганнес, но Беллис встревожила мысль о том, что этого было слишком мало, что это принижало свободу, дарованную человеческому грузу «Терпсихории». — Но я не собираюсь жить здесь. Я вернусь в Нью-Кробюзон.
Говорила она с твердой уверенностью, которой вовсе не чувствовала.
— А я нет, — сказал Сайлас. — То есть я хочу сказать, что хотел бы вернуться и пожить в свое удовольствие после очередного путешествия — обеды в Хнуме и все такое, — но осесть там я бы не смог. Хотя я и понимаю, почему вам там нравится. Я видел много городов, но ни один из них не может сравниться с Нью-Кробюзоном. Но стоит мне провести в нем больше двух недель, как меня одолевает клаустрофобия. Этому способствуют грязь, попрошайничество, люди и… тот жаргон, на котором говорят в парламенте… Даже когда я в центре города. На площади Биль-Сантум, или на Плитняковом Холме, или в Хнуме, я все равно чувствую себя так, словно оказался в Собачьем болоте или на Худой стороне. Я не могу их не замечать. Я рвусь прочь оттуда. А что до негодяев, которые там верховодят…
Беллис с интересом наблюдала за этим проявлением открытой неприязни к властям. Ведь он же получал деньги от этого треклятого кробюзонского правительства, и даже сквозь легкий винный хмель Беллис ясно отдавала себе отчет в том, что именно они, его хозяева, были причиной ее бегства.
Но Фенек не демонстрировал к ним ни малейшей преданности. Он ругал кробюзонские власти с бесшабашным добродушием.
— Они настоящие змеи, — продолжал он. — Рудгуттер и все остальные. Да я им ни на йоту не верю, в гробу я всех их видел. Ну да, деньги я у них буду брать. Если они хотят платить мне за информацию, я буду рад сообщать им то, что знаю. Зачем мне отказываться? Но дружить с ними не собираюсь. Не могу я торчать в их городе.
— Так, значит, для вас все это… — Беллис тщательно подбирала слова, пытаясь понять, что же он собой представляет. — Значит, у вас пребывание здесь не вызывает никаких неприятных эмоций? Вы не питаете особой любви к Нью-Кробюзону…
— Нет, — грубовато прервал он ее, что резко контрастировало с его прежней обходительностью. — Я этого не говорил. Я — кробюзонец, Беллис. Я хочу, чтобы мне было куда возвращаться домой… если в очередной раз отправлюсь странствовать по свету. У меня есть корни. Я не какой-нибудь бродяга. Я предприниматель, торговец, у которого есть штаб-квартира и дом в Восточном Гидде, друзья, связи, и я всегда возвращаюсь в Нью-Кробюзон. А здесь… здесь я пленник… Вовсе не такие странствия были у меня на уме. Будь я проклят, если я здесь останусь.
Услышав это, Беллис откупорила еще одну бутылку вина и налила ему.
— А что вы делали в Салкрикалторе? — спросила она. — Тоже занимались предпринимательством?
Фенек покачал головой.
— Меня подобрали, — сказал он. — Салкрикалторцы иногда патрулируют воды за сотни миль от острова. Проверяют краали. Один из их кораблей подобрал меня вблизи канала Василиска. Я шел курсом на юг в разбитой подлодке-раковине — она дала течь и двигалась еле-еле. Креи с мелководья к востоку от Солса сообщили им об этом сомнительного вида корыте, которое едва не затонуло у их деревушки. — Он пожал плечами. — Я был зол, как сто чертей, когда они меня подобрали, но все же, думаю, они оказали мне большую услугу. Вряд ли я сам добрался бы до дома. Когда я встретил креев, которые могли меня понимать, мы были уже в Салкрикалторе.
— И откуда вы шли? — спросила Беллис. — С островов Джессхул?
Фенек покачал головой, глядя на нее. Несколько секунд он молчал.
— Ничего похожего, — сказал он. — Я пересек горы. Я был в море Холодный Коготь. В Дженгрисе.
Беллис резко подняла на него взгляд, готовая рассмеяться или недоверчиво фыркнуть, но тут она увидела лицо Фенека. Он неторопливо кивнул.
— Да-да, в Дженгрисе, — повторил он.
Более чем в тысяче миль от Нью-Кробюзона располагается огромное озеро шириной в четыре сотни миль — Холодный Коготь. На северной его оконечности находится пролив Холодный Коготь — коридор пресной воды шириной в сотню миль и длиной в восемь сотен. На севере пролив неожиданно и сильно разливается, уходя на восток почти на глубину континента, а потом сужается, образуя море Холодный Коготь с кривыми, изрезанными берегами.
Вот что такое Холодные Когти: водное пространство, такое громадное, что иначе как океаном его не назвать. Огромное пресное внутреннее море, окруженное горами, пустынями, болотами и немногими суровыми народами, знакомыми Фенеку — по его словам.
На восточной своей конечности море Холодный Коготь отделяется от Вздувшегося океана узкой полоской земли — горным хребтом не более чем тридцатимильной ширины. Отросток на юге моря — острие когтя — расположен почти точно к северу от Нью-Кробюзона и более чем в семистах милях от него. Но те немногие путники, что шли из города этим маршрутом, всегда забирали слегка на запад, чтобы добраться до моря Холодный Коготь сотнях в двух миль от его южной верхушки, потому что в этом остром выступе моря, словно какое-то постороннее тело, присутствовало нечто необычное и опасное — среднее между островом, полузатопленным городом и мифом. Пользующаяся дурной славой земля амфибий, о которой цивилизованному миру не было известно почти ничего, кроме того, что она существует и представляет опасность.
Место это называлось Дженгрис.
Говорили, что там обитают гриндилоу — водные демоны, или монстры, или выродившиеся люди, в зависимости от того, в какую историю вы предпочитали верить. Говорили также, что место это заколдовано.
Гриндилоу, или Дженгрис (различие между местом и обитателями оставалось неясным), с избирательным изоляционизмом, властно и безжалостно правили на юге моря Холодный Коготь. Воды эти были смертельно опасными и неисследованными.
И вот перед ней сидел Фенек, заявлявший — что? — что он жил там?
— Неправда, что там нет чужих, — говорил он; Беллис уже сумела успокоиться настолько, что могла его слушать. — Там даже есть некоторое количество людей, которые вывелись на Дженгрисе… — Губы его скривились. — Вывелись — именно то слово, а вот насчет людей я уже не уверен. Их вполне устраивает, что все считают, будто те воды — как частичка преисподней, край света. Но, будь я проклят, они, как и все, принимают торговцев. Там есть несколько водяных, пара людей… и другие. Я провел там больше полугода. Поймите меня правильно: там опаснее, чем во всех других местах, где я побывал. Если торгуешь на Дженгрисе, то правила… правила там ни на что не похожи. Вы их никогда не выучите и никогда не поймете. Я был там шесть недель, когда мой лучший тамошний друг, водяной из Джангсаха, который торговал там уже семь лет, был арестован. Я так никогда и не узнал, что с ним случилось и почему, — ровным голосом сказал Фенек. — Может быть, он оскорбил одного из богов гриндилоу, а может быть, ткань, что он привез, оказалась недостаточно прочной.
— Так почему же вы там оставались?
— Потому что если вы сможете там продержаться, — с неожиданным возбуждением сказал он, — то оно того стоит. Их торговля необъяснима, навязывать им обмен или пытаться переубедить их бессмысленно. Они просят доставить им бушель соли или стеклянные бусы равными частями — пожалуйста. Никаких вопросов, никаких уточнений. Вам надо — я поставляю. Фруктовое ассорти? Получите. Треска, опилки, смола, грибок — мне все равно. Потому что, клянусь Джаббером, когда они платили, когда они были довольны… Оно того стоило.
— И все же вы оттуда уехали.
— Да. — Фенек вздохнул, встал и заглянул в буфет. Беллис промолчала.
— Я несколько месяцев провел там — покупал, продавал, исследовал Дженгрис и его окрестности — подводные, вы понимаете, — и вел свой журнал. — Он говорил, стоя к ней спиной, — возился с чайником. — Потом до меня дошли слухи, что я… что я согрешил. Что гриндилоу сердиты на меня и если я не уберусь поскорее, то мне конец.
— И что же вы такого сделали? — неторопливо спросила Беллис.
— Понятия не имею, — ответил Фенек. — Совершенно не представляю. Может, те подшипники, что я поставил, оказались не из того металла, а может, луна была не в том доме, или умер кто-то из их магов, и они сочли, что по моей вине. Не знаю. Мне только и было известно, что я должен торопиться… Я оставил кое-что, чтобы они взяли ложный след. Понимаете, я неплохо изучил южный зубец Холодного Когтя. Они окутали все это тайной, но я там ориентировался гораздо лучше, чем положено чужим. Там есть туннели. Трещины в горах, которые лежат между морем Холодный Коготь и Вздувшимся океаном. Вот по этим норам я и добрался до побережья.
Он замолчал и поднял взгляд в небо. Шел пятый час.
— Добравшись до океана, я пытался держаться южного направления, но меня снесло к краю пролива. Там-то меня и нашли креи.
— И вы ждали корабля из Нью-Кробюзона, чтобы попасть домой? — спросила Беллис; он кивнул в ответ. — Наш корабль шел не в том направлении, и вы решили — властью, данной вам согласно той бумаге, — реквизировать его.
Фенек лгал или недоговаривал чего-то важного. Это было совершенно очевидно, но Беллис ничего не сказала на этот счет. Если он захочет восполнить пробелы в этой истории, то сделает это. Она не собиралась на него давить. Она сидела на стуле, поставив на неровный пол недопитую чашку чая, и вдруг почувствовала такую усталость, что даже слова стали даваться ей с огромным трудом. Увидев первые проблески восхода, она поняла, что ложиться в постель уже поздно.
Фенек наблюдал за ней, чувствуя себя бодрее, чем Беллис, от изнеможения едва владевшая собой. Он приготовил себе еще чашку чая, а Беллис не противилась дремоте, волнами накатывавшей на нее. Она заигрывала со сновидениями.
Фенек начал рассказывать о своем пребывании в Великом Кромлехе.
Он поведал о запахах города, о кремниевой пыли, гнили, озоне, мирре и бальзамирующих специях. Он рассказал о всепроникающей тишине, дуэлях, людях высшей расы с зашитыми губами. Он описал спуск Бонештрассе, великолепные дома, высящиеся по обеим сторонам разукрашенных катафалков и тянущиеся на много миль, Шаттерджекс, видимый в конце проезда. Фенек говорил еще почти час.
Беллис сидела с открытыми глазами и даже смотрела время от времени, когда вспоминала, что не спит. А когда истории Фенека пересекли пространство в полтысячи миль, направившись на восток, и он начал рассказывать ей о малахитовых часовнях Дженгриса, она услышала, как внизу все чаще и громче раздаются крики и стуки, как Армада просыпается. Она встала, разгладила на себе одежду и волосы и сказала, что ему пора уходить.
— Беллис, — сказал он с лестницы.
До этого он обращался к ней по имени лишь в обманчивой интимности ночи. Теперь, когда солнце встало и проснулись люди вокруг, это обращение прозвучало для нее по-иному. Но она ничего не сказала, как бы поощряя его продолжать.
— Беллис, спасибо вам еще раз. За… за то, что вы защитили меня, когда ничего не сказали о том документе. — (Она сурово и молча смотрела на него.) — Я скоро увижусь с вами еще. Надеюсь, вы не против.
И снова она промолчала, осознавая, что при дневном свете между ними возникло отчуждение, что Фенек много недосказывает. И все же Беллис была не против — пусть приходит. Давно она уже не общалась так, как нынешней ночью.
