– Все равно он найдет ее в мешке, – говорит Корнелия.

Она наблюдает, как молодая хозяйка заталкивает окоченевший труп собаки в мешок. Вспоротая картина приставлена к стене, Марин уже распорядилась, чтобы до возвращения Йохана холст вынули из рамы. Зачем прятать концы в воду, недоумевает Нелла. Как будто он обратит внимание на такую мелочь, когда узнает, кого еще Джек пропорол своим кинжалом. Мраморная плитка в прихожей до сих пор вся в кровавых пятнах.

– Корнелия, сходи-ка за мокрой шваброй, – говорит Нелла.

Служанка согласно кивает.

– Да. А еще лимонный сок и уксус, – бормочет она, не двигаясь с места.

На кухне о чем-то тихо переговариваются Марин и Отто. Собственно, говорит только Марин, с большими паузами, подыскивая слова в попытке осмыслить увиденное. Отто же отвечает междометиями. Лучше бы Джек скончался на месте. Нелла вздрагивает от этой мысли. Вдруг Бог ее услышал?

– Ты сходишь за шваброй? – напоминает она служанке.

– Во дворе ОИК, восемь лет назад, – вспоминает Корнелия. – Все щенки умерли, только она одна выжила…

– Корнелия, – обрывает ее Нелла. – Надо все замыть. – Она заталкивает в мешок торчащие лапы Резеки. – Боже, какие же они длинные и непослушные.

В кухне Марин и Отто. Она расхаживает туда-сюда, а он стоит с поникшей головой. С какой досадой посмотрела она на пустой мешок, в котором они собрались похоронить собаку в саду! Марин в окружении горшков и кастрюль, ароматных сушеных трав и ножей для разделки мяса – неуместность этого образа лишь подчеркивает спешку и импровизированный характер их действий. Какая же Резеки тяжелая! Отто тупо разглядывает дубовую поверхность рабочих столов, лишь бы не смотреть на мешок со страшным грузом. Руки у него дрожат, мысли скачут. «Или просто застряли в голове?» – думает Нелла. Ей хочется его успокоить, но он недосягаем. Как ни обидно, ее для него сейчас не существует.

Дхана, носившаяся по всем комнатам в поисках подружки, в конце концов обреченно улеглась перед горящим камином, поскуливая в сторону подозрительного мешка.

– Мы ее похороним? – спрашивает Нелла, теряя терпение.

– Надо бы, – кивает Корнелия.

Но Марин в сомнениях.

– Не будем спешить.

– Она же начнет разлагаться.

– Снесите ее в подвал.

Без лишних вопросов молодые женщины спускают мешок с Резеки в подвал, где ей предстоит коротать время с влажной глиной, грибами, картошкой и кромешной тьмой. В доме царит настроение мрачного праздника – все-таки Богоявление. Такое ощущение, что собирались отмечать Двенадцатую ночь, но веселый спектакль не оправдал ожиданий. Предстоят похороны мертвого пса, Джек ранен ножом в плечо, а «королевский пирог» со спрятанной в нем счастливой монеткой стоит нетронутый на кухонном столе. У Неллы такое чувство, что они еще никогда не были так близки, как в эти минуты.

– Скоро приедет Йохан. – Ее слова повисают в воздухе.

– Я принял решение, – подает наконец голос Отто. – Я не могу здесь оставаться.

– Как? – вскидывается Корнелия. – Тебе ведь некуда идти.

Марин, присевшая у камина, уставилась на огонь.

– Корнелия, принеси мне что-нибудь поесть, – просит она и поднимает глаза на Отто.

Служанка, обрадовавшись возможности чем-то занять руки, берется за дело, избегая встречаться взглядом с молодой хозяйкой. Нелла наблюдает за ее действиями. Корнелия не кладет на тарелку ни картошки, ни грибов. На дверь, ведущую в погреб, она старается не смотреть.

Марин делает несколько глубоких вдохов, обдумывая решение.

– Йохан должен узнать о том, что здесь натворил Джек.

– Я вас подставил, – говорит Отто. – Не удержался. Теперь Джек всем расскажет, что я натворил и чем наш господин…

Он себя обрывает. Корнелия, стоящая у плиты, аж крякает. Какое-то время все молчат, прислушиваясь к знакомым звукам: грохоту чугунной сковородки и шипению бекона и лука на растопленном масле. Нелла вдруг понимает, как она проголодалась, и эта беспечная кухонная суета звучит для нее лучше любой музыки. Корнелия ставит перед ними тарелки с жареным беконом. Нелла и Марин набрасываются на еду, а вот Отто к ней даже не притрагивается.

– Он меня воспитал, – в голосе Отто слышатся жалобные нотки. – Он меня воспитал, а я ему вот чем отплатил.

– Это не тот случай, когда возвращают долг. – Марин вытирает рот, не глядя в его сторону. – Он купил тебя для собственной забавы.

Корнелия тихо ахнула. Посмотрев на нее, Отто отвечает:

– Он меня спас. – И помолчав: – Нет, не хочу даже обсуждать.

– И не надо, – соглашается Марин. – Парень жив, ты никого не убил. Йохан будет больше взволнован смертью Резеки.

Корнелия выставляет корзинку с белым хлебом, цикорием и куском гауды, поблескивающим боками. Нелла молча отрезает себе ломтик.

– Как я мог, даже не верится, – бормочет Отто. – Он меня убьет.

– Ты не мог иначе, – успокаивает его Марин. Они встречаются глазами в полной тишине. Нелла слышит только, как Дхана стучит хвостом об пол и как ее зубы расправляются с сухой коркой. Молчание затягивается. Отто прикусил губу.

– Я запрещаю тебе уходить из дома, – говорит Марин. – Отто, ты меня слышишь? Запрещаю.

Он смеется.

– Вы не можете мне запретить.

– Это почему же? – Она макает хлеб в растопленный жир от бекона. – Ты мой слуга.

– Я его слуга, а он не захочет, чтобы я остался.

Марин внимательно на него смотрит.

– Ты правда хочешь уйти?

Вопрос повисает в воздухе. В больших светящихся в темноте глазах Отто читается страх.

– Это не вопрос моего желания, сударыня.

Марин, поджав губы, швыряет нож на тарелку.

– Господи, ты совершил одну ошибку. Неужели надо тут же делать еще одну?

– Я поставил вас под удар. – И после короткой паузы: – Вас всех.

Корнелия открывает рот, чтобы что-то сказать, и в этот момент Марин берет Отто за руку. Нелла, не веря своим глазам, следит за игрой света и тени на переплетенных пальцах. А Марин, кажется, все равно. Похоже, она думает, что они его уже потеряли, хотя физически он пока с ними. Нелла вспоминает вечер на Калверстраат, когда они шли к миниатюристу и Отто не выпускал ее руки. Мужское рукопожатие – когда еще она его почувствует? Она выглядывает в окно, ощущая спазм в желудке. Сейчас, должно быть, уже часа четыре.

– Идите спать, – тихо говорит Марин. – Все будет хорошо.

Трудно понять, к кому она обращается. Отто высвобождает руку, глядя на хозяйку чуть ли не с жалостью. Он словно впервые осознал, что в комнате есть кто-то еще. Он направляется к выходу, тяжело переставляя ноги, а Марин страдальчески глядит ему вслед. Потом поворачивается к Нелле:

– Тебе не мешало бы переодеться.

– Зачем?

Марин трет лоб, как будто пытаясь прогнать навязчивые мысли.

– Посмотри на себя.

Нелла опускает глаза. Корсет и блузка в темных пятнах крови.

– Все равно не отстираются, – говорит Нелла.

– Корнелия отстирает.

С этими словами Марин выходит, и через минуту они слышат, как захлопывается дверь в ее спальню.

После того как Корнелия раздела ее в спальне, Нелла сидит на кровати в нижнем белье, дрожа от холода. Служанка влажной тряпочкой смывает следы крови.

– Хозяин любит Отто больше, чем Джека, – Корнелия говорит вроде как сама с собой, быстрой скороговоркой, словно бормоча молитву. – Он его простит. Резеки была его любимицей. Когда он услышит, что с ней сделали… Джек свалял дурака, придя сюда со своими требованиями. Сидел бы дома и помалкивал.

Нелла задумалась. «Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить», – бросил Джек в лицо Отто. Нет, это не пустая угроза.

– Их нельзя сравнивать, – возражает она служанке. – Любовь бывает разная…

– Повернитесь, – говорит Корнелия. – Я расшнурую корсет.

– Корнелия, ты можешь мне поклясться, что не сговаривалась с Отто?

В глазах Корнелии промелькнул испуг.

– По поводу чего?

– Миниатюр.

Взгляд Корнелии блуждает по комнате.

– Не понимаю, о чем вы говорите. – Она уходит с грудой перепачканной одежды.

– И все-таки? – бросает ей вслед Нелла, но с таким же успехом можно обращаться к стене. И через минуту слышит, как начинает громыхать посуда на кухне. Все они по-своему толкуют этот привычный язык без слов. Вслушиваясь в грохот кастрюль на территории, где Корнелия чувствует себя хозяйкой, Нелла понимает, что на ответ рассчитывать не приходится.

Нелла вдруг вспоминает про доставленную Джеком посылку, которую она позже обнаружила в углу прихожей, куда ее зашвырнула чья-то нога. Она вдруг испытывает возбуждение, смешанное с каким-то влажным страхом в низу живота. Нелла распечатывает посылку. Словно услышав призыв, миниатюрист ей ответил, и ответ должен быть внутри. И тут выпархивает записочка, написанная мелким почерком:

«Все проходит».

В первой коробке обнаруживаются две кроватки – одна с пологом из шелка лимонного цвета, отороченным высушенной лавандой, а другая из алого бархата. Во второй лежат изящно переплетенные книжечки, некоторые размером с ноготок, исписанные убористым почерком, с географическими картами и геральдическими картинками. Она пролистывает их в поисках любовной записочки, но ничего не находит, испытав при этом то ли разочарование, то ли облегчение. В третьей коробке она находит Библию с крупной буквой «Б» на обложке, а также всякую домашнюю утварь: плетеные корзиночки, мешочки, бочонки и швабру, сушилку для одежды. А еще горшочки с кастрюльками, совсем крохотные ножи-вилочки, расшитые думочки и даже две картинки маслом с изображением цветов.

Все в радость. Никакой назойливости, внутренняя гармония в противовес хаосу и противоречиям внешнего мира. Никакого вызова, полное умиротворение. Она открывает четвертую коробку, и из груди вырывается «ах!». В оберточной бумаге лежит миниатюрная зеленая птичка, перышки кажутся настоящими, позаимствованными у другой, с более незадачливой судьбой. Птичка глядит на нее своими блестящими черными глазками-бусинками. Коготки из проволоки, покрытые воском, легко приспособить под любой насест.

Сомнений нет, это Пибо. Снова его увидеть – вот счастье! А какое искусство! В фигурке схвачена сама суть, которая кажется реальнее живого попугая, его сжали до особой плотности, удостоверили, запечатлели на все времена. Нелла подносит фигурку к свету, вспоминая свои ощущения в Ассенделфте, когда ей подарили попугая. Но радость быстро оборачивается разочарованием. Модель покусилась на оригинал и в конечном счете похитила оригинал у нее. Украла его душу. Эта птичка умещается на ладони, но она не заменит ей настоящего Пибо. И никогда не взлетит.

А на смену разочарованию приходит страх: откуда миниатюрист знает, что случилось с ее птицей? Не может же это быть простым совпадением. Сколько в Амстердаме зеленых попугаев? Пибо был уникален. Может, миниатюрист поймал его и ощипал? Может, это Марин подстроила весь этот мрак, оставив окно открытым в надежде, что несчастная птица долетит до улицы Калверстраат? «Ну нет, это уж ты загнула. Но вот что бывает, когда мы не бережем своих любимых».

Нелла относит птичку в кукольный дом и сажает на спинку стульчика красного дерева – вот уж чего бы ей не позволили сделать в реальной жизни. Маленькие Резеки и Дхана лежат у ног маленького Йохана. Нелла берет в руки кукольного призрака, трогательно похожего на оригинал, чей труп сейчас лежит в подвале. Она поглаживает пса по голове, и вдруг ее пальцы застывают в воздухе: у Резеки между лопаток – красное пятнышко.

Она подносит собачку ближе к горящей свече. Последние сомнения отпадают. Кровавое пятнышко цвета ржавчины. У Неллы пересыхает в горле, а сердце начинает колотиться. Она не может вспомнить, было ли оно с самого начала – просто не разглядывала фигурку особенно пристально. Не смотрела? Не видела? Зато сейчас всматривается. Может, это случайный мазок? Капля краски упала с кончика кисточки, когда художник собирался раскрашивать что-то другое? Маленькая Резеки разлеглась у нее на ладони, красное пятно на сером загривке выглядит как жутковатая метка, полученная при крещении. Куколка остается ледяной, несмотря на пламя свечи и теплую ладонь. Нелла снова разглядывает записку: «Все проходит». Наверняка это старая голландская поговорка – ничто не вечно, и сама судьба может развернуться на сто восемьдесят градусов.

От этой метки на теле, предвестницы будущего, ей становится не по себе. Она переводит взгляд на кукольный дом. Обшитый черепаховым панцирем, он как будто светится в темноте, а интерьеры выглядят роскошными и ни на что не похожими. «Я должна завтра же сходить на Калверстраат, – говорит она себе. – Только на этот раз одна».