Книга: Шрам
Назад: ГЛАВА 7
Дальше: ГЛАВА 9

ГЛАВА 8

Когда Беллис на следующее утро выглянула в свое окно, она по крышам и трубам увидела, что город движется.
Ночью сотни буксиров, которые постоянно мельтешили вокруг Армады, как пчелы вокруг улья, впряглись в город. К бортам судов, образующих внешний периметр города, были прикреплены толстые цепи. Выбрав их, буксиры начали свою работу.
Беллис уже привыкла к переменчивости города. Сегодня солнце всходило слева от ее трубы, а завтра — справа. Это означало, что Армада за ночь развернулась. Такие штуки сбивали с толку. В отсутствие видимой земли определять местонахождение можно было только по звездам, а глазеть на небеса — нет, это занятие было не для Беллис. Она не принадлежала к тем, кто в мгновение ока мог узнать Треуголку, Детку или другие созвездия. Ночное небо ничего ей не говорило.
Сегодня солнце встало почти прямо над ее окном. Корабли, тащившие Армаду за натянутые цепи, были на одной линии с солнцем, и Беллис, подумав немного, решила, что они направляются на юг.
Такая чудовищная затея внушала ей благоговейный трепет. Множество судов, тащивших город, казались рядом с ним карликами. Оценить скорость хода Армады было нелегко, но по воде, перемещавшейся между судами, и по волнам, ударявшим в кромки города, Беллис сделала вывод, что движутся они удручающе медленно.
«Куда это мы направляемся?» — беспомощно спрашивала она себя.
Странным образом она чувствовала что-то вроде стыда. Прошло уже несколько недель после ее прибытия в Армаду, а она только теперь поняла, что ни разу не задавалась вопросом о движении города, о его переходах по морю, его маршруте, о том, как его пиратские суда, бороздящие морские просторы, находят путь к дому, если дом не стоит на месте. Она с неожиданным содроганием вспомнила разнос, который учинил ей Иоганнес предыдущим вечером.
Отчасти он был прав.
Но конечно же, во многом была права и Беллис, и она до сих пор злилась на него. Она не хотела жить в Армаде, и при мысли о том, что ей придется прожить всю жизнь на этих гниющих лоханках, губы кривились от гнева такого неистового, что она сама чуть не пугалась. И все же…
И все же она и в самом деле замкнулась в своем несчастье. Она не хотела знать ничего — ни своего положения, ни истории Армады, ни ее политики, понимая при этом, что такое неведение опасно. Она не понимала экономики города, не знала, откуда приходят корабли в гавани Базилио и Ежовый хребет. Она не знала, где был город вчера и куда направляется сегодня.
Стоя в ночной рубашке и глядя на солнце перед корабельными носами — перед медленно двигающимся городом, — Беллис задумалась о происходящем вокруг. Она чувствовала, как в ней просыпается любопытство.
«Любовники, — с отвращением подумала она. — Начнем отсюда. Дерьмо господне эти Любовники. Кто они есть, Джаббер милостивый?»

 

Беллис и Шекель пили кофе на верхней палубе библиотеки.
Он был все время чем-то увлечен. Он сказал Беллис, что занят одним делом с одним человеком, а кое-чем еще — с другим, что подрался с третьим, что такой-то — четвертый — живет в квартале Сухая осень, и ей оставалось только удивляться его знанию города. Беллис снова испытала стыд за свое невежество и внимательно слушала его болтовню.
Шекель рассказал ей о Хедригалле — летчике-какте, поведал о его пиратском прошлом на службе Дрир-Самхера, описал путешествия Хедригалла на жуткий остров к югу от Гнурр-Кетта и его торговые сделки с анофелесами.
Беллис расспрашивала Шекеля о частях города, о Заколдованном квартале, о маршруте, по которому движется Армада, о платформе «Сорго», о Тинтиннабулуме. Она переворачивала свои вопросы, как карты.
— Да, — неторопливо отвечал он. — Я знаю Тиннабола. И его дружков тоже. Странные ребята. Маклер, Мецгер, Промус, Тиннабол. Одного из ихних зовут Аргентариус. Он совсем дурной, его никто никогда не видит. Других мне что-то не вспомнить. А внутри «Кастора» полным-полно всяких трофеев. Жуткое дело. Морские трофеи. На всех стенах. Набитые паклей головы молот-рыб и касаток, всякая живность с клешнями и щупальцами. Черепа. И гарпуны. И гелиотипы — команды стоят на телах таких тварей, каких я в жизни не хотел бы увидеть… Они охотники. Они подолгу не бывают в городе. И вообще они не местные. Чем они занимаются, зачем они здесь, — об этом ходит много всяких рассказов и слухов. Вроде как они ждут чего-то.
Беллис понять не могла, откуда Шекелю столько известно о Тинтиннабулуме. Парень ухмыльнулся и продолжил:
— У Тинтиннабулума есть… помощница, — сказал он. — Ее зовут Анжевина. Такая интересная дама.
Он снова усмехнулся, и Беллис отвернулась, смущенная его неловким энтузиазмом.

 

В Армаде была своя типография, свои авторы, редакторы и переводчики, выпускались новые книги и переводы классических текстов на Соль. Вот только бумага была редкостью, и тиражи получались крошечными, а книги — дорогими. Все кварталы зависели от библиотеки «Большие шестерни» Книжного города и платили деньги за доступ к фондам.
Библиотека пополнялась главным образом за счет пиратов Саргановых вод. Уже много веков самый могущественный квартал Армады дарил все добытые ими книги Зубцу часовой башни. Кто бы ни стоял во главе книжного города, эти дары обеспечивали Саргановым водам дружбу с Зубцом. Другие кварталы пытались подражать, хотя, вероятно, действовали не так систематично. Они иногда оставляли своим пленникам том-другой, а могли и выменять захваченную инкунабулу на что-нибудь ценное. Но в Саргановых водах дела обстояли иначе — махинации с книгами там рассматривались как серьезное преступление.
Иногда корабли Саргановых вод нападали на прибрежные поселения Бас-Лага и устраивали охоту за словами. Пираты обыскивали дом за домом и уносили все найденные книги и рукописи. Все для книжного города, для Зубца часовой башни.
Поток добычи не ослабевал, и у Беллис с коллегами хватало работы.
Новички-хепри, которых раньше вместе с их Кораблями Милосердия захватывала Армада, больше века назад совершили тихий переворот и захватили власть в Книжном городе. У них хватило ума понять, что, несмотря на врожденное отсутствие у хепри интереса к книгам (их фасеточные глаза мало годились для чтения), главное в их квартале — это библиотека. И они продолжили заботиться об этом заведении.
Беллис не могла определить количество книг. На библиотечных кораблях было столько маленьких закоулков, столько переоборудованных труб и кают, столько снятых перегородок, столько всевозможных переходов — и все они были набиты книгами. Многие принадлежали седой древности, бессчетное множество давно лежало без движения. Армада вот уже много столетий подряд похищала книги.
Каталоги были далеко не полными. За последние века образовалась своего рода бюрократия, ответственная за проверку библиотечных фондов, но при одних правителях она подходила к своим обязанностям тщательно, при других — не очень. Ошибки случались постоянно. Новоприобретенные тома стояли на полках как придется, не проверенные. Оплошности вкрадывались в систему учета и порождали новые оплошности. В недрах библиотеки накопились многолетние поступления — их так никто и не просмотрел. Ходило множество слухов и легенд о содержании тех или иных книг — могущественном, утраченном, скрытом или запретном.
Впервые попав в темные коридоры, Беллис, читая на ходу названия, пошла вдоль полок, растянувшихся на много миль. Она остановилась, вытащила книгу, открыла ее и замерла, увидев имя, написанное от руки на первой странице выцветшими от времени чернилами. Взяла другой том — в нем было другое имя, написанное каллиграфическим почерком: чернила выглядели чуть посвежее. Третья книга была без подписи, а в четвертой опять стояло имя давно умершего владельца.
Беллис стояла, читая все новые и новые имена, и вдруг ею овладел приступ клаустрофобии. Она была окружена украденными книгами, похоронена среди них, словно в куче отбросов. При мысли о бесчисленном множестве окружающих ее имен, тщеславно вычерченных в правом верхнем углу страницы, — о грузе никому не нужных чернил, о бесконечном изъявлении прав собственности (мое, мое), коротком, высокомерном, — у Беллис перехватило дыхание. С какой же легкостью были нарушены эти права!
Ей вдруг показалось, что вокруг нее толпятся мрачные призраки и никак не могут согласиться с тем, что книги больше им не принадлежат.

 

В тот день, перебирая новые поступления, Беллис нашла одну из собственных книг.
Она долго сидела на полу, раскинув ноги, прислонившись спиной к стеллажу, и разглядывала экземпляр «Свитков пустоши Глаз Дракона». Она трогала знакомый потертый корешок, рельефные буквы: «Б. Хладовин». Это был ее собственный экземпляр, судя по потертостям. Беллис внимательно рассматривала его, словно готовилась к экзамену, который могла провалить.
В тележке не оказалось другой ее работы — «Грамматология верхнекеттайского», но учебник салкрикалтора, который был с ней на «Терпсихории», она тоже нашла.
«Так, значит, уже и наши вещички прибывают», — подумала Беллис.
Это подействовало на нее как удар.
«Это принадлежало мне, — подумала она. — Это у меня отняли».
Что еще тут было с «Терпсихории»? Вот этот экземпляр «Будущих времен» — уж не доктора ли Моллификата? А эта «Орфография и иероглифы» — уж не вдовы ли Кардомиум?
Она не могла успокоиться. Она поднялась и побрела по библиотеке — взбудораженная, недоумевающая, с расстроенными мыслями. Прижимая к себе свою книгу, Беллис выбралась на воздух, прошлась по мосткам, связывавшим библиотечные суда, а потом вернулась в темноту, к полкам.
— Беллис?
Вздрогнув, она подняла глаза. Перед ней стояла Каррианна со слегка поджатыми — то ли недоуменно, то ли озабоченно — губами. Она была смертельно бледна, но говорила громко, как всегда.
Книга чуть не выпала у Беллис из рук, дыхание ее замедлилось. Не зная, что сказать, она постаралась прогнать испуг со своего лица, снова придать ему нормальное выражение. Каррианна взяла ее под руку и отвела в сторону.
— Беллис, — повторила она, и, хотя на ее лице играла хитрая улыбка, голос звучал по-доброму. — Пора нам познакомиться поближе. Ты уже завтракала?
Каррианна повлекла ее за собой по коридорам «Танцующей твари», потом наверх, по полузатопленным мосткам, на «Пинчермарн». «На меня это не похоже, — думала Беллис, следуя за Каррианной. — Чтобы я позволила кому-то себя тащить? Нет, это совсем на меня не похоже». Но она пребывала в каком-то ступоре и поэтому сдалась, покорно поплетясь за Каррианной.
У выхода Беллис с удивлением осознала, что все еще держит в руке свой экземпляр «Свитков пустоши Глаз Дракона». Она вцепилась в книгу так, что пальцы побелели.
Сердце ее забилось сильнее, когда она поняла, что под защитой Каррианны может пройти мимо охранника, надежно спрятав книгу, может уйти из библиотеки с контрабандным товаром.
Но чем ближе она подходила к двери, тем меньше понимала свои мотивы, тем сильнее становились ее сомнения и страх быть пойманной. Наконец с неожиданным протяжным вздохом она положила свой труд в ячейку рядом со столом. Каррианна с непроницаемым лицом смотрела на нее. Оказавшись за дверью, на свету, Беллис оглянулась на оставленную книгу и почувствовала прилив каких-то щемящих чувств.
Она так и не поняла, что это было — торжество или поражение.

 

«Псайр» был крупнейшим кораблем Зубца часовой башни — большим пароходом давно устаревшей конструкции, переоснащенным под всевозможные мастерские и дешевое жилье. На задней палубе громоздились небольшие бетонные блоки — все в птичьем клее. Веревки с бельем были протянуты между окнами, высунувшись из которых люди и хепри общались между собой. Беллис спустилась по канатному трапу следом за Каррианной к морю, где царили запахи соли и влаги, а оттуда — на галеру, прилепившуюся к борту «Псайра».
Под палубой галеры размещался ресторан, битком набитый шумными посетителями, которых обслуживали официанты — люди, хепри и даже пара заржавелых конструктов. Беллис и Каррианна прошли по узкому проходу между двумя рядами столов, на которых стояли миски с кашей, тарелки с хлебом, салатом, сыром.
Каррианна сделала заказ, потом повернулась к Беллис с искренней озабоченностью на лице.
— Ну, — сказала она, — так что с тобой такое?
Беллис подняла на нее глаза, и на протяжении невыносимо долгого мгновения ей казалось, что она сейчас расплачется. Это ощущение быстро прошло, и она взяла себя в руки. Беллис отвернулась от Каррианны, скользнула взглядом по другим посетителям — людям, хепри, кактам. Через два столика от нее сидели два ллоргисса: их тройные тела, казалось, были обращены сразу во все стороны. Сзади расположилось какое-то поблескивающее земноводное из квартала Баск — Беллис понятия не имела, к какому роду оно принадлежит.
Она чувствовала, слышала, как снаружи по ресторану хлещут волны, чувствовала, как он движется.
— Я прекрасно понимаю, что у тебя на душе, — сказала Каррианна. — Я ведь тоже из насильно завербованных.
Беллис внимательно взглянула на нее.
— Когда?
— Почти двадцать лет назад, — ответила Каррианна, глядя в окно на гавань Базилио и трудолюбивые буксиры, продолжающие тащить город. Затем медленно, с расстановкой произнесла что-то на языке, показавшемся Беллис знакомым. Ее аналитический мозг лингвиста начал работу, классифицируя отрывистые фрикативные звуки, но Каррианна опередила ее. — Так у меня на родине говорили тем, кто чувствовал себя несчастным. Что-то избитое, глупое, вроде как «Могло быть и хуже». Буквально это значит: «У тебя остались твои глаза, и очки целы». — Она наклонилась и улыбнулась. — Но если это тебя не утешит, я не обижусь. Я куда как дальше от моего первого дома, чем ты, кробюзонка. Больше чем на две тысячи миль. Я с пролива Огненная вода.
Она рассмеялась, увидев приподнятые брови и недоуменный взгляд Беллис.
— С острова Гешен, где правит ведьмократия. — Она положила в рот кусочек карликового армадского цыпленка. — Эта ведьмократия больше известна под названием Шуд-зар-Мирион-зар-Кони. — Каррианна насмешливо-таинственно махнула рукой. — Город Ратджинн, Рой Черной Печали и так далее. Я знаю, что вы в Нью-Кробюзоне думаете обо всем этом. Но все, что вы думаете, ерунда.
— Тебя захватили? — спросила Беллис.
— Меня захватывали дважды, — сказала Каррианна. — Я была похищена, потом похищена еще раз. Мы шли на нашем траулере в Кохнид, что в Гнурр-Кетте. Долгое, нелегкое путешествие. Мне было семнадцать. Мне достался выигрыш в лотерею — я стала ростральным украшением и наложницей. Целыми днями я оставалась привязанной к бушприту и разбрасывала перед кораблем лепестки орхидеи, а ночи проводила, гадая мужчинам по картам и лежа в их постелях. Ночами была скука смертная, но днем мне нравилось. Я раскачивалась там, пела, спала, смотрела на море… Но нас захватил военный корабль из Дрир-Самхера. Самхерийцы были недовольны, что мы ведем торговлю с Кохнидом. У них была монополия… Она еще сохранилась? — вдруг спросила она, но Беллис в ответ могла только неуверенно покачать головой — не знаю, мол. — Так вот, вместо меня они привязали к бушприту нашего капитана и затопили корабль. Большинство мужчин и женщин пересадили на спасательные лодки, дали кое-какие припасы и показали, где берег. До него было далеко, и не думаю, что они добрались… Некоторых из нас взяли на борт. Обращались с нами, в общем-то, неплохо, если не считать наручников и грубых слов. Я изводила себя глупым вопросом: что собираются делать со мной, но тут случился второй захват. Кварталу Сухая осень понадобились корабли, и они послали в рейд своих пиратов. Тогда Армада располагалась гораздо южнее, и корабли Дрир-Самхера были идеальной жертвой.
— И… и как же ты?.. Тяжело тебе было, когда ты попала сюда? — спросила Беллис.
Каррианна некоторое время молча смотрела на нее.
— Некоторые какты так и не смогли приспособиться, — сказала она. — Отказывались, пытались бежать, нападали на стражников. Наверно, их убили. Ну а что до меня и моих товарищей… — Она пожала плечами. — Нас ведь спасли, так что с нами все обстояло иначе… Но все-таки и в самом деле было тяжело, и я чувствовала себя несчастной, тосковала по своему брату. Но, понимаешь, я сделала выбор. Я выбрала жизнь… Прошло какое-то время, и некоторые из моих попутчиков переехали из Сухой осени. Один теперь живет в Шаддлере, другой — в Ты-и-твой. Но по большей части мы остались в квартале, который нас принял первым. — Каррианна занялась едой, потом снова подняла глаза. — Знаешь, это вполне возможно. И для тебя это место тоже станет домом.
Она хотела приободрить Беллис. Она старалась быть доброй. Но для Беллис ее слова прозвучали как угроза.

 

Каррианна рассказывала ей о кварталах.
— Ну, Саргановы воды тебе знакомы, — сказала Каррианна бесстрастным голосом. — Любовники. Любовники в шрамах. Сукины дети. Зубец часовой башни — о нем тебе тоже известно.
«Кварталы интеллектуалов, — подумала Беллис. — Как Барсучья топь в Нью-Кробюзоне».
— Шаддлер — тут обитают струподелы. Баск. Ты-и-твой. — Каррианна пересчитывала кварталы по пальцам. — Джхур. Дворняжник с его Демократическим советом. Этот отважный оплот. И Сухая осень, где живу я, — заключила она.

 

— Почему ты уехала из Нью-Кробюзона, Беллис? — неожиданно спросила она. — Что-то ты не похожа на колонизатора.
Беллис опустила глаза.
— Я была вынуждена уехать, — сказала она. — Неприятности.
— С законом?
— Так, случилось кое-что… — Она вздохнула. — Но я ничего не совершила. Совсем ничего. — Против воли она сказала это с горечью. — Несколько месяцев назад в городе началась эпидемия. И… пошли слухи, что к этому причастен один человек, которого я знала. Милиция начала интересоваться всеми его связями, всеми знакомыми. Конечно, они добрались бы и до меня. Я не хотела уезжать. — Она осторожно выбирала слова. — У меня не было выбора.
Завтрак, компания Каррианны, даже пустой разговор, обычно вызывавший у Беллис презрение, успокоили ее. Когда они поднялись, Беллис спросила Каррианну, как та себя чувствует.
— Я еще в библиотеке обратила внимание… — сказала она. — Надеюсь, ты на меня не в обиде, но мне показалось, что ты слишком бледная.
Каррианна лукаво улыбнулась.
— Ты в первый раз задала мне личный вопрос, — сказала она. — Значит, ты хочешь знать. Я могу подумать, что у тебя ко мне особый интерес. — За дружеским тоном скрывалась язвительность. — Я в порядке. Просто вчера ночью была сдача налога.
Беллис ждала, анализируя уже впитанную ею информацию, — может быть, все как-то прояснится само собой. Не прояснилось.
— Не понимаю, — сказала она, утомленная поисками смысла.
— Беллис, я живу в квартале Сухая осень, — сказала Каррианна. — Время от времени мы должны сдавать налог. Понятно? Беллис, ты же знаешь, что наш правитель — Бруколак? Знаешь его?
— Я знаю о нем…
— Бруколак. Он — аупир. Лоанго. Каталкана. — Карриана одно за другим произносила эзотерические слова, глядя в глаза Беллис, но понимания в них не видела. — Он гемофаг, Беллис. Немертвый…
Вампир.

 

Беллис, которая несколько недель жила среди слухов и намеков, назойливых, как комариная туча, уже знала кое-что о городских кварталах, обо всех этих странных микрогосударствах, соединенных в нездоровый союз, ненавидящих друг друга, плетущих друг против друга интриги.
Но она каким-то невообразимым образом упустила самое поразительное, или невероятное, или ужасающее.
В конце дня она задумалась о том мгновении, когда ей дали понять, насколько она невежественна: когда Каррианна объяснила ей причину своей бледности, Беллис стало понятно, как же далека она от дома.
Она осталась довольна тем, что, выслушав объяснения Каррианны, почти ничем не выдала своих чувств — только кровь отлила от лица. Она почувствовала какое-то ожесточение при слове вампир — одинаково звучавшем что на рагамоле, что на соли. В то мгновение, слушая Каррианну, она поняла, что нельзя быть дальше, чем сейчас, от своего дома.
Обитатели Армады говорили на понятном ей языке. Беллис узнавала корабли, хотя они и были переоборудованы и перестроены. Здесь были деньги и правительство. Что касается нового календаря и терминологии, это она могла выучить. Новообретенная, паразитическая архитектура была странноватой, но понятной. Но в этом городе вампирам не было нужды прятаться и кормиться тайно — они могли свободно выходить по ночам, могли властвовать.
Беллис осознала, что ее культурные ориентиры здесь неприменимы, и не уставала корить себя за собственное невежество.
В каталоге научных трудов Беллис принялась быстро перебирать расставленные в алфавитном порядке карточки и наконец нашла имя Иоганнеса Тиарфлая. Некоторые его книги имелись в нескольких экземплярах.
«Если Любовникам, в чьей власти я нахожусь, так уж понадобился Иоганнес, — думала она, переписывая шифры его книг, — то я должна проникнуть в их мысли. Постараемся понять, что же их так взволновало».
Одна из книг была выдана, зато другие имелись в наличии. Будучи работником библиотеки, Беллис имела право брать книги на дом. …
Было холодно, и она направилась прямиком домой, минуя людские толпы, под скоплениями шумливых армадских обезьян на мачтах, по раскачивающимся мосткам и палубам, по приподнятым улицам города, над волнами, что полоскались внизу, между судами. Было очень холодно, и небеса осипли от свиста. В сумочке Беллис лежали «Хищничество в прибрежных водах Железного залива», «Анатомия сардула», «Записки о животных», «Теории мегафауны» и «Транспланная жизнь — проблема для натуралиста» — творения Иоганнеса Тиарфлая.
Она допоздна просидела у печки, свернувшись калачиком, а за окном холодные облака гасили лунный свет. Беллис читала при свете лампады, переходя от книги к книге.
В час ночи она посмотрела в окно, на темное скопление кораблей.
Кольцо буксиров вокруг города продолжало свой труд.
Беллис думала обо всех кораблях Армады, находящихся в море, об ее посланцах, пиратах, облагавших данью встреченные по пути корабли и земли. Они проходили по морям тысячи миль и наконец возвращались, нагруженные трофеями: несмотря на перемещение города, они какими-то загадочными способами находили его.
Наускописты Армады следили за небом и по незначительным переменам в нем получали данные о приближении кораблей, так что буксиры могли оттащить город в сторону, чтобы его не увидели. Случалось, этот метод не срабатывал, тогда иностранные корабли перехватывались. Затем их либо приглашали совершить торговый обмен, либо уничтожали. Правители владели некой тайной наукой, которая позволяла им всегда знать, чьи корабли приближаются, и приветствовать своих.
Несмотря на позднее время, из некоторых кварталов еще доносились звуки работающих мастерских, заглушающие биение волн и ночной зов животных. Сквозь переплетение канатов, сквозь деревянные планки, мешавшие видеть (словно царапины на гелиотипе), Беллис все же различала очертания судов в кормовой части Армады, где покачивалась платформа «Сорго». На протяжении нескольких недель из ее вершины вырывались пламя и облака магических выбросов. Каждую ночь звезды вокруг нее меркли на своих местах в лучах сероватого, тусклого света.
Теперь это закончилось. Облака над «Сорго» были темны. Пламя погасло.
Впервые со дня прибытия в Армаду Беллис перебрала свои вещи и вытащила забытое письмо. Она уселась у печки и на какое-то время замерла в нерешительности с авторучкой перед сложенным листом бумаги. А потом, рассердившись на собственную неуверенность, начала писать.

 

Хотя Армада двигалась, пусть и медленно, на юг, в теплые воды, несколько дней стоял лютый холод. С севера задували ледяные ветра. Деревья и плющ, миниатюрные сады, украшавшие корабельные палубы, стали хрупкими и почернели.
Перед самым началом холодов Беллис увидела, как на границе акватории порта резвятся киты. Прошло несколько минут, и они внезапно приблизились к Армаде, потом ударили по воде огромными хвостами и исчезли. Почти сразу же после этого стало холодно.
В городе не было ни зимы, ни лета, ни весны — вообще никаких сезонов, одна только погода. В Армаде погода зависела не от времени года, а от местоположения города. Если Нью-Кробюзон в конце года бывал засыпан снегом, то армадцы в это время могли наслаждаться теплом в Жарком море или же спать, закутавшись в одеяло, пока моряки в теплых куртках медленно буксировали их к Немому океану, где температуры кробюзонцам показались бы мягкими.
Маршруты Армады определялись соображениями пиратства, торговли, сельского хозяйства, безопасности и другими, более туманными. Город не выбирал погоду.
Постоянные перемены климата плохо сказывались на растительности. Флора Армады выживала благодаря магии, удаче, случаю, а также породе. Многовековая селекция позволила вывести быстрорастущие и погодоустойчивые сорта, способные выживать в широком диапазоне температур. Урожаи собирались нерегулярно.
Посевные площади на палубах укрывались от непогоды и искусственно освещались. В старых влажных трюмах располагались плантации грибов и шумные вонючие стойла, набитые поколениями выносливых животных — порождений инбридинга. Под городом были подвешены проволочные клетки, наполненные ракообразными и рыбами, а также плоты — на них выращивались всевозможные водоросли, в том числе целебные.

 

С каждым днем Флорин все лучше и лучше говорил на соли и вскоре стал проводить больше времени с коллегами. Они заходили в таверны, игровые залы в глубине гавани Базилио. Иногда к ним присоединялся Шекель, который был рад разделить компанию со взрослыми, но чаще он в одиночестве отправлялся на «Кастор».
Флорин знал, что Шекель ходит к женщине по имени Анжевина. Она была служанкой или телохранителем капитана Тинтиннабулума, и Флорин еще ни разу не видел ее. Шекель, по-мальчишески запинаясь, рассказал о ней Флорину; тот слушал увлеченно и снисходительно, с грустью вспоминая собственную юность.
Шекель все больше и больше времени проводил со странными, увлеченными чем-то охотниками, которые жили на «Касторе». Как-то раз Флорин решил проведать его там.
Спустившись под палубу, Флорин оказался в чистом темном коридоре, куда выходили двери кают — на каждой имелась табличка с именем обитателя. Флорин принялся читать: МОДИСТ, ФАБЕР, АРГЕНТАРИУС. Жилища товарищей Тинтиннабулума.
Шекеля он увидел в столовой вместе с Анжевиной.
Флорин был потрясен.
По его прикидке, Анжевине перевалило за тридцать, и, кроме того, она оказалась переделанной.
Шекель не говорил ему об этом.
Ноги Анжевины кончались бедрами. Она возвышалась, наподобие удивительной ростральной фигуры, над тележкой на паровой тяге. То был тяжелый гусеничный возок, наполненный углем и дровами.
Флорин сразу же понял, что она — не уроженка Армады. Переделки такого рода были слишком грубыми, причудливыми, неэффективными и жестокими, а потому осуществлялись только в виде наказания.
Он почувствовал расположение к Анжевине за то, что она мирится с капризами парнишки. Потом он увидел, с какой любовью она разговаривает с Шекелем, как наклоняется к нему (под странным — из-за повозки — углом), как заглядывает ему в глаза. И Флорин, потрясенный вновь, замер.

 

Флорин оставил Шекеля его Анжевине. Он не спрашивал, что происходит. Шекель, попавший в водоворот новых для него чувств, вел себя как мальчик и мужчина одновременно — то становился хвастливым и самодовольным, то, охваченный сильными чувствами, был тише воды, ниже травы. Из немногословных рассказов Шекеля Флорину стало известно, что Анжевина попала в плен около десяти лет назад. Корабль, на котором она находилась, как и «Терпсихория», держал путь в Нова-Эспериум, и Анжевина тоже была кробюзонкой.
Когда Шекель возвращался домой в маленькие комнатки на левом борту старого судна, превращенного в мастерские, Флорин поначалу испытывал уколы ревности, а потом — раскаяние. Он исполнился решимости, насколько возможно, держаться за Шекеля, но не ограничивать его свободу.
Образовавшуюся пустоту он пытался заполнить, находя новых друзей. Он стал больше времени проводить с коллегами. Среди портовиков царил дух товарищества. Флорин участвовал в их непристойных шутках и играх.
Они открылись ему, приняли его в свой круг, рассказывая самые разные истории.
Он был новеньким, что давало им повод вернуться к старым историям и слухам, которые они слышали уже тысячу раз. Кто-нибудь упоминал про мертвые моря, кипящие приливы или короля мурен и обращался к Флорину. «А ведь ты, наверно, не слышал еще про мертвые моря, Флорин, — говорил он (или она). — Так вот, я сейчас тебе расскажу…»
Флорин Сак выслушивал самые необыкновенные истории морей Бас-Лага, легенды пиратского города и Саргановых вод. Он узнал о чудовищных штормах, пережитых Армадой, узнал, откуда взялись шрамы на лицах Любовников, как Утер Доул расшифровал код вероятности и нашел свой непобедимый меч.
Он был рядом с ними, когда случались счастливые события — свадьбы, рождения, карточные выигрыши. И когда беды — тоже. Однажды после несчастного случая у женщины-какта отрезало полруки куском стекла: все сбросились, и Флорин отдал, сколько мог, флагов и глаз. В другой раз весь квартал погрузился в скорбь, узнав, что один из кораблей Саргановых вод, «Угроза Магды», затонул около пролива Огненная вода. Флорин горевал вместе со всеми, и его печаль не была притворной.
И хотя ему нравились новые товарищи, а таверны и дружеские застолья были приятным времяпрепровождением (и к тому же позволяли совершенствоваться в языке), его донимала постоянная атмосфера полупризнанной секретности. Он никак не мог понять — для чего все это.
Работе подводных механиков сопутствовали определенные тайны. Что это были, например, за очертания, время от времени видневшиеся позади рядов цепных акул, — очертания, неясные из-за магических (судя по всему) завес? Какова была цель тех ремонтных работ, что он ежедневно выполнял вместе со своими товарищами? Что за субстанцию выкачивала из морского дна на глубине в несколько тысяч футов похищенная установка «Сорго», которую так тщательно стерегли? Флорин не раз устремлял взгляд на ее толстые сегментированные трубы, и от той безмерной глубины, на которую они уходили, начинала кружиться голова.
Что это был за проект, о котором говорили полунамеками и загадочными замечаниями? План, который определял всю их деятельность? О нем никто не говорил открыто, но многие, видимо, что-то знали, а кое-кто — при помощи недомолвок или намеков — давал знать, что понимает его суть.
За всей этой деятельностью Саргановых вод скрывалось что-то крупное и важное, но Флорин все еще не знал, что же это такое. Он подозревал, что не знает об этом и никто из его товарищей, но все равно чувствовал себя не допущенным в некое сообщество, основанное на лжи, лицемерии и обмане.

 

Время от времени до него доходили слухи о пассажирах, членах команды или других заключенных «Терпсихории».
Шекель рассказал ему о Хладовин, которая работала в библиотеке. Иоганнеса Тиарфлая он видел собственными глазами — тот приходил в гавань с какой-то таинственной группкой. Все делали записи в блокнотиках, вполголоса о чем-то переговаривались. Какая-то часть Флорина с горечью думала, что всякий чиновный люд довольно быстро нашел себя, и, пока он, Флорин, надрывался на тяжелой работе внизу, этот джентльмен тут посматривал, рисовал что-то в блокнотике, шарил у себя в карманах жилетки.
Хедригалл, бесстрастный какт с «Высокомерия», рассказал Флорину о некоем Фенче, тоже с «Терпсихории», который довольно часто приходил к причалам («Ты его знаешь?» — спросил Хедригалл, но Флорин только покачал головой — объяснять, что он знал только узников трюма и тюремщиков, было довольно неблагодарным занятием). Хедригалл сказал, что Фенч — хороший парень, с которым можно поболтать: он, кажется, уже знаком со всеми в городе и со знанием дела рассуждает и о короле Фридрихе, и о Бруколаке.
Говоря о таких вещах, Хедригалл напускал на лицо этакое небрежное выражение, чем напоминал Флорину Тинтиннабулума. Хедригалл был из тех, кто всегда делает вид, будто знает кое-что о том или об этом, но предпочитает помалкивать. Флорину казалось, что их только начавшейся дружбе придет конец, если он задаст Хедригаллу прямой вопрос.

 

Флорин пристрастился к вечерним прогулкам по городу.
Он бродил, слыша вокруг звуки воды и кораблей, вдыхая запах моря. В свете луны и ее мерцающих дочерей, свет которых растворялся в тонких облаках, Флорин шел по краю бухты, в которой находилось бездействующее теперь «Сорго». Он шел мимо жилища креев — полузатопленного клипера, бушприт и нос которого, точно айсберг, торчали над водой. Он шел по крытому мостику на корму гигантского «Гранд-Оста» и опускал голову, видя других жертв бессонницы и работающих в ночную смену.
По канатному мостику он перебрался на правый борт Саргановых вод. Над его головой медленно плыл освещенный дирижабль, где-то неподалеку свистел гудок, стучал паровой молот (ночные работы), и этот звук на мгновение так отчетливо напомнил Флорину Нью-Кробюзон, что от невыразимого чувства у него перехватило дыхание.
Флорин потерялся в лабиринте старых судов и строений.
Ему казалось, что внизу, под водой, он видит движение и неясные пятна света — встревоженный биолюминесцентный планктон. Казалось, что на звуки города вдалеке иногда откликается эхом что-то огромное и живое.
Он повернул в сторону Дворняжника и гавани Ежовый хребет. Внизу под ним волны с обеих сторон накатывались на полуразрушенную кирпичную стену, разъедаемую солью и плесенью. Высокие фасады и окна — многие с разбитыми стеклами, — переулки между главными улицами, петляющими между старыми переборками и кожухами. Мусор на заброшенных дау. Перила и гакаборты, на которые холодный ветер намотал старые драные плакаты. Сделанные украденными чернилами или яркими красками из кальмара и моллюска надписи извещали о политических событиях и развлечениях.
Мимо неслышно пробегали кошки.
Город двигался, уточнял свое направление; неутомимый флот пароходов перед Армадой, натянув цепи, тащил свою базу.
Флорин постоял в тишине, глядя на старые башни, силуэты коньков, дымоходов, фабричных крыш и деревьев. За узкой полоской воды, в которой разместилось несколько десятков джонок, горел свет в каютах кораблей, построенных на берегах, о которых Флорину Саку ничего не было ведомо. Другие тоже вглядывались в ночь.

 

(«А ты уже трахался?» — спросила она, и Шекель помимо своего желания вспомнил о том, о чем хотел бы забыть. За пару лишних ломтей хлеба женщины-переделанные в зловонной тьме «Терпсихории» принимали в себя его неловкий член. Вспомнил он и тех, которых держали матросы, не спрашивая об их желаниях (все мужчины свистели ему — мол, присоединяйся); дважды он поучаствовал (правда, однажды только сделал вид, что кончил, и почти сразу же вскочил — уж больно она визжала), и один раз даже вошел и пролился, хотя женщина плакала и сопротивлялась. А до них — девчонки на задворках Дымной излучины и мальчишки (вроде него), выставляющие напоказ срам, — их совокупление было чем-то средним между меновой торговлей, сексом, дракой и игрой. Шекель открыл было рот, чтобы ответить, но слова правды застряли у него в горле, и она увидела это и остановила его (и это было милосердием с ее стороны) и сказала: «Нет, я не о том, когда это было игрой, или за деньги, или когда ты брал или тебя брали силой, я о том, когда ты трахал того, кто хотел тебя и кого хотел ты, когда вы были на равных, как люди». И конечно же, после того как она сказала это, ответ, конечно же, был «нет», и он ответил, благодарный ей за то, что вот теперь у него будет этот первый раз (незаслуженный дар, который он принял смиренно и страстно).
Он смотрел, как она снимает свою блузку, и дыхание у него участилось при виде женского тела и ответной страсти в ее глазах. Он ощутил тепло ее котла (она сказала ему, что должна постоянно поддерживать в нем огонь, что он, старый, поломанный и страшно ненасытный, все время требует топлива) и увидел темную оловянную подставку под ней, как прилив, наплывавшую на одутловатую плоть бедер. Он легко скинул с себя одежду и стоял, дрожа, худой и костлявый, со вздернутым, покачивающимся членом подростка. Желание и страсть переполняли его так, что он еле сдерживался.
Она была переделанной, и ничем другим (отбросом из переделанных), он знал это, видел это и тем не менее ощущал в себе жар страсти; и он вдруг почувствовал, как покинул его весь этот налет привычек и предрассудков, как вышло через его поры все то наносное, кробюзонское, чем он был пропитан до самого мозга костей.
«Исцели меня», — подумал он, не отдавая себе отчета в своих мыслях, надеясь на обновление. Он испытал жгучую боль, когда сорвал с себя коросту прежней жизни, предстал открытым и неуверенным в себе перед этой женщиной, перед волной нового. Дыхание снова участилось. Чувства выплеснулись наружу, смешались (прекратили гноиться) и начали рассасываться, залечиваться, обретая новую форму — форму шрама.
«Моя переделанная девчонка», — недоуменно сказал он, но она тут же простила ему это, потому что знала: больше он так уже не подумает.
Это оказалось непросто, ведь ее ножные обрубки были вделаны в металл V-образно, под острым углом, раздвигались едва-едва, и бедра ее с внутренней стороны лишь на несколько дюймов были из плоти. Она не могла развести ноги для него или лечь на спину, и все оказалось ох как непросто.
Но они проявили настойчивость, и их труды увенчались успехом.)
Назад: ГЛАВА 7
Дальше: ГЛАВА 9