Он замечает их издалека. Только они появляются на том конце Эшлиф-авеню, как сердце его уходит в пятки. Скоро девять, сумерки, но улица спального района хорошо освещена: сомнений быть не может.

Дермот замедляет шаг и вздыхает.

Он ждал чего-то подобного. И даже каким-то несусветным образом почти что рад. Он узнает парня слева. Глаза-бусинки и джинсовая куртка; только сегодня тот не в куртке, а в пальто. Парень справа — высокий, одет в теплый спортивный костюм.

Дермот идет домой; в руке портфель. Он всего на пару сотен ярдов отошел от станции. Нынче он уходит с работы как можно позже: пытается поменьше общаться с Клер и девочками. Конечно, это бред и не метод, но по-другому сейчас никак.

Он быстро оглядывается, смотрит по сторонам. На улице тихо, кустисто, пустынно.

Ужас!

Он почти дошел до перекрестка Эшлиф-авеню с Эшлиф-драйв. Там сворачиваешь направо, и через пару сотен ярдов ты дома.

Кошмар! Если он продолжит с той же скоростью, то как раз на углу они и сойдутся.

Может, развернуться? Пойти обратно к станции?

В глазах темнеет. Его тошнит.

— Дермот?

Что они вообще тут забыли? Это из-за того, что он разговаривал с Джиной Рафферти? Конечно.

Парень с глазами-бусинками — теперь он на несколько шагов опережает напарника — направляется к противоположному углу.

Дермот давится собственной блевотиной.

Он чертов трус и ненавидит себя за это. Последние две недели его переполняет страшная ненависть к самому себе: в жизни он не испытывал таких сильных эмоций. Она сильнее горя, вызванного смертью матери, сильнее любви к Клер, сильнее радости, пришедшей в его мир с рождением дочерей.

И это так непростительно убого, что Дермоту хочется провалиться под землю.

Поэтому, как только парень-бусинка делает шаг с тротуара на дорогу, в мозгу Дермота раздается щелчок.

Он вдруг отчетливо видит, что его главная задача — ни за что на свете не пустить парней на Эшлиф-драйв, не дать им ни на шаг приблизиться к его дому, его семье.

Он смотрит влево.

Через дорогу от него два дома; между ними узкий, огражденный стенами проулок, выводящий на Бристол-Террас.

Он срывается с места и мчится туда; естественно, они последуют за ним.

Через несколько секунд он уже в проулке, бежит, задыхается, борется с желанием оглянуться.

— Эй! Стой! Эй!

Так, навскидку, сложно оценить, насколько они отстали, поэтому он на секунду сдается — оглядывается, — но не просто так, а со смыслом. В развороте он вкладывает в руку всю свою богатырскую силу и кидает назад портфель. Будем надеяться, что кто-нибудь из двоих о него споткнется. В замахе он успевает заметить парня в пальто. Потом слышит «хрясь» и понимает, что, видимо, портфель угодил в грудь или плечи парня в спортивном костюме. Потом звучит громкое «А-а… хрена себе!».

Через мгновение Дермот выскакивает из проулка, но поскольку бежит он не разбирая дороги, то врезается в арку, отделяющую дорожку от большой улицы.

У него бешено стучит в висках. С чего бы? Наверное, кровь прилила к голове. Наверное, откуда ему знать. Но через стук и грохот он слышит:

— Стой!.. Подожди!.. Да стой же ты!

На все это накладывается еще какой-то звук, но Дермот так никогда и не узнает, что это был шум мотора. Ровно в эту секунду он поскальзывается в луже масла и падает вбок; голова его при этом входит в хромированную решетку внедорожника.