На выходе из аптеки Пэдди Нортону кажется: теперь-то он понимает, что значит быть шизофреником. Конечно, не в строго клиническом смысле слова: ему известно, что шизофрения — заболевание комплексное. Скорее, в распространенно-ошибочном: шиза, шизоиды, раздвоение личности, два в одном, все такое прочее. Сейчас с ним происходит именно это. Сейчас он одновременно испытывает головокружительное облегчение и пламенный гнев.

Он оглядывается по сторонам.

Дождь прекратился, и солнце пробивается сквозь облака.

Опять.

И так целый день. Нестабильно: то ливни, то солнце, то облачно, то снова дождь. Но сейчас все спокойно и влажно… сияет, искрится. Магазинчики, мостовая, аккуратный кустарник вдоль обочины. Аккуратные дома напротив. Проезжающий транспорт.

Его собственная машина.

Он садится в нее, удобно устраивается. Разрывает бумажный аптечный пакет. Достает оттуда пакетик, открывает его. Вынимает верхний пузырек с двадцатью таблетками, выталкивает две в сложенную ладонь. Делает глубокий вдох, заглатывает таблетки прямо так — без запивки.

Смотрит на пузырек.

Обычно он их получает от доктора Уолша — в бутылке. Эти называются по-другому — налпрокс, — но одна фигня. В понедельник вечером он обыскал весь дом, не смог найти наролет и в итоге обнаружил, что Мириам спустила его в унитаз. Тогда он направился к доктору Уолшу и обнаружил, что его она тоже в определенном смысле «спустила в унитаз» — напугала до смерти разговорами о нецелевом назначении препаратов и о жалобе в органы здравоохранения.

Нортон с ним ругаться не стал, зато по возвращении домой поругался с Мириам.

С тех пор они не разговаривают.

И это, конечно, жопа. Уже не говоря о том, сколько времени пришлось потратить на звонки туда-сюда, чтобы разрулить новую партию.

Зато теперь он является счастливым обладателем свежей поставки и ликует без меры.

Он снова проверяет коробку. Три пузырька, шестьдесят таблеточек минус две, которые он только что принял. Итого пятьдесят восемь штук. Четыре в день — вынь да положь.

То есть на две недели хватит. Может, на больше. Может, на меньше.

Сойдет.

Он убирает пакетик в карман, смотрит на часы. 16:15.

Через двадцать минут, когда он встретится с Фитцем на Стренд-роуд, таблетки уже подействуют и гнев заметно поутихнет. Значит, придется его… сыграть. Цитировать злобняк. По памяти.

Менее праведным гнев от этого все равно не станет.

Марк съезжает с Черривейлской развязки налево и направляется к промзоне. Он бесцельно катается вот уже более часа: с севера на юг, с юга на север — по М50. В основном стоит в пробках. Боль в боку сильная, но ровная. Если сидеть в определенном положении и очень крепко держаться за руль, то ее вполне можно переносить. Ему бы, конечно, поехать в ближайшее отделение неотложки или к врачу, но это не входит в его планы. Тут и без осмотра все ясно: пулевое ранение. И как он объяснит его? Или, скажем, тот факт, который рано или поздно все равно всплывет, что, прежде чем схлопотать свою рану, он пырнул мужика кухонным ножом? Последнее он без конца проигрывает в голове… та доля секунды, когда нож вошел в ногу; сила, с которой он надавил на него; сопротивление, которое он до сих пор ощущает, похожее на крошечные спазмы нервных окончаний, отдающие в его руке и кисти…

Марк в этих вещах не разбирается. Неврология для него — темный лес. Но он спасается подобными дилетантскими рассуждениями на тему, когда мозг начинает закипать оттого, что вопросы множатся, а ответы мутируют. К примеру, вопрос на засыпку: куда ему сейчас податься? Где будет безопасно?

Он переводит дыхание.

Понятно, что не дома и, видимо, не в шоурумах. Но почему же нет? Потому что они якобы знают, где он живет? Знают, где работает? И что с того?

Множатся, мутируют.

Потому ли, что Болджер посадил кого-то ему на хвост после вчерашнего разговора в «Бусвеллзе»? И выяснил, кто такой Марк? Или, может, знал всегда? И сразу понял? Догадался? Может, ждал этой встречи все годы и не планирует сдаваться?

Марк останавливается на красный, наклоняется вбок, просовывает руку под пиджак, легонечко касается раны. Потом отнимает руку и поднимает ее к глазам: что у нас там? Пальцы смочены кровью, но, похоже, дела не слишком плохи. Может, пуля только задела его и рана поверхностная. Может, пуля осталась внутри и кровотечение внутреннее. Да что он в этом понимает?

Загорается зеленый.

Куда же ему податься? Где будет безопасно?

В результате, поскольку жизнь на колесах не входит в его планы, он решает поехать на склад: у него есть бокс в «Черривейл индастриал истейт». Он прямо тут рядом, анонимный, на картах не обозначенный, не опаснее, чем все остальное. Основной бизнес «Тесоро» ведется из шоурумов в Ранеле, поэтому здесь Марк появляется лишь пару раз в неделю, когда нужно организовать поставку или разгрузку.

Он въезжает в промзону и рулит к своему боксу. Сначала поворачивает направо, потом на третьем перекрестке налево. Проезжает мимо нескольких более крупных ангаров с оживленными эстакадами, грузовыми тележками, подъемниками и наконец прибывает к своему боксу, расположенному между двумя погрузочными дворами. Паркуется перед подъемными стальными воротами.

Как только выбирается из машины — это ему дается с большим трудом, — у него сразу же начинает кружиться голова. И пробирает озноб. Хорошо хоть, дождь закончился.

Его бьет дрожь. Не закрывая дверцы, он оборачивается, смотрит на сиденье. Оно заляпано кровью. Марк отводит глаза.

Разве до этого было так холодно?

Он отпускает дверь и закрывает машину. Оглядывает двор. Через несколько боксов от него, ближе к выходу, с погрузочной эстакады выезжает грузовая тележка. В дальнем конце двора стена, изрисованная граффити; за нею Черривейл-Даунс — четыреста типовых, беспорядочно разбросанных жилых домов.

Перед ним лужа. С проплывающими обрезками облаков. Почему-то эта картина приводит его в странно эйфоричное состояние. И вместе с тем он слаб и вовсе не уверен, что правильно поступил, прервав свой автопробег. Хотя перспектива управления автомобилем и взаимодействия с другими участниками движения вдруг кажется ему далекой и нереалистичной: слишком много в ней опасностей и сложностей.

Он очень медленно подходит к черной металлической двери, расположенной рядом с подъемной железной кулисой. Нащупывает в кармане связку ключей, достает ее.

Не сразу, но через некоторое время он все-таки справляется с замком. Зайдя внутрь, оставляет дверь приоткрытой, нашаривает выключатель. Через секунду встроенные в потолок трубки дневного света начинают мигать и отхаркиваться и наконец входят в стабильный рабочий режим. Марк осматривает помещение. С одной стороны на приподнятых деревянных платформах лежат упакованные поддоны, тут же пустые коробки, ящики и небольшой погрузчик. С другой стороны — пустующее пространство, за которым, в дальнем углу, размещается модульный офис.

Марк устремляется туда. В этом офисе ничего лишнего, он нужен только для работы. Слева — маленький туалет, справа — кухонька. Он присаживается на жесткий пластиковый стул, стоящий перед металлическим столом посредине комнаты. Наклоняет голову вперед, массирует заднюю часть шеи. Кожа на ощупь липкая, хотя ему по-прежнему холодно.

Сердце бешено колотится. Во рту пересохло.

Он распрямляется, отводит полу пиджака, трогает рану. Кровотечение, похоже, прекратилось.

Это хорошо или плохо? Непонятно.

Но болит, сука, так, что…

Он старается унять дрожь. Пялится на царапины, выщербленные на металлической поверхности стола.

И все же: что сегодня произошло?

У него в голове не укладывается. Понятно, что он собирался напасть и отомстить. В меру сил и возможностей. Вряд ли у кого-нибудь хватит лицемерия осуждать его. Но в итоге напал не он — напали на него.

Он качает головой. Не догоняет.

Напали на него. Запугивали, провоцировали, а когда он попытался защититься, эти сучары выстрелили ему в спину.

И естественно, когда он говорит «они», он по-прежнему имеет в виду Ларри Болджера. Семейство Болджер. Кого-то из Болджеров. С достопамятного разговора с Джиной и вплоть до настоящей секунды он руководствовался именно этим соображением.

Вот жопа!

Он встает из-за стола. Выхрамывает из офиса, оглядывается, берет ближайший предмет, попавший ему на глаза, — ломик, лежавший на деревянном ящике. Поднимает его и представляет, насколько слаще было бы воспользоваться им. Это вам не какой-нибудь нож. Представляет, как ломик взрезает воздух, мощно входит в плоть, касается кости, потом сухожилия, мышц, тканей мозга… фонтаны крови…

Марк прохаживается по складу, размахивает ломиком и чувствует небывалый прилив энергии, который длится всего лишь несколько секунд.

А потом ему становится по-настоящему хреново.

Он пятится, теряет точку опоры. Протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться, и нащупывает бортик небольшого погрузчика. Восстановив равновесие и дыхание, он снова осматривает ломик.

Кого он пытается перехитрить?

Где? Когда? Как?

Он швыряет ломик на пластиковое сиденье погрузчика и делает еще несколько осторожных шажков. Морщится от каждого движения. Останавливается у первого ряда поддонов. Рядом еще один ящик. Опираясь спиной о поддоны, а руку для поддержки поставив на ящик, Марк соскальзывает на пол и приземляется в положение сидя.

Он пытается воспроизвести события, приведшие его сюда, восстановить по памяти свои действия, но в голове все сбилось так, что не настроить. Все образы приобрели какой-то лихорадочный, искаженный оттенок; в них появились черты, присущие кошмарам.

Проходит несколько секунд, потом он лезет в карман за фотографиями. Раскладывает их на бетонном полу рядом с ящиком. Останавливается на каждой: сначала бегло, Потом подольше, с каждым разом все дольше фиксируясь на лицах отца, матери, сестры…

Отлив, дико холодно, но небо поражает несусветной красотой. Красное, с живописными перышками облаков в напоминание о минувших ливнях.

Ночь будет ясной.

Нортон сидит на деревянной скамейке. Ноги скрещены, он вжался в пальто, старается согреться. На пляже почти никого. Несколько людей с собаками. Бросают палки. За скамейкой — небольшая стоянка. Его машина припаркована прямо тут, за спиной. Нортон слышит, как рядом с ней паркуется другая.

Через минуту с правого бока появляется Фитц. Присаживается рядом, кряхтит.

Нортон держит паузу, потом приступает:

— Фитц, ты мне можешь объяснить, что за херня творится? Пресвятая Богородица, это же ни в какие ворота не лезет!

— Да знаю я, знаю. Но, Пэдди, давай по-честному. Согласись, это не совсем привычный для нас род деятельности. «Хай кинг» ведь больше по…

— Ах так! Теперь оказывается, что это не твоя… твоя специализация? Вот, значит, как?

— Как?

— Да так, что раньше ты по-другому разговаривал. Ты говорил, что это для вас как поссать сходить.

— Да, но…

— И ты без всякого стеснения брал мои гребаные деньги…

— Эй, Пэдди, остынь, брат.

— Нет, это ты остынь! Ты остынь. Мать твою!..

Рано утром раздался первый из трех сегодняшних звонков. Нортон был дома, на кухне, сражался с тостером. Его била дрожь, причем не только из-за арктического холода, установившегося между ним и Мириам. Второй звонок поступил намного позже. В этот момент он находился в разгаре бешеных поисков нового, более уступчивого физиотерапевта. Затем, после небольшого перерыва, около часа назад, раздался и третий. Нортон как раз подруливал к частной клинике в Миллтауне.

По-настоящему он проникся серьезностью сообщений, лишь когда, счастливый, зажав в кулачке заветный рецептик, вышел от нового физиотерапевта. Лишь тогда в его голове появилось место для новых мыслей.

Нортон глубоко затягивается оздоровительным морским воздухом. Прямо перед носом пролетают две чайки; они летят и гагачат. Вдали на горизонте плывет корабль — крошечная точка, паром.

И бог с ним.

Ситуация с Дермотом Флинном, конечно, неоднозначная. С одной стороны, вышла лажа; без нее было бы легче. Но с другой стороны, пользы от этой лажи больше, чем вреда. Считай, им повезло, что парень больше не маячит перед глазами.

Зато вторую ситуацию Нортон просто не в состоянии постичь. Марк Гриффин подкрадывается к Ларри Болджеру с кухонным ножом наизготове? Свободно разгуливает с ним, а потом дырявит людям ноги?

Это просто не укладывается в его голове.

В конце концов он успокаивается и сдержанно произносит:

— Значит, так, Флинну теперь не поможешь, но второго… тебе придется найти. Тебе придется его остановить.

— Остановить? Господи, Пэдди, я прямо не знаю. Это заходит слишком…

— Слишком что? Далеко, ты хотел сказать? А по чьей вине, позволь спросить?

Фитц не отвечает.

Они долго молчат. Мимо проходит пожилая парочка. Мужчина кивает двум джентльменам, сидящим на скамейке, и произносит приветственное «Добрый вечер».

Два джентльмена кивают в ответ.

— Ничего этого не случилось бы, — возвращается к беседе Нортон, — не облажайся вы с Ноэлем. Если бы прошло по плану, все только и обсуждали бы бандитские разборки и как там все запущено. И твоя Джина не задалбывала бы всех своими дебильными вопросами.

Фитц опять крякает, но молчит.

— Ладно, — продолжает Нортон. — Она звонила. Повтори, что именно она сказала?

Эта тема в некотором смысле даже более серьезная, чем Марк Гриффин. С ним все ясно: он расхристан, разнуздан. Ранен, слаб. С ним не будет проблем.

А с Джиной Рафферти?

Ой ли.

Она, видите ли, оставляет сообщения на автоответчике Марка Гриффина. Звонит на Харкорт-стрит. Беседует с журналистами.

Конечно, черт возьми, будут.

Фитц выдыхает.

— Так-с, — произносит он; чувствуется, что ему неохота продолжать. — Значит, она спросила, не могли бы они встретиться. Он спросил зачем. Она ответила, что у нее есть история. Он спросил, что за история. Она ответила, что не хочет вдаваться в подробности по телефону. На это он сказал, что у него много дел и что она не представляет себе, сколько таких звонков он получает в неделю. Для начала она должна закинуть ему хоть что-нибудь. Тогда она немного пораспространялась на тему двух Ноэлей. Поскольку на этой стадии она уже почти мямлила, по-моему, товарищ не сильно впечатлился.

— Она еще кого-нибудь упоминала? — спрашивает Нортон. — Терри Стэка? Ларри Болджера?

— Нет. Мне показалось, что она изо всех сил старалась… как это… сохранять бдительность.

— Понятно.

Нортон вздыхает. В груди вдруг становится тесно. Сказали, что этот налпрокс точно такой же, как наролет, но что-то непохоже: Нортон улавливает тончайшие вариации, незначительные оттенки.

— Ну и чем все закончилось?

— О’Дрисколл заявил, что, не имея веских доказательств, она лишь теряет время. Свое. И его. Твоя притихла. На этом все закончилось.

«Конечно нет», — размышляет Нортон. Он смотрит на часы.

— Нужно что-то предпринять, — произносит он. — Сегодня. Завтра уже будет поздно.

— Бог ты мой, Пэдди!

— Что?

— Я не знаю, просто… еще двоих…

— А разве у нас есть выбор, Фитц? — Он шепчет громко, отчаянно. — Ты мне скажи. Осталось всего ничего. Она задаст еще несколько гребаных вопросов не тому, кому надо, и нам кранты. Все может развалиться за одну секунду.

После долгой паузы Нортон произносит:

— Короче, Фитц, ситуация вышла из-под контроля. Я это понимаю. И часть вины лежит на мне. Это я тоже понимаю. Если ты разберешься с сегодняшней херней и покончишь с этим… я дам тебе миллион евро сверх того, что должен. На офшор. Никто не отследит.

Фитц разворачивается к Нортону. Присвистывает:

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— Хрена себе!

Нортон выжидающе разглядывает горизонт.

Фитц проводит рукой по волосам. В итоге произносит:

— Да. Можно.

— Мне не важно как, главное — результат. И сделай это сам, слышишь?

— Да.

— Никаких агентов, подрядчиков. Сам.

Фитц кивает.

Нортон долго молчит, потом говорит:

— Итак. Где она сейчас? В данный момент?

— Мм… дома. На квартире. Она там целый день проторчала.

Нортон встает. Сейчас темнее и прохладнее, чем когда он сел на скамейку. Город мерцает огнями по кромке залива.

Он смотрит на Фитца.

— Ну и, — произносит он, — какого хрена ты сидишь? Чего ждешь? Возвращайся туда. Паси ее. Может, она снова позвонит Гриффину. Может, он позвонит ей.