На следующее утро Нелла спускается вниз, чтобы незаметно улизнуть на Калверстраат. Но в углу тихо сидит Марин, глядя в прихожую, где она накануне поколотила брата. Рядом с ней большая глиняная чаша с засахаренными орешками. Нелла не верит своим глазам, а Марин, похоже, наплевать: отправляет в рот сладкие горошины перед самым окном, у всех на виду. «Душа страдает от полного желудка», – сказала она однажды. Не иначе как ее душа дала слабину.

– А где Йохан? – спрашивает Нелла.

– Ушел искать своего мальчика.

Тут входит Корнелия.

– Я просила его не идти, но он пропустил мои слова мимо ушей. – Вид у нее озабоченный, и вся она такая бледная, видимо, от бессонницы.

Нелла слышит поступь гражданского патруля, идущего по Херенграхт. Они с Корнелией подходят к окну и утыкаются носами в стекло. Красные ленты, коими мужчины перетянули широкую грудь, точно ручейки крови, притягивают лучи зимнего солнца. Металлические подковки сапог отбивают ритм, холодное оружие вызывающе бренчит на боку, инкрустированные перламутром пистолеты и дробовики выставлены напоказ.

– Надо что-то делать, – говорит Нелла. – Мы должны поговорить с Джеком.

Марин бросает в ее сторону неодобрительный взгляд, сжимая в руке очередной орешек. Корнелия сглатывает слюну.

– Он или ходит по борделям на Восточных островах, – откликается она, – или уже лежит где-то бездыханный.

Да, в борделях полиция нередко обнаруживает мертвые тела. Человеческое сердце разрывается в переломный миг, в минуту отчаяния, и какой-нибудь должник, вместо того чтобы выписать чек, выхватывает кинжал. Ну а власти, имеющие с борделей неплохой доход, предпочитают не слишком глубоко вникать в обстоятельства этих смертей.

– Ничего с ним не случилось, – отвечает ей Марин. – Рана поверхностная. И отойдите вы уже от окна, черт возьми.

Марин чертыхается! Она с вызовом встречает их изумленные взгляды.

– Окна так высоко, что патруль нас не увидит.

– Все равно.

Вчерашнее поведение золовки в очередной раз перевернуло Неллины представления о ней, и она не в состоянии подобрать точное определение своим чувствам.

– Если они узнают, что натворил Отто, его отправят в «Расфуйс». – Корнелия прислушивается к удаляющимся шагам и позвякиванию холодного оружия.

– Не узнают, – откликается Марин.

– А если он во всем сознается? Вы же его слышали? Он все расскажет. Джек не из тех, кто умеет врать.

Марин сопровождает ее слова безрадостным смехом, отправляя в рот еще один орешек.

– Что такое «Расфуйс»? – спрашивает Нелла.

– Мужская тюрьма, – объясняет Корнелия. – Арестанты трут серный колчедан, а порошок потом используется в красителях.

– Это еще не самое страшное наказание. – Марин вдруг встает, схватившись за живот.

– Что случилось? – пугается Нелла.

– Грецкие орехи, – она морщится от боли. – Переела.

Раздается стук в дверь, от неожиданности женщины вздрагивают, а Марин к тому же опрокидывает глиняную чашу, и все орехи разлетаются по мраморному полу. Скорлупа делает их похожими на жуков с посверкивающими кристалликами сахара на панцире.

Корнелия подходит к боковому окну.

– Вот новость! – восклицает она. – Что ему здесь надо?

Ганс Меерманс приближается к окну, чтобы все могли его разглядеть. Он кажется огромным, его продолговатая физиономия и широкополая шляпа с трудом вместились в проем.

Марин встает.

– Открой ему, – приказывает она.

Корнелия открывает дверь и делает книксен.

– Господин.

Сняв шляпу, Меерманс робко входит, за ним просачивается январский холодок. Корнелия захлопывает дверь, гость же старается держаться поближе к выходу.

– Я пришел к Йохану, – объявляет он.

– Его нет. – В голосе Марин звучат властные нотки. Снова усевшись и положив на колени пустую чашу, она принимается собирать рассыпавшиеся орехи.

– Марин, ты должна с ним поговорить.

– Вот как? – Вопрос обращен к грецким орехам.

– Мой сахар. Есть проблема.

– Ты хочешь сказать, сахар Лийк, – уточняет она. Меерманс смотрит на нее с видом человека, который слышит это не в первый раз. Марин, вздохнув, решает над ним сжалиться. – Тебе придется обсудить это с ним.

Она продолжает упорно избегать его настойчивого взгляда.

– Марин, ну ладно тебе.

Следует короткий смешок.

– Я не сторож брату моему.

Корнелия переминается с ноги на ногу, ей хочется поскорее уйти на кухню.

– Он не продал мой сахар, – говорит Меерманс. Марин поднимает глаза, не в силах скрыть своего изумления. – Товар гниет на складе. Почему Йохан не держит своего слова?

Марин потрясена. Она и понятия не имела о том, что партия сахара доставлена, а Йохан от нее это скрыл. Он обошел ее своим вниманием и сам не заметил, как обошел. Марин выглядит растерянной, не понимая, что происходит, лишенная силы воли. Удерживая чашу на коленях, она начинает потирать виски. Это, похоже, вошло у нее в привычку, она их массирует, словно стараясь освободиться от засевшей под ними нечисти, от отвердевшей мысли, блуждающей в черепной коробке. Краем глаза Нелла видит Отто, выглядывающего из гостиной через приоткрытую дверь. Встретившись с ним взглядом, она опускает глаза, чтобы не выдать его раньше времени.

– Йохан поступает как ему заблагорассудится, – наконец говорит Марин. – Уж кому об этом знать, как не тебе.

Меерманс переводит взгляд с нее на Неллу, потом на служанку и даже на Дхану, лежащую в тоске.

– Мы можем поговорить наедине?

– Нет, – отвечает Марин.

– Что ж. Я хочу, чтобы ты знала до того, как тебе об этом скажет Лийк. Пошли разговоры о твоем брате.

Марин поднимает на него глаза, сжимая в кулаке орех.

– О моем брате постоянно идут разговоры.

– Сейчас другое.

– И что же ты про него рассказываешь, Ганс? Может, не стоит этого делать?

Услышав свое имя, Меерманс прокашливается и принимается теребить поля шляпы. Он прокручивает ее в пальцах, прежде чем произнести:

– Это не я. Я бы не стал.

– Ну? – Марин начинает терять терпение. – Какое еще вранье?

– Его видели.

Марин сразу поняла, рука зависла над чашей. А Нелла чувствует, как у нее заколотилось сердце.

– Видели, – повторяет Марин.

– На Восточных островах. – Меерманс берет паузу. – Он мой старый друг. А Лийк хочет, чтобы, несмотря на это, я…

Марин встает со стула.

– Хорошего тебе дня. Насчет сахара я с ним поговорю. Спасибо, что нашел время зайти.

Поняв, что дальнейшие переговоры бесполезны, Меерманс уходит, и они слышат его удаляющиеся шаги. Женщины сидят молча. Бледная Марин в раздумье кусает губы. Скрипнула дверь гостиной, но Марин не обращает внимания. Нелла глядит на Корнелию. Если та и знает, что Отто их подслушивал, она и не думает ни о чем говорить хозяйке.

– Хватит уже Йохану рыскать в поисках Джека, – подает голос Марин. – Ему лучше посидеть дома.

Йохан возвращается с пустыми руками. Нелла поджидает его в холле.

– Пусто. – Он растопыривает ладони, словно показывая, как Джек проскользнул между пальцев. – Он прячется, но я его найду.

Нелла забирает у него пальто, а он влезает в свои паттены, думая о своем.

– Йохан, – напоминает она о себе.

– Да? – Он поворачивает голову. У него усталый вид, и ему не мешало бы постричься. Он глядит на жену, а та никак не может подобрать нужные слова. – Что такое? Опять Марин?

– Ничего. – Она берет паузу. – Я рада, что вы дома.

– А где ж мне еще быть?

– Йохан…

– Да?

– Возьмите.

Он хлопает глазами, не сразу поняв, что ему предлагают.

– Резеки? Это Резеки.

– Да, – говорит она. – Она ваша.

Какое-то мгновение он разглядывает миниатюрную собачку у себя на ладони, а затем трогает шелковистую серую шерсть, умные глаза-бусинки, стройные ноги. Красной метки он не увидел, и Неллу это несколько удивило. В том, что метка существует, у нее нет никаких сомнений. Или он просто промолчал?

– Я заказала ее для кукольного дома, который вы мне купили, – поясняет она. Он держит собачку как талисман и от волнения ничего не может сказать. Что-то заставляет Неллу обернуться: за ними наблюдают из полутьмы. Марин смотрит на ее пустую ладонь так, словно ждет, не подарят ли и ей что-нибудь в утешение. Нелла вспыхивает: для золовки у нее ничего нет. Да та вроде никогда и не ждала от нее подарков. Марин разворачивается и уходит по темной лестнице, а у Неллы такое чувство, будто ее чего-то лишили.

Все падают от усталости и спать отправляются рано. Корнелия приготовила похлебку из свиных ножек, фасоли и репы, но если Нелла ее хотя бы пригубила, то остальные к ней даже не притронулись. Зато чаша с орехами опустела.

…Корнелия растормошила молодую хозяйку часов в пять утра, за окном еще было темно. Стоявший в спальне холод заставил ее задрожать и быстро прийти в себя.

– Ушел, – коротко сказала служанка.

– Ушел? – переспросила Нелла, с которой разом слетел сон.

– В кровати его нет. – Корнелия посуровела, в лице ни кровинки.

– О господи, Корнелия, ты о ком?

Руки служанки падают вдоль тела, как мертвые листья. Голос у нее задрожал.

– Отто ушел из дома.