"…Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был несчастливый день. Но у нас, чедоземпров, не принято считать дни счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть и всё. Истратить больше калорий…" Вот о чём думал Юрий Иванов, то есть я, сидя в пустом классе, уставившись в страницу с подсунутыми мне кем-то стихами. Я старался расшифровать значение присланных мне стихов. Ну и жизнь! — вздохнул я. Мало того, что мне приходится ежесекундно зашифровывать мою жизнь, мысли и поступки, как тут я должен ещё расшифровывать какие-то зарифмованные строчки. Вообще-то я ни за что в жизни не стал бы ломать голову над стихами, но в тех, что лежали передо мной, был какой-то намёк, словно человек, писавший эти стихи, знает тайное про меня… "Давным-давно когда-то…" — в этой строчке нет ничего особенного, но вот в словах "закованные в латы, съезжались рыцари на бой…" был явный намёк на меня. Съезжались рыцари на бой, закованные в латы… Я ведь действительно как бы закован в латы. И дальше тоже про меня: "Но вдруг один сказал: "Постой!.." Ну, про избранницу — это можно пропустить, это, конечно, не про меня, а вот: "Хочу в глаза смотреть судьбе, тебе, мой враг, в глаза тебе! Идёшь на бой, лицо открой! — Вот смелости начало…" Смелости начало!.. Я что, значит, трус?.. Может, по почерку удастся разгадать, кто сочинял эти стихи? Я в который раз всматривался в листок бумаги, но почему-то он мне ничего не говорил. В нашем классе, пожалуй, ни у кого нет такого почерка. Ну, узнаю, кто осмелился подсунуть мне эту стихотворную провокацию, я не знаю, что сделаю с этим человеком!.. Впрочем, знаю, что сделаю: не возьму с собой на выполнение самого сверхтрудного гадания на Земле.

Так я сидел в пустом классе и ломал голову над стихотворной загадкой. Это вообще, а в частности, кроме расшифровки стихотворения, я ещё думал над тем, как разрешить мои денежные затруднения. Старушка, которой я помогал торговать цветами, вот уже целую неделю не появлялась на Центральном рынке. Навестить её под Москвой, где она жила по Рязанскому шоссе, у меня не было времени. Что же делать? Это во-вторых "что же делать?". А в-третьих, я тренировал кисть левой руки, сжимая в ней теннисный мяч. В-четвёртых, я тренировал стопу правой ноги, наступая носком на второй теннисный мяч, как на педаль.

Где-то выше этажом, наверное в актовом зале, раздавались звуки ненавистной мне музыки. "Всё отвлекает и все отвлекают от основной цели и идеи", — думал я.

Под девизом: "Все физики — все лирики?" — вся школа готовилась к какому-то сверхвечеру самодеятельности. Тут человек готовится к Самой Деятельности!.. Лучше бы каждый подумал о том, что будет делать каждый из них вокруг меня, когда я буду по моей сверхпрограмме "Чедоземпр-псип-сверкс" выполнять самое трудное задание на земном шаре… "Что они все будут делать?" — подумал я.

В это время в коридоре за дверью раздались громкий топот, голосе и звук гитары. Дверь дёрнулась и открылась. В освещённом параллелепипеде двери показались фигуры мальчишек и девчонок.

— Никого! Вот здесь и порепетируем! — пропел под гитару знакомый девчачий голос.

Щёлкнул выключатель. Стало светло.

— Ребята! Да здесь Угрюм-башка сидит! — раздался за моей спиной голос Катина. — "Печальный демон! Дух изгнанья!"

Но я на его голос даже не повернул головы. Я только подумал про себя: "Припёрлись!.. Тоже мне лирики!.."

— Как никого? Иванов здесь, — сказал Борис Кутырев.

— Иванов — это всё равно что никого, — сказала Данилова Вера.

На такой выпад я, конечно, не мог промолчать.

— Всякие там лирики утверждают, что себя нужно непременно посвящать литературе, поэзии или искусству, ибо только они могут сделать жизнь человека поистине содержательной, интересной, — сказал я, иронически улыбаясь.

— А всякие там физики убеждены, что нет большей силы на свете, чем точные науки, на которых, как они уверяют, держится мир, отпарировал Лев Киркинский.

— И никто не знает, как долго длится этот спор. И никто не знает, сколько он будет длиться ещё, — сказала Вера Гранина.

— Но есть на свете наука, приверженцы которой могут сказать: "Спорьте не спорьте, а истина, как всегда, лежит посередине". А поскольку на стыке всех дисциплин находится лишь одна наука, то, значит, она и есть самая прекрасная. Имя её — ЭКОНОМИКА, — сказала Нина Кисина. (Я всё никак не мог до этого разобраться, с каким она уклоном, но если она серьёзно верит в те слова, которые она произнесла с умным видом, то у неё явно экономический уклон.)

И тут мне, конечно, нужно было сделать такое заявление, на которое никто бы не смог ответить, поэтому я заявил следующее.

— Знаете, есть такие рыбки — пираньи? — спросил я всех срезу, — Так вот, эта маленькая рыбёшка — гроза тропических рек Южной Америки. Пасть этой хищницы полна острейших зубов. На животное, пытающееся переплыть реку, мигом обрушивается стая свирепых пиратов, и спустя несколько минут от него остается обглоданный скелет. Эти маленькие рыбки более кровожадны, чем акулы и крокодилы. И не случайно индейцы присвоили одной из рек, в которой они водятся, имя Смерть! Так вот, бросил бы я вас к пираньям… во время отлива!..

Все замолчали, и никто не попытался даже ответить мне на моё заявление, одна Кисина только пискнула:

— Ну, знаешь, чем это пахнет, Иванов?! Это уже пахнет не злостью, а какой-то просто ненавистью…

После слов Кисиной я с ещё большей яростью молча стал сжимать рукой теннисный мяч, а ногой чуть не вдавил другой мяч в пол.

Хотя Вера Данилова (между прочим, она с артистическим уклоном, мечтает стать киноактрисой) сказала, что я — это, в общем-то, какая-то пустота, но все не сводили с меня глаз, особенно после моего заявления о том, что бы я сделал со всеми. Но смотрели на меня все по-разному. Одни смотрели на меня как на человека, попавшего в дурную компанию, другие — как будто я влюбился, третьи — словно меня и вправду какая-то муха укусила. И лишь только тихая и болезненная Лена Марченко, с педагогическим уклоном — между прочим, я её не люблю больше всех девчонок в классе, потому что она красивая: вырастет, наверняка будет истреблять животный мир на модные шубки, — так вот, она одна на меня даже не взглянула. "А напрасно! — подумал я про себя. — Надо на меня смотреть и запоминать. Да-да, запоминать".

Мои мысли оборвал голос Кашина.

— И, не повернув головы кочан!.. И чуйств никаких не изведав! — продекламировал он. — Слуша-а-а-ай, Иванов! — пропел на какой-то дурацкий мотив Кашин под гитару. — То-о-о-пал бы ты отсю-у-у-у-да! У нас здесь бу-у-у-дет репетиция.

— Учёные Сибири, — сказал я, — открыли, что во время опытов живые клетки общались друг с другом с помощью электромагнитных сигналов на загадочном языке…

Я люблю вот так неожиданно взять и ошеломить своих современников какой-нибудь новостью.

Как всегда в таких случаях, наступила пауза. Все переглянулись, а Вера Данилова сказала:

— "И звезда с звездою говорит…" Это ещё когда поэт заметил… И тоже на неизвестном языке.

— Хорошо, что эти клетки хоть неслышно болтают между собой, добавил Кашин. — Представляете, если бы все наши клетки вслух стали разговаривать, вот бы поднялся шум,

— Чем мне нравится этот Иванов, — сказал Виктор Маслов, — от него всегда можно почерпнуть какое-нибудь неожиданное сведение.

— Слушай, Кроссворд! — сказала Нина Кисина. — Действительно, шёл бы ты отсюда, у нас будет сейчас репетиция. По некоторым причинам я бы тебе не советовала оставаться.

Вы не замечали в зоопарке, как тигр смотрит на людей? А я заметил. Тигр смотрит на человека с_к_в_о_з_ь, как будто человек прозрачный, словно стекло. Вот так я посмотрел на Данилову, на Кисину и, конечно, на Марченко. Я так вообще на всех девчонок смотрю. Как тигр.

Тут будущий артист Кашин подоспел Кисиной на помощь снова.

— Слуша-а-а-ай, Иванов! — опять запел он на дурацкий мотив под гитару. — То-о-о-опал бы ты отсю-у-у-да! Тут сейчас люди будут занима-а-а-аться де-е-е-елом!

И Кашин стал ждать, когда я соизволю подняться и уйти из класса. Все ждали. Весь драмкружок. Во главе с сатириком Кутыревым стояли и ждали. А я тоже ждал, когда они уйдут. Сидел и ждал. Сидя даже удобней ждать. Пусть стоят, раз пошли на характер. Они пошли на характер, и я пошёл на характер. А характера у меня, может, больше, чем у всех, вместе взятых, людей на всём земном шаре, поэтому мне придётся уточнить, что такое характер (признак, особенность). Характер — это совокупность основных наиболее устойчивых психических свойств человека, которые проявляются в его действиях и поступках.

Так вот я потому и пошёл на наибольшую устойчивость и на совокупность моих психических свойств, потому что очи у меня самые совокупные и устойчивые в мире.

Первым сдался Маслов, который у нас с космическим уклоном, поэтому у него соображение сработало лучше, чем у других.

— Да ладно, — сказал Маслов, — с ним не договоришься. Пусть сидит… Может, он захочет принять участие в вечере.

"Ну, распустились мои современники, — подумал я про себя, — ну, распустились, развинтились. Кажется, пора мне начать завинчивать гайки". А вслух я произнёс вот что.

— Ну, с вами, товарищи, — сказал я, обращаясь как бы к никому и ко всем сразу, — с вами определённые круги никогда не связывали никакой надежды. Но вот на товарища Маслова, понимаете, определённые круги, имели, да и пока ещё имеют определённые виды. Так сказать, героическая массовка, отдельные поручения… и так далее и тому подобное, — загадочно намекнул я, укоризненно качая головой, Нехорошо, Маслов, нехорошо! Кажется, зря определённые круги на товарища Маслова рассчитывают, зря, понимаете ли…

Все опять переглянулись между собой в смысле: "Влюбился! Попал в дурную компанию. Интересно, какая всё-таки муха укусила этого Иванова! Может, это действительно не земной Иванов, а инопланетный?!"

В это время я всё ещё продолжал читать нотацию Маслову, но меня уже не слушал не только Маслов, меня уже вообще никто не слушал.

— А как же мы про него будем репетировать… при нём? — спросила Акимова. — У нас же сатира на Иванова?

— Ну и что, — сказал Кутырев, — пусть сидит и смотрит. Может, что-нибудь подбросит. Он же себя лучше знает, чем мы. Впрочем, может, действительно лучше с ним посоветоваться?

Я при этом разговоре, конечно, и бровью не повёл, я просто замолчал, но в голове у меня так и запрыгали целые фразы: "Что? Что? Что? Сатира на меня, на Иванова? Раньше драмкружок себе этого не позволял. Видно, я где-то отпустил гайки". Хорошо, что я пошёл на характер и ни за что не ушел из класса. Ничего, сейчас они увидят, разрешу ли я к исполнению эту сатиру.

Пока я принимал решение не… не делать на меня никаких пасквилей-масквилей, ко мне подошёл Кутырев и сказал:

— Слушай, Иванов, мы тут хотим тебя в одной сценке… Ну, у нас в представлении есть такой раздел: "Кому что снится?" Так вот. Мы хотим тебя в одной из сценок… ну, что ли, сымитировать, что ли, спародировать, что ли. Ты, наверное, знаешь, что имитатор схватывает не только внешние черты образа, он проникает в характер, в самую душу изображаемого лица. Так вот, мы хотели бы с тобой посоветоваться, что ли…

— Видишь ли, Кутырев, — сказал я неторопливо, — это, конечно, правильно, что вы решили со мной посоветоваться. Это даже как-то мудро, что ли, с вашей стороны. Но, прежде чем со мной посоветоваться, я должен знать, что же вы хотите на меня сделать, имитацию или пародию? Конкретнее: вы меня хотите сымитировать или спародировать?

— Видишь ли, Иванов, — сказал Кутырев как-то смущённо, — я думаю, что для тебя не будет большой разницы, что мы будем делать имитировать тебя или пародировать.

— Вот, вот, Кутырев, вот в этом ты и ошибаешься. Для меня очень даже большая разница, что вы будете делать — имитировать или пародировать меня. Потому что, раз ты смешиваешь в одну кучу понятия «сымитировать» и «спародировать», то я тебе должен объяснить, растолковать, что имитация… Ты правильно говоришь: имитатор схватывает не только внешние черты образа, он проникает в самый характер, в самую душу образа иного лица. А пародирование — это утрированное изображение чего-то, злое или добродушное передразнивание, Ты, Кутырев, учитываешь разницу или нет?

— Учитываешь…

— Очень хорошо… Уж если ты в пародировании не разбираешься, но учитываешь, и то хорошо. Имитацию я ещё вам позволю, а никакого пародирования я вам позволить не могу, тем более всякого там передразнивания. Дилетанты, ни в чём не разбираются, — сказал я в сторону.

— Видишь ли, Иванов, — замялся Кутырев, — ты же знаешь, что в науке, как известно, открытия всё чаще делаются на стыке — на стыке математики и физики, химии и биологии… Так что, может, и у нас что-нибудь произойдёт… на этом… — Кутырев на этих словах замолчал.

— На чём на этом? — переспросил я.

— Ну, на стыке, — пояснил Кутырев.

— Чего "на стыке"? — переспросил я.

— Ну… имитации и пародии…

— Ну, ну… — сказал я, — давайте попробуйте… на стыке… Только имейте в виду, что бывает такой стык, за который можно получить и втык!..

— Ты, Иванов, — сказал Кутырев, потирая задумчиво макушку, — ты такой человек, что от тебя можно получить втык и без всякого стыка.

— Ну, это ты уж зря, — сказал я, — потому что человек, которому будет когда-то… — сказал я многозначительно, — имеет право на то, чтоб сейчас ему было… — Я многозначительно замолчал.

Кутырев переглянулся с ребятами, словно стараясь понять, что может означать фраза "что человек, которому будет когда-то, имеет право на то, чтоб сейчас ему было…". Хотя недоговорённая мной фраза была очень простой по смыслу, она означала: что человек, которому будет когда-то труднее всех, имеет право на то, чтобы ему сейчас было не так уж трудно.

Отойдя от меня на некоторое расстояние, Кутырев стал о чём-то тихо совещаться с ребятами, а я…

А я уселся на стуле удобнее и стал, как всегда, делать сразу пять дел: 1) терпеливо сидел и ждал на себя сатиры; 2) правой рукой сжимал в кармане теннисный мяч для укрепления ладонной мышцы; 3) обдумывал свои денежные затруднения; 4) вдавливал левой ногой теннисный мяч в пол; 5) выяснял мысленно, кто же всё-таки подсунул мне это проклятое стихотворение?

Из всех этих пяти занятий денежная проблема мучила меня больше других. Вообще-то все несекретные расходы, расходы по моим подготовкам к выполнению сверхтрудного сверхзадания, моя мама, сама того не зная, взяла на себя. Ну, во-первых, сверкс должен знать карту звёздного неба как свои пять пальцев. (Моя мама покупала мне билеты на все лекции а Планетарий.) Сверкс должен быть по профессии физиком и геодезистом. (Моя мама накупила мне целую полку книг по физике и геодезии.) Сверкс должен уметь обращаться с кинокамерой. (Моя мама купила мне киноаппарат "Ладога".)

Но ведь были ещё расходы и секретные. И какие расходы! Сандуновская термокамера в бане стоила мне каждый раз 30 копеек, измайловская центрифуга на аттракционах — один заезд 30 копеек, в Центральном парке "Мёртвая петля" на самолёте — 30 копеек. И так каждый день. То одно, то другое, то третье! А в воскресенье — и одно, и другое, и третье — всё сразу! И по нескольку раз. Хорошо, что я два года назад организовал Фонд Накоплений, сэкономив на завтраках, билетах в кино, на мороженом и так далее. Этих накоплений мне ещё месяца на два хватит. А дальше что? Может, поступить куда-нибудь на работу? Между прочим, между пятью делами, которыми я занимался, сидя на стуле, было ещё и шестое: я, правда не очень внимательно, но прислушивался к разговорам моих одноклассников, — они уже начали репетировать.