Истории
– Хочу, чтобы Йохан вернулся домой. – Нелла сама не ожидала от себя таких слов.
Корнелия, делающая пирожки с фруктовой и ореховой начинкой в качестве компенсации за утрату Пибо и черствость Марин, улыбается, глядя на молодую хозяйку.
– Вернется, куда он денется. Вы уж подождите.
Не в силах больше молчать, Нелла рассказывает служанке про свою встречу с Лийк в Старой церкви, про то, как ее простая молитва о душе Пибо была истолкована этой ненормальной. Корнелии эта тема куда интереснее, чем туманные разговоры о миниатюристе. Вместо предположений и фантазий – конкретный орешек, который надо разгрызть. Лийк тоже проблема, но из плоти и крови.
Корнелия слушает ее, перетирая миндальные орехи и корицу, прежде чем обвалять все это в пшеничной муке.
– Там был еще кто-нибудь из знакомых? – спрашивает она.
– Нет, – утаивает правду Нелла.
Корнелия вздыхает, добавляя белый инжир в начинку.
– Эта Лийк, скажу я вам, сумасшедшая. Но голова у нее варит.
В сгущающихся сумерках Корнелия рассказывает молодой хозяйке историю отношений Марин и Лийк.
– Марин была еще совсем молоденькая, когда познакомилась с Гансом Меермансом. Он дружил с нашим хозяином, и оба работали клерками в Казначействе. Господину было восемнадцать, а Марин где-то одиннадцать.
– А Лийк говорила, что, когда им было по двадцать два года, они вместе плавали на судне.
– Ну да. Только их дружба началась гораздо раньше.
Нелла пытается представить себе золовку в одиннадцатилетнем возрасте, но у нее ничего не получается.
– Они познакомились на банкете, еще на Синтерклаас, – продолжает Корнелия. – Вот почему Марин его терпеть не может. Из-за воспоминаний. Отец нашего господина решил устроить ужин в холле. В старом доме, поменьше нашего. Пришли бродячие музыканты попытать счастье. С тромбонами, рожками и скрипками. Марин все танцевала и танцевала с Гансом Меермансом. А ему что? Одиннадцатилетняя девчонка. Никто. А он принц! Ох и хорош же был собой. Вы не смотрите, какой он сейчас. Жрет много, живот из рубашки выпирает.
– Откуда ты все это знаешь, Корнелия, тебя тогда еще и на свете не было!
Служанка недовольно цокает языком и коротко подводит черту своим разглагольствованиям:
– Да уж расщелкала. Невелика загадка.
– А Марин знает, что ты ее расщелкала?
Корнелия придвигает к себе миску с яблоками и начинает очищать их от кожуры. Каждое яблоко – одним движением ножа.
– А чего она ждет? – Служанка уходит от прямого ответа. – Вы ведь тоже хотите. Всем хочется развязать этот узелок. Вот и мы с Отто… посматриваем да послушиваем.
Корнелия излучает уверенность, а вот Нелла сомневается, что Марин вообще можно постичь, пусть даже с одной стороны. Тут тебе и любовная записка, и стручки с горошинами, и географические карты… а ее замкнутость, а жестокие слова вкупе с неожиданной щедростью. Ей кажется, что Марин утекает как вода сквозь пальцы, Йохан же во многом разъяснился, обрел вполне понятные очертания.
Корнелия рвется рассказать о своей хозяйке, даже просить не нужно. Нелла поглядывает на ее проворные руки и симпатичное мучное пятнышко на кончике носа. «Моя первая настоящая подружка», – думает она про себя. Пока та щебечет, у Неллы словно разрастается сердце в грудной клетке, уже нет сил терпеть, так бы и прижала к себе это дитя из сиротского приюта, чьи кулинарные таланты способны утешать близких.
Для Корнелии произнести это вслух значит придать истории осмысленность евангельского текста, упорядочить жизнь Марин, а стало быть, и собственную. Спору нет, она хорошая рассказчица. Нелла заслушалась. Живо представила себе танцующих и музыкантов, вдыхает запахи вина с корицей, имбирного хлеба и жареной свинины. Воздух пропитан любовным томлением – по крайней мере ожиданием чего-то такого и опасениями, с этим связанными, в силу молодости. Вознесясь к солнцу, можно и сгореть.
– Наш господин и Меерманс были хорошими друзьями, – рассказывает Корнелия. – Поэтому тот частенько захаживал. Но при всей взаимной симпатии парни были горячие, честолюбивые и постоянно ссорились. А Марин их мирила. Она называла их «икарами».
– Она и Меерманс любили друг друга? – перебила ее Нелла.
– Подожди, сейчас… – Корнелия перевела дыхание. – Парни были как дикие мустанги. Необъезженные. – Глаза у нее расширились. – А любовь… кто ж его знает? Девчонке-то было всего одиннадцать.
– Ну да, – соглашается Нелла. А сама думает про Отто, дрожащего на скамье в Старой церкви. И про свои неоформившиеся чувства к нему. Что-то вроде смутного влечения. Хотя ей самой уже почти девятнадцать, о любви, похоже, она знает не больше одиннадцатилетней. С годами не приходит уверенность, скорее еще больше сомневаешься. В твою жизнь постоянно вторгается чужой опыт.
– Через несколько лет наш господин ушел из Казначейства. – После паузы Корнелия выходит из некоторой задумчивости. – А Меерманс остался. К тому времени Марин уже было около пятнадцати, а этим по двадцать два. Родители у обоих умерли. Все трое часто виделись – танцы, застолья в гильдии и все такое. Марин танцевала только с Меермансом и своим братом.
В ответ на смех молодой хозяйки Корнелия удивленно поднимает бровь.
– Лийк ведь рассказала вам про то, как наш хозяин уплыл на корабле в Батавию.
– Ну да. – Нелла мысленно рисует картинки восточной страны: горячие пески, знойное синее небо, хрустящие ракушки… кровавые разборки. – Они уплыли вдвоем. Так сказала Лийк.
– Она соврала. Или это муж ей соврал.
– Но зачем ей…
– Вернувшись из плавания, господин пошел к Меермансу. – Корнелия подалась вперед. – И посоветовал ему поменять правила игры, объявить войну писакам в городской мэрии, вместо того чтобы им поддакивать. «Йохан, это неправильно, – сказала ему Марин. – Если ты у нас такой, это еще не значит, что всех надо равнять под себя».
Корнелия, заглянув в миску с вымачивающимся изюмом, в задумчивости помешала в ней деревянной ложкой.
– Короче, Меерманс тоже решил уйти из Казначейства и поступить в Ост-Индскую компанию, – продолжает она рассказ. – Но он был нашему господину не чета. В ОИК у него не заладилось. Не умел открывать нужные двери. К тому же, на его несчастье, Йохан быстро разбогател.
Корнелия достает из шкафчика бутылку с рапсовым маслом.
– И вот однажды приходит он к хозяину в новый дом, который тот построил для Марин. – Служанка наливает масло в глубокую сковородку. – Специально, когда ее не было дома. И предлагает его сестре руку и сердце.
– А Йохан?
– Отказал.
– Как? Почему отказал?
Корнелия, пожав плечами, понижает голос.
– Вы меня спрашиваете? Видать, была причина. – Она добавляет в жидкое тесто изюм и яблочные дольки и, перемешав, бросает на сковородку первую порцию, с шипеньем встреченную раскаленным маслом. Деревянной ложкой Корнелия переворачивает полоски и соединяет края, одновременно посыпая поднос контрабандным сахаром от Ханны Мааквреде. – Кроме пригожести, если она в твоем вкусе, Меермансу и похвастаться-то было нечем. – Она помолчала. – Короче, ушел он и больше к нам ни ногой.
Корнелия вытаскивает готовый пончик и аккуратно опускает в сахар. Наклонившись к Нелле, шепотом добавляет:
– Сдается мне, наш господин сказал Меермансу, что Марин не горит желанием.
– Но зачем он это сделал?
– Может, она ему нужна была дома. А может, решил, что Меерманс ей не пара. Она же у нас книжки умные читает. Не то что обычные жены.
– А что же Меерманс? – спросила Нелла.
– А он тогда женился на ее подруге. – Корнелия, помрачнев, бросает на раскаленную сковородку два будущих пончика. Масло шипит и постреливает, но служанка настороже. – И по сей день небось жалеет.
Она подает молодой хозяйке первый пончик. Он еще теплый, и поджаристая корочка схрустывается во рту, оставляя воздушную кашицу из миндаля, имбиря и яблок.
– Просто чудо, – выдыхает Нелла.
Корнелия ухмыляется, стараясь не подавать виду, что растаяла от комплимента.
– А все деньги, – говорит она. – Само собой. Девушка была с хорошим приданым.
Нелла сжимает губы, с которых уже готов сорваться нечаянный возглас. На ее щеке видны крупинки сахара. Ей подумалось о том, как спустя годы Марин устроила личную жизнь брата. Уж не был ли этот брак без любви ее местью за то, чего Йохан когда-то лишил ее?
– А что по этому поводу сказала Марин?
– А! – Со значением восклицает Корнелия, бросая очередную штучку в шипящее масло. – Марин о решении брата ничего не знала. Еще очень долго. Они же с Меермансом не разговаривали. Через несколько лет только узнала.
Нелла вспоминает рассказ Корнелии о дамах, сначала приходивших в этот дом, а потом забывших сюда дорогу. Может, в их числе была и Лийк ван Кампен и именно она сажала певчих птиц в шевелюру Отто как в гнездо?
– Здесь все про всех знают, – продолжает Корнелия. – Золотая Подкова не такая большая. Это был пир на весь мир. Три дня гуляли. – Корнелия складывает руки на груди. – Но в народе как говорят? На свадебном пиру гуляли, аппетит не нагуляли. Удивительное дело, но на свет божий появилась Ариана Меерманс.
– А как Марин узнала про подлянку?
Корнелия мотает головой.
– Шесть лет она о Меермансе ничего не слышала, пока Йохан во время большой ссоры ей все не выложил. К тому времени со всеми подругами рассорилась, восстановила жен членов гильдии против себя. И первую – Лийк. Ван Кампен, конечно, та еще сучка, но она ведь знает, что ее муж любит Марин Брандт.
– Даже не верится, что Йохан мог так с ней поступить.
Служанка вздыхает.
– Не знаю, что и сказать.
Нелла чувствует себя скверно, и пончики тут ни при чем.
– Почему Меерманс ничего ей не сказал? – удивляется она. – Разве это так сложно?
– Лийк о-очень богатая, – объясняет Корнелия для непонятливых. – Он заполучил ее деньги и весь сахар, который она унаследовала от отца. Меерманс слабак. Ради такого богатства он предпочел держаться от Марин подальше. Но потом они начали общаться на расстоянии. Время от времени она получает от него подарки. Лийк наверняка знает. Поросята, куропатки, один раз оленья вырезка. А я с этим разбирайся. Ощипывай, руби, фаршируй, жарь, вари. Нет бы прислать ожерелье.
– Как ты думаешь, Марин его любит? – Нелла вспоминает неловкий момент в прихожей, когда Меерманс взял Марин за руку, затянувшееся молчание, нервозность Лийк. Вспоминает спрятанную в ее комнате любовную записку и то, как она ее порвала на клочки. «Люблю тебя. Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».
– Сердце Марин – загадка, – тихо говорит Корнелия. – И для нее самой тоже.
