Глава 14
Вопрос на засыпку: Как не испортить отношения бытом?
Ответ: Удивляйте, удивляйте и еще раз удивляйте!
Проснувшись утром, сладко потянувшись, я сразу посмотрела на часы – без двадцати восемь – отличное время для сладкого «доброе утро, дорогой». И ничего, что на заснеженном дворе суббота: если мой муж спит, в чем я сомневаюсь, то я его разбужу, а если он не спит, то я его обрадую…
Долой майку и шорты, долой скромность и надуманную тактичность, да здравствуют пеньюары, приятные неожиданности и непредсказуемые семейные отношения!
Дмитрий Сергеевич, я девушка отходчивая, но, увы, злопамятная и вредная…
Соскочив с кровати, почистив зубы, взлохматив волосы, я за секунду надела пеньюар и задержалась минут на пять около зеркала. От меня шли такие флюиды нерастраченной энергии и женственности… Нет, не так. Какие еще флюиды?! От меня летели стрелы, самые настоящие стрелы страсти! Я даже не помню, когда еще я была так сногсшибательно хороша! Тепленькая (только что из постели), слегка растрепанная (будто маленький воробей), без лифчика (а кому нужны эти формальности?), в тоненьких трусиках и коротком кружевном пеньюаре, который просвечивал нужное и прятал тайное, я могла убить одним видом кого угодно! Да где вы еще найдете такую?!
– Нигде, – улыбнулась я и решительно вышла из спальни.
Мой путь лежал безошибочно к кабинету Дмитрия Сергеевича. Это для нас, простых смертных, суббота выходной, когда можно поваляться в постели или злоупотребить сразу двумя чашками кофе под звуки телевизора, а у трудоголиков и зануд совсем иная жизнь – жизнь строго по ежедневнику, строго по пунктам и ни-ни влево или вправо. Ни-ни.
Босые ноги то шлепали по паркету, то ступали на мягкие коврики, а душа пела «дэнс-дэнс-дэнс» и «па-па-па». Золотая клетка? Да пропадите вы пропадом! Анчоусы не живут в клетках!
Бом-бом-бом – донесся бой часов, и я распахнула дверь кабинета…
Миллионы несуществующих светлячков полетели ко мне со всех сторон, они облепили руки, шею, плечи, ноги… они сделали меня светящейся и особенной, они поддержали в трудную минуту, и я оказалась на сцене перед малочисленной, но значимой публикой. Сделав несколько шагов, остановившись, прислонившись к узкому шкафу, забитому одинаковыми толстыми папками, я наклонила голову набок и улыбнулась, утопая в шоке Дмитрия Сергеевича Кондрашова и Германа.
– Доброе утро, дорогой, – отомстила я, не сводя глаз с окаменевшего мужа. (Его помощника я нарочно не заметила, ни к чему отвлекаться во время виртуозного и интимного пассажа.) Ах, у вас важная беседа? Но если однажды в этом кабинете мне выделили пятнадцать минут на разговор, почему бы не побаловать меня еще разок? – Сегодня суббота, а ты рано встал… – дав возможность присутствующим оценить мое бесподобное тело, я двинулась дальше, а именно к столу.
Герман стоял около окна, рядом с буйно растущим цветком и темно-коричневым креслом, и, кажется, потерял способность двигаться. Краем глаза я уловила его покрасневшие уши и подлетевшие на лоб брови. Какая реакция! Любо-дорого посмотреть. И все же я должна была признать, что присутствие Германа меня немного огорчило. Я бы предпочла побыть с Дмитрием Сергеевичем наедине. Только он и я, и между нами не слишком большое расстояние, и между нами дрожит тайна, и между нами «да» и «нет»… Кажется, я размечталась, кажется, я бросилась вплавь по бурной реке романтики… к чему бы это?
Дмитрий Сергеевич сидел за столом и тоже не шевелился – о чем он думал? Полагаю, понимал, что этот спектакль – маленькая месть за вчерашнее.
Я подошла сзади и положила руки на его плечи, погладила, смахнула несуществующую пылинку, опять погладила, наклонилась, прижалась, коснулась пальцами гладковыбритой щеки и горячо шепнула в ухо:
– Ты же не будешь сегодня работать, правда? Может, сходим куда-нибудь?
Не дожидаясь ответа (это было бы глупо, какие еще ответы, когда сердце Дмитрия Сергеевича перестало биться три минуты назад), я подняла голову и сфокусировала взгляд на Германе.
– Ой! – воскликнула я, изображая смущение. – Здравствуйте, Герман. Я не заметила… Извините, но сегодня суббота, я не предполагала…
– Доброе утро, Наташа, – выдохнул Герман и автоматически обмахнулся блокнотом, как веером.
– Ну, не буду вам мешать. – Еще одна очаровательнейшая улыбка и шлеп-шлеп-шлеп – быстренько за дверь. Миссия выполнена! Отличный прицельный удар по врагу!
К левому крылу я уже бежала, перед глазами мелькали вытянувшиеся лица Германа и Кондрашова. Не буду вам мешать… Буду, буду, буду!
– Да! – поздравила я себя, оказавшись в спальне. Раскинув руки в стороны, превратившись в самолет «Як-7», я бухнулась на кровать. – Да! Да! Да!
Представляя, как они сейчас стараются сделать вид, будто ничего не произошло, как они натужно выдают слова, как листают бумажки, я засмеялась. Да, вот такая она – семейная жизнь. Удивительная и непредсказуемая!
* * *
– Как поживаешь, старушка?
– Вполне, – легко ответила я, радуясь родному голосу Середы. Эх, если бы он сейчас выскочил из телефонной трубки, было бы совсем хорошо.
– Гостей ждешь?
– А ты приедешь?!
– Не-е, я в отличие от некоторых не любитель портить выходные ни себе, ни другим.
– Негодяй, – хмыкнула я в трубку и тут же поймала намек за хвост: – Подожди… ты хочешь сказать, что сейчас ко мне приедут гости?
– Угу, верно мыслишь.
– Но кто?
– Считаю до трех – раз, два…
– Бережков? – вопросительно произнесла я и тут же заметалась по каминному залу. – Не может быть! Он точно приедет? Прямо сейчас? Но сегодня же суббота! Хотя у некоторых это вполне рабочий день… Во сколько?
Середа безжалостно захохотал, а я заныла, надеясь разжалобить его гранитное сердце протяжными стонами и всхлипами.
– Приедет, приедет, – весело ответил Лёня, – минут через сорок. Наш сливовый дружок наступил на те же грабли, что и ты, и теперь крутится ужом, боясь провалить заказ и огорчить Бондаренко.
– Подробности, мне нужны подробности! – воскликнула я, нарочно плюхаясь на новенький диван (сидя на нем, мне будет особенно приятно слушать о потугах подлизы и карьериста Сливы Бережкова).
– Твой муж отказался с ним встречаться, и пришлось нашему незаменимому дизайнеру удовлетвориться общением с Германом. Сама понимаешь – это приличный пролет. Менять интерьер без одобрения хозяина – весьма рисковое дело.
– Еще бы!
– К тому же Слива знает, что в заказе обозначена переделка всего левого крыла, а его пустили только в каминный зал, вот он и дергается, как бы не сесть в лужу, и недоумевает: отчего вдруг такие перемены. Вчера осторожно выспрашивал у меня про тебя – интересовался твоими успехами в доме Кондрашова…
– Надеюсь, ты не сказал ему, что главный мой успех – это скоропалительное замужество! – засмеялась я.
– Нет, зачем портить сюрприз. – Середа на секунду замолчал, затем чиркнула зажигалка. Я сразу представила его лежащим на диване с пепельницей, сигаретой и телевизионным пультом поблизости. Небрит и лохмат. – Сама его порадуешь.
– Значит, он договорился с Кондрашовым о встрече? Сегодня?
– Не-а, не угадала. Он решил немножко сымпровизировать…
– Ну же, ну же! – поторопила я, умирая от нетерпения. Нельзя же выдавать информацию столь крошечными порциями, это расшатывает нервную систему и доводит до обморочного состояния!
– Слива решил нагрянуть к вам без предупреждения. По его мнению, это единственный шанс застать Кондрашова и переговорить с ним. Вот и готовься, он уже едет.
– Во дает, – подивилась я смелости Бережкова. А главное – какая изобретательность! Даже я в свое время не додумалась до этого. Но, с другой стороны, и мне есть чем гордиться: я додумалась до похода в загс.
Быстренько распрощавшись с Середой, я полетела искать Германа. Нужно же встретить человека как полагается – едет же, надеется меня переплюнуть… Душа у него болит за дело, и выходной-то ему не выходной, и семь верст не крюк!
Герман получил от меня четкие инструкции: встретить дизайнера, проводить в левое крыло и бросить на съедение волкам, то есть оставить один на один со мной. Просьба не вызвала никаких возражений или вопросов, видимо, теперь, когда я стала полноправной хозяйкой дома (а кто в этом усомнится после утренней выходки?), я тоже могла отдавать распоряжения. Хотя Герман всегда относился ко мне хорошо и, надеюсь, со временем он сможет больше доверять мне и наши отношения плавно перейдут в разряд дружеских. Со временем – это теперь общий диагноз.
– Да, конечно, – ответил Герман, а я вспомнила его покрасневшие уши и приподнятые брови. Замечательные были уши, замечательные брови!
– А Дмитрий Сергеевич, он…
– Работает.
– Я так и подумала.
Работай, милый, работай… скоро будет не до этого.
Ехидство набирало обороты, вредность переваливала через край, и, предвкушая встречу с Бережковым, я устремилась в левое крыло дома. Моя обитель, никто на тебя не посягнет, никто не перемешает краски, не добавит холодных безделушек на полки и никто не посмеет сдвинуть диван даже на сантиметр! Хорошо быть хозяйкой, хо-ро-шо!
В спальне, быстро поменяв футболку на любимую красную майку (для боевого настроя), натянув кофту (для маскировки), сменив домашние штанишки в обтяжку на джинсы (для гармонии), я прислонилась спиной к двери и затаила дыхание – сегодняшний день объявляю удачным! Неважно, сколько мне придется так простоять – эффектное появление требует жертв.
Слива, на мое везение, появился через двадцать минут. В щелку я увидела его нагеленные, прилизанные волосы, самоуверенную физиономию, а затем и спину. Собственно, самоуверенным было все, включая галстук и запонки.
Он огляделся, состроил недовольную гримасу, что-то буркнул явно в адрес Кондрашова (руки прочь от моего мужа!), прошелся до окна, зачем-то подергал шторину и прислонился спиной к подоконнику. Это был наилучший момент для моего выхода, и я не отказала себе в удовольствии.
Открыла дверь и вышла из комнаты.
Глаза Сливы округлились и сверкнули молниями, подскочив, он отделился от окна, нахохлился и встал в позе «руки в боки, ноги на ширине плеч». На секунду мне показалось, что он сейчас выскочит из костюма, трансформируется в деревенского петуха, вздернет хвост, расправит крылья и налетит на меня бойцовской грудью.
– А ты что здесь делаешь, Амелина?.. – прошипел он, предполагая худшее, но до настоящего худшего он вряд ли бы смог додуматься.
– Привет, как дела? – беззаботно поинтересовалась я, прохаживаясь по каминному залу. Моей походке в данную минуту могла бы позавидовать любая профессиональная модель. Я старалась, о, как я старалась!
– Как ты здесь оказалась? Почему тебя впустили? Хочешь обскакать меня? А Бондаренко знает, что ты здесь?
– Нет, не знает, – честно ответила я на последний вопрос. – Да ты присаживайся, устраивайся поудобнее.
Ну, кто после этого скажет, что я не гостеприимная хозяйка?
Но Слива доброту и заботу оценивать не собирался, он вдруг расслабился, сменил позу на вальяжную, улыбнулся до ушей и сделал пару шагов в мою сторону. Шок от увиденного, по всей вероятности, прошел, можно было вновь взобраться на пьедестал и плюнуть вниз на ненавистную меня, что Бережков незамедлительно и сделал.
– Что? Еще надеешься получить работу, неудачница? – едко спросил он, щурясь. – Не выйдет. А когда Бондаренко узнает, что ты притащилась сюда, несмотря на его запреты, он вышвырнет тебя вон из «Ла-Пэкс» и будет абсолютно прав, – от перевозбуждения Слива вильнул попой, я потупила взор, дабы больше не видеть этого безобразия. – Твой удел – маломерки-однушки, и больше ни о чем не мечтай!
– Какая еще работа… – улыбнулась я и, не желая более растягивать малоприятную сцену, спокойно и с удовольствием добавила: – Я здесь живу.
Лицо Бережкова претерпело значительные изменения: сначала его улыбка стала тусклой, затем растерянной, а затем скользкой, глаза заблестели маслом, щеки раздулись. Наверное, мозг распух, пытаясь проанализировать услышанное.
– С чего это? – осторожно спросил он.
– А любим мы с Дмитрием Сергеевичем друг друга.
Бедный, бедный Слива… информация в его голове наслаивалась одна на другую, картинка не складывалась, а глупость и озабоченность притормаживали ход мыслей. Он знал, я собираюсь замуж, но не знал за кого и вообще сомневался – а правда ли это? А тут новый виток сюжета! «Куда клонит выскочка Амелина? В каком месте привирает?»
– Он с тобой спит, что ли?
К сожалению, нет, мой юный друг, но тебе об этом знать не обязательно.
– Мы поженились, – равнодушно сказала я и погладила любимый диван, как хозяева гладят кошек.
В душе Сливы проклюнулись первые ростки неуверенности и сомнения, он подался вперед, потер ладонью нос и торопливо произнес:
– Ты морочишь мне голову… кто ты и кто он! На таких, как ты, Амелина, не женятся. А твой первый муж был просто не в себе, и к тому же он сбежал, и правильно сделал! А Бондаренко ты наврала, чтобы быстренько заполучить отпуск. Тигрица! Колдунья! Русалка! Тьфу! Сирена! Ты здесь, чтобы своровать мой проект, а ну покажи паспорт!
Но зачем показывать паспорт, когда при мне иное доказательство… Я еще раз провела рукой по четкой линии дивана, и три бриллиантика на новеньком обручальном кольце поставили жирную точку. Слива дернулся, точно от удара током, сжал зубы и испепелил меня взглядом. Две сальные прядки упали на лоб, закрыв правый глаз.
– В услугах дизайнера мы больше не нуждаемся, – спокойно произнесла я, – в левом крыле и так уютно и красиво, не находишь?
Нет, Бережков не находил. Расправив крылья, превратившись теперь в черного ворона, он вылетел из каминного зала, проклиная каждый мой вдох и выдох. Еще бы! Враг номер один одержал окончательную победу, крыть больше нечем, на знаменах отпечатан чужой ненавистный герб – туру-ру-ру.
Да ладно тебе, Слива, подумаешь, горе какое! Хочешь, на корпоративной вечеринке я приглашу тебя на медленный танец? Не хочешь? Тогда точно приглашу.
– Он ушел? – В зал заглянул Герман.
– Да.
– И больше не придет?
– Нет, не придет.
– Честно говоря, он мне не нравился.
– Мне тоже.
– А как быть с ремонтом?
– Чуть позже я куплю другой шкаф, а больше ничего менять не нужно.
– Наташа, я рад, что женой Дмитрия Сергеевича стали именно вы, – Герман осекся, издал еле слышное «хм» и скрылся за дверью.
– Я тоже рада, – ответила я, подумывая, а не купить ли мне еще один пеньюар?
* * *
Своего мужа за целый день я видела только дважды: первый раз утром, когда ворвалась в его кабинет, второй раз за обедом, когда стряпня Ады Григорьевны довела меня до крайней степени обжорства. Дмитрий Сергеевич молча сел за стол, молча положил на тарелку картошку и рыбу, молча поел и протянул руку к стакану с виски. Подперев щеку кулаком, переваривая салат из кальмаров, я смотрела на него неотрывно и мысленно вела диалог.
«Вкусно, милый?»
«Да, очень»
«Ты не устал работать? Сегодня все же суббота…»
«Нет, не устал. Проект «Оникс» занимает меня целиком и полностью».
«Ну, ночь, я надеюсь, ты проведешь со мной, а не с «Ониксом»?»
«Э-э-э….»
Дмитрий Сергеевич даже не догадывался, как мило мы беседуем с ним в мире моих фантазий. Выпив виски, он обжег меня взглядом, дежурно поинтересовался: как дела, не нужно ли чего, и поднялся на второй этаж. А мне предстояло опять заняться великим искусством саморазвлечения. Нет, я вовсе не сложила лапки и не вжилась в роль удобной жены, наоборот, я взяла паузу, чтобы отдохнуть, расслабиться, обрести прежнюю беззаботность и затем потребовать то, что принадлежит мне по праву, то есть нормального мужа и полноценные супружеские отношения. Я должна была увидеть его смятение, его желание… да что угодно! Я должна была заставить его полюбить меня…
Странные, непривычные чувства уже блуждали по моему телу, горячие желания терзали душу. Я вспоминала то поцелуй в загсе, при подаче заявления, то поцелуй во время заключения брака, и тот поцелуй в щеку после ресторана тоже не давал покоя. У меня появилась какая-то болезненная уверенность, что между нами уже что-то есть, вот только доказательств этому не наблюдалось… И проблема состояла в том, что я, похоже, уже отчаянно желала видеть, трогать и прижимать к себе эти самые доказательства. Мне не хватало тепла, и не кого-то там чужого, пришлого, мне не хватало тепла Дмитрия Сергеевича Кондрашова, собственного мужа. Здравствуйте, приехали…
Как мог он бросить меня вчера?
Как мог не прийти?
Почему не пожелал спокойной ночи?
Почему не объяснился?
Почему так трусливо и жестоко дал понять, где мое место?
Ошибаетесь, Дмитрий Сергеевич, мое место не в левом крыле дома, мое место – в вашем сердце (справа, слева, сверху, снизу и в центре). Вы придете ко мне или я приду к вам, какая разница, не будем мелочиться… Не будем.
Но расслабиться мне не удалось – космос, настенные, настольные, напольные часы и даже природа были против! В шесть часов поднялась настоящая снежная буря, которая и внесла в дом вместе с запахом мороза, хвои, японских духов и вишни мою маму. Удивительно, ветер не растрепал ее безупречной укладки и не добавил лицу раздражения – Эмма Карловна Фогли светилась счастьем, и какие-то там бури не могли испортить ее прекрасного настроения.
– Я к вам без приглашения, тещам положено вести себя нагло, – сообщила она, элегантно скидывая норковую шубу. – Как поживаете?
Плохо, плохо, мама, мы поживаем, кое-кто настойчиво уклоняется от супружеских обязанностей…
– Прекрасно, – выдохнула я и присвоила этому дню статус незабываемого.
Мама была одета более чем тщательно, и в ее облике присутствовали роскошные нотки ретро. Красная юбка годе до пола, белая шелковая блузка с немыслимым острым воротником, малюсенький, тоже шелковый, красный шарфик на шее… Ей точно хотелось показать, что время над ней не властно, что она женщина без возраста, женщина умная, роскошная, необыкновенная. И ей это удалось. Как всегда, удалось. А уж длинная тонкая сигарета дополнила образ. Решительно пройдя в большой каминный зал, мама устало упала в кресло, закинула ногу на ногу и пустила к потолку облако дыма. Ада Григорьевна тут же принесла пепельницу, и, что удивительно, на ее лице не читалось недовольство – да, умеет мама очаровывать…
– Где твой муж? – поинтересовалась она, оглядываясь.
– В кабинете.
– Где Герман?
– Там же.
– Ничего не понимаю.
– А что же здесь непонятного?
– Терпеть не могу трудоголиков, – маман фыркнула и, вытянув руку, залюбовалась маникюром. – Я только что из салона… хотела перекрасить волосы, но в последний момент передумала. Значит, они в кабинете?
– Ага.
– Сколько я раз говорила Дмитрию, что ему нужно менять свою жизнь…
– Так он вроде тебя послушался и женился на мне, – не удержалась я от ехидства.
– Я хочу их видеть. Обоих. Ада Григорьевна!
Голос мамы полетел по первому этажу хищной нетерпеливой чайкой. Еще бы! Она приехала блистать, приехала опробовать себя в новой роли тещи, а кругом никого (я не в счет), пусто!
Ада Григорьевна появилась тут же и опасливо посмотрела на меня.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, все в порядке, – небрежно отмахнулась мама, – но я хочу видеть Дмитрия и Германа. Накрывайте на стол, будем пить кофе, есть круассаны и болтать ни о чем.
По лицу Ады Григорьевны я поняла, что круассанов нет.
– Круассанов нет, – сообщила я, пряча улыбку. Мама, видимо, полагает, что круассаны пекут в каждом доме каждый день на случай, если вдруг Эмме Карловне Фогли захочется зайти в гости.
– А что есть?
– Кекс с изюмом, пышки, крекеры.
– Годится! – Но сидеть на месте мама не могла, ее юбка, кофта и шарфик, не говоря уже о прическе, требовали немедленного восхищения и поэтому потащили ее прямо в кабинет Кондрашова. – Пойдем, – потребовала она, туша сигарету, и потянула меня к мужу.
Я не сопротивлялась. Зачем? Мы же теперь одна семья… и к тому же тещу не выбирают…
В кабинете пахло свежими газетами, заваркой, жидкостью для мытья полов, цифрами, вопросами, занудством и мухоморами. Дмитрий Сергеевич сидел за столом, а Герман рядом на стуле. Склонившись над огромным листом бумаги, изрисованным черной и красной ручкой, они о чем-то дружно молчали.
– Поверь мне, он хочет, чтобы его любили… – услышала я тихий голос маман и удивленно приподняла брови. – Твой долг – сделать его счастливым.
– Нет проблем, – так же тихо ответила я, не поворачивая головы в ее сторону.
– Эмма? – Дмитрий Сергеевич отвлекся от проекта (наверняка «Оникс»). – Рад тебя видеть, ты прекрасно выглядишь. – Он встал, вышел из-за стола и посмотрел на меня.
– Ада Григорьевна накрывает стол, – немного разрядила я обстановку, впитывая холодный огонь серых глаз.
– Очень хорошо, мы с Германом…
Но договорить Дмитрий Сергеевич не успел, мама уже надела на себя образ бесцеремонной тещи, который доставлял ей исключительное удовольствие.
– Здесь нужно проветрить, а я не переношу сквозняков. Герман, проводите меня на кухню, я хочу кофе.
Не удостоив больше никого ни словом, ни взглядом, она развернулась и вышла из кабинета, унося с собой дождь, ветер, стужу, зной и все тайны мира – убийственная походка! Сколько мужчин погибло, поймав однажды покачивание этих бедер, поворот плеч, небрежный взмах руки… Скажу честно, много. Очень много.
Герману ничего не оставалось, как последовать за ней, и мы с Дмитрием Сергеевичем остались наедине.
* * *
Его широкая ладонь закрывала центр чертежа, будто через секунду должен был прозвучать приказ о наступлении, и верная смерть ожидала и Колчака, и Юденича, и Деникина. Поистине – главнокомандующий за секунду до наиважнейшего решения, способного перевернуть ход истории!
А может, ладонь всего лишь любовно, по-отечески прикрывала недавно приобретенные десять гектаров земли… мои бывшие гектары. Наверняка.
Нам тоже было о чем помолчать, но я не обещала быть удобной женой и в загсе соглашалась совсем на иное, поэтому, усевшись в кресло, положив руки на подлокотники, завязала неспешную, ни для кого не обременительную беседу:
– Дмитрий Сергеевич, вам не кажется, что нам нужно чаще встречаться и больше общаться? «Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…» Не пугайтесь, это Пастернак.
Рука Кондрашова переместилась с чертежа вправо, он вдруг расслабился и откинулся на спинку кресла.
Я улыбнулась.
Он улыбнулся тоже. Лишь уголками губ, но и этого было более чем достаточно. Более чем достаточно для того, чтобы меня насквозь продырявила молния удивления. Но через секунду лицо вновь приобрело сухое выражение.
– У меня много работы, Наташа, – ответил Дмитрий Сергеевич, – с этим ничего не поделаешь. К этому нужно привыкнуть.
Наверное, в кабинете моего мужа никогда ничего не менялось. Стол, стул, шкафы, полки всегда занимали постоянные места. Даже цветы не росли – замерли и все. Но то было раньше, не так ли?
Поднявшись, я обошла кресло (еле втиснулась между ним и стеной) и совершила первую акцию протеста, вложив в нее всю силу и негодование (рукоплещите, завидуйте и гордитесь!), а именно с грохотом и скрежетом придвинула это самое громоздкое древнее кресло почти вплотную к письменному столу Кондрашова.
– Так мы будем ближе друг к другу, – легко и непринужденно объяснила я, забираясь в кресло с ногами.
Теперь между нами было расстояние чуть больше метра. Пожалуйста, Дмитрий Сергеевич, посмотрите мне в глаза, я хочу увидеть в них правду… Бог знает какую, но правду. Чувства… ага, меня интересуют ваши чувства. Надеюсь, они постоянно отвлекают и мешают работать, надеюсь, они беспокойно скачут и даже болят, и пора объявлять эпидемию. Почему эпидемию? Потому что как раз мои чувства ведут себя непредсказуемо и странно: то жмутся друг к другу, то хандрят, то, наоборот, прыгают на месте от радости.
– Ты приходила утром… – начал он.
О, я была уверена, он никогда не заговорит со мной об этом! Но он заговорил.
– Да.
– Утром мы с Германом обсуждаем планы на день. С восьми до…
– Нет.
– Что нет?
– Я не могу вам обещать, что не приду завтра утром в это же время. И послезавтра, и послепослезавтра.
– Почему?
– Я ваша жена. У меня есть слабости, желания, устремления и так далее, и все это… понимаете… я не могу контролировать…
– Но это просто. С восьми до восьми двадцати…
– Нет, – вновь ответила я и мотнула головой.
– Что нет? – уже сердясь, спросил Дмитрий Сергеевич.
– Завтра в восемь я опять приду в ваш кабинет.
Честно говоря, смелость пошла на убыль. Потихонечку мне становилось страшно. Да, он мой муж, но он еще и Акула… И внутренней силы в нем предостаточно, он привык казнить подчиненных взглядом, одним жестом решать кучу проблем, и он привык, чтобы все прогибалось и плавилось. Я же играла на своей дудке, играла, не имея ни слуха, ни музыкального образования. Зато на моей стороне была правда. Кто-нибудь хочет с этим поспорить?
– Наташа…
– И лучше, если Германа в вашем кабинете в это время не будет.
Сейчас он спросит «почему?», и я буду вынуждена дотянуть свою партию до конца. Но хватит ли мне наглости и смелости?..
– Почему?
– Мой единственный пеньюар… в стирке.
Один, два, три, четыре, пять… Я дала Дмитрию Сергеевичу несколько секунд на правильный вывод: ну, нечего девушке надеть утром, а значит, на ней ничего и не будет… Согласитесь, Герман лишний.
– Наташа, – он устало потер лоб. – Ты недовольна, что объяснимо… Но я не собираюсь менять свою жизнь от и до. Мы поженились, и я полагал, ты понимаешь… – Он помолчал немного и продолжил: – Ты понимаешь, какая мне нужна жена.
– Какая? – на всякий случай поинтересовалась я, ну, вдруг наши взгляды не совпадают.
Дмитрий Сергеевич встал и направился к окну, теперь я могла видеть только его спину. Прекрасно, мой муж нервничает! И это сделала я! Сама! Без чьей-либо помощи!
– Ты должна уважать мою жизнь.
– Согласна.
– Ты должна считаться с моими планами.
– Согласна.
– Ты… – он резко обернулся. – Ты не должна мне мешать.
– Не проблема. – Я лучилась чуткостью и пониманием. – Только есть одна загвоздка…
– Какая?
– Вы тоже должны уважать мою жизнь, считаться с моими планами и не мешать мне. Вы же за честные отношение, не так ли?
– Ты совершенно права, и я согласен на твои условия.
– Вы хотите каждое утро совещаться с Германом с восьми до восьми двадцати, а я хочу каждое утро просыпаться от вашего поцелуя. – Кто бы знал, сколько сил мне потребовалось на эти слова и на все те же легкость и непринужденность… – Договорились? – Я вылезла из кресла, села на подлокотник, лицом к окаменевшему мужу, и невинно склонила голову набок. – Вам не трудно?
На миг мне подумалось, что Дмитрий Сергеевич Кондрашов не совершил ничего настолько тяжкого, чтобы схлопотать такой шок, но это лишь на миг…
Он развернулся ко мне, щека дернулась, глаза сузились. Много ли я прошу? О! очень много! Практически невозможное!
– Хорошо, – ответил он, и ледяные мурашки побежали по моей спине. Я почувствовала себя проигравшей, хотя победа должна была быть за мной… Почему, почему ему удалось выбить меня из колеи, почему удалось лишить уверенности, почему?
Я молчала. Язык примерз к нёбу и отказывался шевелиться, я не хотела смотреть на Кондрашова, но и глаза отвести не получалось.
Он сделал несколько шагов и оказался совсем рядом, и я необъяснимо зачем вцепилась в рукав его рубашки… так маленькие девочки докучают своим родственникам, прося конфету или мороженое, так белка цепляется за большого неведомого человека, надеясь на орех, так женщина доверяет мужчине, заранее зная, что это может быть напрасным…
– Не стоит вычеркивать сегодняшний день, – произнес Дмитрий Сергеевич и притянул меня к себе.
Его губы впечатались в мои, а руки сжали талию. Миллион мыслей пролетели в моей голове, но я ухватила лишь одну – главную! Он хотел меня поцеловать. Хотел! Тысячу раз хотел! И если завтра в восемь я явлюсь в его кабинет, он не расстроится! Будет ворчать, скажет: «Мы же договаривались», но не расстроится!
Чувства смешались: месть переплелась с желанием, злость с удовольствием. Я гибла в его руках, проклинала себя за это и радовалась, что выдвинула столь приятное требование… Сейчас он отстранится, я потеряю его вкус и запах, мы станем прежними ненастоящими мужем и женой, сейчас, сейчас…
– Спасибо, – произнес Дмитрий Сергеевич, и я тяжело вздохнула:
– А вам обязательно меня благодарить каждый раз?
– Я как-то не задумывался об этом.
– Ада Григорьевна, наверное, уже накрыла на стол, – делая вид, что ничего не произошло, свернула я в сторону.
– Я приду минут через пять, – ответил Дмитрий Сергеевич, возвращаясь в кресло, и в переводе это означало: «Ты свободна, иди-ка отсюда».
А мне и самой хотелось покинуть кабинет и бежать сломя голову прямиком до улицы Декабристов – четвертый этаж – и я в своей уютной квартирке. И дверь запереть! И забиться в угол дивана! И прижать к груди пульт от телевизора! И забыть обо всем!
Но я, томимая миллионами «да» и «нет», отправилась на поиски Эммы Карловны Фогли, наверное, она уже обкурила Германа вишней с головы до ног, пропитала японскими духами и шокировала своими прогрессивными идеями. Аккуратнее, мама, с Германом нужно аккуратнее, он не вольный художник, избалованный натурщицами, не скучающий бизнесмен, уставший от глупых милашек, и не юное прыщавое создание, мечтающее о недоступной богине, одетой в бриллианты и норку. Нельзя, категорически нельзя ранить его зашторенную душу остроугольной харизмой и витиеватыми рассказами «за жизнь» о неблагодарных мужчинах и выпуклостях эпохи Ренессанса, нужно с пониманием относиться и к нему, и к его блокноту.
Представляя, как мама мечтательно размышляет о прошлом, настоящем и будущем, а Герман ее обреченно слушает, я прогулялась по первому этажу и недовольно поморщила нос – кроме Ады Григорьевны, суетящейся вокруг стола, мне никто не встретился. Видимо, первая порция кофе уже выпита, и пришла очередь экскурсии.
По центральной лестнице я поднялась на второй этаж и направилась сначала в правое крыло – тишина и покой.
– Не стоит вычеркивать сегодняшний день, – передразнила я Дмитрия Сергеевича и, развернувшись, направилась в левое крыло.
А все же невозможно тяжело говорить ему «ты»! Даже с моим негодяйским характером тяжело!
– Я научусь… научусь… И тяжело уже будет не мне, а вам, Дмитрий Сергеевич…
Моя противоречивая душа недоверчиво хмыкнула, и ей было в чем сомневаться… А все же я не намерена превращаться в строчку ежедневника, и за первую брачную ночь я Дмитрия Сергеевича никогда не прощу. Он…
Но додумать я не успела – широко распахнулась дверь библиотеки, и в коридоре застыла стройная фигура Германа. Дверь за его спиной тут же со щелчком закрылась.
Скользкое предчувствие подтолкнуло меня вперед…
– А я вас ищу, – начала я, впитывая черточки и знаки.
– Да… конечно… – растерянно ответил Герман и дотронулся до ворота рубашки.
Одна пуговица! Верхняя! Была расстегнута! Галстук не висел ровной полосой, а на пять миллиметров уходил вправо, морщинки вокруг глаз стали заметнее, а губы подрагивали.
– Ада Григорьевна ждет к столу.
– Да, конечно, – повторил он и провел ладонью по темным прямым волосам.
– А где моя мама?
Герман молча развернулся в сторону библиотеки, затем посмотрел на меня, а затем, не ответив, широким шагом направился к центральной лестнице. Его походка была столь многозначительна, что я на секунду зажмурилась. Мама, мама… ай-ай-ай… неужели, ты выбрала следующую жертву?
Потянув ручку двери на себя, я помолилась.
В любом случае за столь короткое время они не могли совершить слишком много…
Мама стояла спиной к окну и курила, на лице застыла глубокая задумчивость, а взгляд был устремлен к полкам с книгами. Красная юбка годе, белая блузка, красный шарфик… Высокомерно красива и неприступна, умна и холодна.
Эх, как бы я хотела знать, что здесь происходило еще пять минут назад!
– Девочка моя, ты не в курсе, сколько лет Герману? – спросила она, наконец-то фокусируя взгляд на мне.
Милый Герман, если ты окажешься моложе Эммы Карловны Фогли, то твоя песенка спета…
