2
Вокруг меня материализовалась комната. Произошло это не сразу. Постепенно окружающая пустота обрела форму. Не поймите меня буквально — однако под препаратами пригрезилось именно так. Потребовалось время, чтобы я уверился: выбеленные простыни, бежевые стены и мебель на колесиках не растворятся вновь, а я, истекающий кровью, не вернусь в четвертую лабораторию.
Пришла хирург — женщина с темными вьющимися волосами и нетерпением в глазах. Вообще мне в людях нравится нетерпеливость. Такие оперативны. Но в голове у меня жужжали пчелы, а она говорила слишком быстро, чтобы угнаться за смыслом.
— Санация прошла прекрасно. При травмах часто остается много костных осколков и поврежденной ткани, но ваша была на удивление чиста. Пришлось укоротить бедро на шесть дюймов, но это мелочи. Кость почти не пришлось обтачивать. Я сделала лоскутную ампутацию и плотно зашила кожу — большая редкость при травмах. Обычно мы оставляем рану открытой, чтобы легче было иссекать инфицированную плоть. Но, как я сказала, поле было очень чистое.
— Что за поле? — выдавил я.
Вряд ли я толком понимал, о чем спрашиваю. Я просто не хотел, чтобы она тараторила.
Хирургесса уткнулась в планшет с зажимом. На бедже было написано: «Доктор Анжелика Остин». Знакомое имя. Может быть, она уже навещала меня раньше, когда я хуже соображал.
— Дозу обезболивающих можно снизить. — Она перевернула страницу.
Эта ее идея мне совсем не понравилась. Я попытался сесть. Увидел ногу. Бедро у меня было. В чулке. Из-под бинтов торчало три или четыре трубки, тянувшиеся к висячим пластиковым пакетам. Между трубок проглядывало нечто розовато-черное, блестящее, ничуть не похожее на кожу, но это была она. Меня укоротили. Вот в чем ужас. Дело было не столько в самой культе. Культя, конечно, не радовала. Но ужасало — отсутствие. Пустое место. Осталась лишь половина бедра. Колено исчезло. И голень. Ступни тоже не было. Я лишился целой ноги. Бывало, пинал ею что ни попадя, и вот ее не стало. Такие дела.
— Вы… — начала Анжелика Остин. — Мы обсудили культю вчера. Я вам показывала.
— Не помню.
Доктор Остин писала что-то в планшете. Снижала дозу. Не успел я воспротивиться, как она положила руку мне на плечо. Оба мы испытывали неловкость.
— Вернусь, когда вы отдохнете. Сейчас самый тяжелый период, мистер Нейман. Потом лучше пойдет.
В палате были окна. Я видел парковую дорожку, целиком. В сумерках пламенели огнями небоскребы. Очень тихое место эта больница. Казалось, что я тут один.
Нянек у меня было четыре: Кейти, Челси, Вероника и Майк. Именно Майк меня мыл. Мне это казалось несправедливым. Я прошел через ад, а меня моет мужчина. Не самая большая беда. Всего лишь новое разочарование. Нянька Майк держался дружески. Я ничего не имел против няньки Майка. Он научил меня снимать бинты, не выдергивая дренажных трубок, — однажды я выдернул и больше не хотел. Он научил меня крепить бинты так, чтобы они не разматывались ночью. Их приходилось менять через каждые четыре часа. Они промокали еще до того, как сестры успевали подсчитать, сколько вытекло из трубок. Это настораживало. Отключи меня от капельницы, я высох бы до пустой шкурки. Задачка для школьников. Дано: Чарльз Нейман — человеческое существо объемом 80 литров — выделяет телесные жидкости со скоростью 0,5 литра в минуту. Как часто придется менять емкости с физраствором, объем которых 400 мл? Мне хотелось быть посложнее.
Медсестры изучили мою культю вдоль и поперек. При каждом удобном случае они откидывали простыню и трогали плоть. «Классно выглядит», — восхищались они. Особенно Вероника. Любовь Вероники к обрубку не имела границ. Она и улыбалась, и раздвигала шторы, и меняла пакеты, и утверждала, что я моргнуть не успею, как пойду на танцульки. Я понимал, к чему все это. Они учили меня не стыдиться себя. Хорошая больница. Но мне все равно было стыдно.
Вскоре явился специалист по лечебной физкультуре. Я ощутил себя в школьном спортзале. Загорелый, подтянутый, доктор был одет в больничную рубашку поло — такую тесную, что на бицепсах натягивались швы. Под одним он пристроил планшет. Недоставало только свистка.
— Чарльз Нейман! — Он остановился возле койки и скрестил руки. Я смотрел телевизор и чувствовал себя виноватым. — Как лучше? Чарльз? Чарли? Чак?
— Чарльз.
— Меня зовут Дейв. — Он откатил стойку с пакетами для капельницы. — Я подниму вас с этого ложа.
Я взглянул на мою постель. Теплые простыни. Журналы в ногах. В ноге. Рядом телефон. Я не видел в кровати никакого изъяна.
Глаза Дейва сияли. Я мог поспорить, что он пил много фруктовых соков. Он вселял в меня апатию.
— Мы с вами плотно поработаем, Чарльз. Должен предупредить: иногда я вас буду отчаянно раздражать.
Он придвинул стул. Стоял возле него и ухмылялся. Я посмотрел на стул. Посмотрел на Дейва.
— Зачем это?
— Садитесь на него.
С моей точки зрения, стул находился слишком далеко. Он был на метр ниже кровати. А вдруг я упаду? Дейв ждал. Он был готов улыбаться вечно. Я переложил телефон на прикроватный столик и закрыл журналы. Отбросил простыню. Потянулся проверить бинты и трубки.
— Не трогайте ничего. Просто садитесь задницей на стул.
«Просто садитесь задницей на стул», — повторил я мысленно. Но сдвинулся чуть вперед. Культя проехалась по простыне. Ничего страшного. Но и приятного мало. Щекотно. Мне хотелось пить. Я оглянулся в поисках стакана воды.
— Ну же, Чарльз.
Я вцепился в край постели и перекинул через него здоровую ногу. Потом культю. Я чуть не расплакался от этой жалкой подвижки. Душераздирающе. Когда-то, стоило приказать, я выписывал кренделя полноценными конечности. Теперь же — вот.
— Еще чуть-чуть.
Я соскользнул с кровати и упал на стул. Удар аукнулся в культе, все нервы в ней отозвались хором. Хирург Анжелика Остин свернула их внутри меня; медсестра рассказала. Они очутились там, где никогда не бывали, и ныне дивились происходящему. Из глаз потекло.
— Да! Молодчина! Здорово! — Дейв опустился на корточки и потрепал меня по руке. — У вас получилось!
Он радовался, будто мы были друзьями. Но мы ими не были. Никак нет.
На следующий день Дейв объявился в стальном инвалидном кресле. Это было блестяще. Я имею в виду кресло. Колеса сверкали. Сиденье, спинка и подлокотники — из зеленой кожи. Припарковавшись возле кровати, Дейв слез.
— Йо-хо-хо, Сильвер!
— Что?
— Время седлать вашего жеребца, милорд. — Дейв шлепнул по креслу. — Будет классно.
Ничего классного не будет. Мы оба это знали. Так села бы в кресло мокрая рыбина — в мучениях и тряске. И что потом? Может быть, Дейв прокатит меня по больнице. Может, заставит рулить самого. В любом случае будет тяжко и унизительно. Я прикусил губу, потому что не умел ругаться.
— Давайте приступим, — сказал Дейв.
— Вот только дочитаю. — Я показал ему телефон.
Дейв выхватил его и отложил на прикроватный столик. Я не стал возражать, ибо не верил своим глазам. Дейв не понимал интимной сути телефона. Ему и не въехать.
— В седло.
Дейв старался разозлить меня, чтобы я доказывал его неправоту. Он видел, что вызов действует. Он будет безжалостно меня жалить, а при выписке скажет, что всегда в меня верил.
— Давай, бугаина. — Он барабанил по креслу. — Порвем их всех!
Так они себя оправдывали. Школьные физруки. Личные тренеры. Машинисты. Смотрели на вас свысока, презирали, это считалось в порядке вещей, потому что для вашей пользы.
— Не заставляйте меня вмешиваться, — посоветовал Дейв. — Ха-ха.
Мне снилось, что я вернулся в «Лучшее будущее», ищу ногу и никак не могу найти. Скакал по всей лаборатории. И тут увидел ее на спектрографе. Я испытал глубокое облегчение, так как теперь мог приладить ее на место, потом проснулся и понял, что — нет, не выйдет.
— Вдыхайте! — командовал Дейв. — Ме-е-едленно. Почувствуйте, как расширяется грудная клетка. Задержите дыхание. Задержите. Теперь выдыхайте.
Я выдохнул. Солнце выглянуло из-за тучи. Я сощурился и поерзал в кресле-каталке. Мы выехали наружу. Меня это не радовало.
— Еще три раза. Я хочу, чтобы вы расслабились, Чарльз. Вдыхайте.
— Мне жарко.
— Нет, не жарко.
Мимо шли сотрудники больницы, входили в вестибюль. Дейв втянул в себя воздух.
— Еще три раза.
— Не помогает.
— Не помогает потому, что вы не даете помочь.
— Не поэтому. У меня нет ноги. Дыханием тут не поможешь. Оно вообще ничему не поможет.
В глазах Дейва не было ни тени сочувствия.
— Жалеете себя?
Дейв носил шорты. Я старался не обращать внимания, но он их носил. Напялил их на стройные загорелые ноги, которые торчали из штанин и продолжались в носки и кроссовки, — наверное, малость некрасиво перед человеком в инвалидном кресле с распухшей, безобразной, зудящей культей? Я не хотел быть таким. Злобным калекой. Но я был калекой, а злили меня ноги Дейва.
— Всего лишь новая глава, дружище, — уговаривал Дейв. — Новая глава в жизни, ждущая написания.
— Никакая не глава. Потеря. Деградация.
— Все зависит от точки зрения.
— Нет. Это легко подтвердить объективно. Меня стало меньше.
Дейв присел на корточки. Положил руку на мое левое колесо:
— Расскажу вам о парне, который попал сюда лет пять назад. Производственная травма вроде вашей. Он потерял обе ноги. Правую — до основания. До этого катался на водных лыжах. Профессионально. Но в день, когда он покинул операционную, этот парень сказал себе: «Моя старая жизнь позади. Сейчас начинается новая». Я предложил ему написать новую главу, и он написал. Знаете, чем он сейчас занимается?
Я спихнул руку Дейва с колеса, схватился за ободы и устремился прочь. Люди сторонились, освобождая мне путь, — неистовый революционный порыв.
— Он завоевывает медали! — кричал Дейв. — На Параолимпийских играх!
Проснувшись от послеобеденного сна, я обнаружил женщину, сидевшую на стуле возле кровати. Стула тут раньше не было. Она принесла его с собой. У нее был большой черный кейс вроде портфеля. Она была изящна, корпоративной наружности. Симметричные скулы выдавались вперед. Блондинка.
— Привет. — Ее губы сочувственно дрогнули. — Как ваши дела?
— Не понял.
— Меня зовут Кассандра Котри. Я из компании. — Она чуть наклонила голову. — Нам не хватает вас, Чарли. Надеюсь, за вами хорошо ухаживают. Да? Для меня ваше удобство превыше всего.
— Гм, — откликнулся я.
— Отлично. — Она улыбнулась.
Слишком симпатичная, чтобы так долго смотреть мне в глаза. Мне было неловко, словно меня приняли за другого. Она вручила мне визитку. Там было написано: «КАССАНДРА КОТРИ. Кризис-менеджер».
— Я сам виноват, — сказал я. — В несчастном случае.
— Не могли бы вы подписать соответствующий документ? — Она расстегнула портфель и протянула мне бумагу, оказавшуюся заявлением от моего имени. — Извините. Это прозвучит грубо. Но дело в том, что… да, вы сами сказали, это ваша вина. — Она сняла колпачок с ручки и протянула ее мне.
Я задумался: не нанять ли адвоката? Ситуация казалась подходящей. Но в заявлении все было правдой. Подтянув оставшееся колено, я положил на него бумагу и подписал.
— Спасибо. — (Лист исчез в портфеле.) — Ценю вашу порядочность. Давайте теперь о вас. О том, что вам нужно, чтобы снова встать на ноги. — Улыбка поблекла. — Извините.
— Ничего страшного.
— Просто вырвалось.
— Нужно… — Я пожал плечами.
— Пандус. Отпуск. Это можно устроить. Такая у нас компания.
— Хорошо.
— Вас точно все устраивает? Никаких пожеланий?
— Нет, — промямлил я. — Впрочем, мне не нравится мой врач-физкультурник.
Больше я Дейва не видел. В тот день пришла сестра Вероника, она стала возиться с цветами у моей кровати:
— Не желаете ли… Чем бы вы хотели сегодня заняться, Чарли?
— Остаться здесь.
— В постели?
— Да.
— Ладно, — согласилась она.
Я не вставал два дня. Не считая поездок в туалет. Ради них приходилось покинуть ложе: перевалить себя в кресло-каталку, проехаться по кафелю и взобраться на унитаз. В другое время не оставалось ничего, кроме как изучать культю. Чулок сняли, трубки тоже. Я больше не промокал. Остались только розовая кожа и черные швы. Я не любил ходить в туалет, потому что культя мне не нравилась.
Зато в постели все было отлично. У меня был телефон. У меня был вай-фай. Я залогинился в рабочий аккаунт и писал заметки. Я скачивал фильмы. Я пристрастился к играм. Нельзя сказать, что я был счастлив. То и дело я тянулся почесать правую ногу и вспоминал, что ее больше нет. Или слишком легко переворачивался. Но я понимал, что это еще не конец всему.
Вернулась Анжелика Остин. Прошла неделя. Я лежал с закрытыми глазами, пока она осматривала зону бедствия.
— Прекрасно. — Она запахнула простыню. — О лучшем я и мечтать не могла.
Я промолчал. Я не хотел обидеть Анжелику Остин. Но мне было трудно поверить, что этим уместно гордиться. Возможно, я был несправедлив: она работала с живой тканью, тогда как я — с искусственными металлами. Но я бы расстроился, если бы произвел что-то настолько же безобразное.
— Ампутированную конечность чувствуете?
— Как это?
— У многих пациентов бывают фантомные ощущения.
— Ах вот что, — ответил я. — Нет.
Я слышал о фантомных болях, но не ожидал таких слов от врача. Мне казалось, что это явление сродни призракам и ауре.
— Их незачем стесняться.
— Ничего подобного не было.
Доктор Анжелика внимательно изучала меня.
— Я чувствую, что там что-то есть. Оно чешется.
— Болит?
— Да. Болит. — Я ждал, что доктор Анжелика возьмется за планшет, чтобы назначить обезболивающее. Она этого не сделала. — Сильно болит.
— Это потому, что вы ею не двигаете. Я слышала, что вы отказались от лечебной физкультуры.
— Да.
— Она необходима для выздоровления. Почему вы отказались?
— Мне не нравился Дейв.
— Он вам не нравиться приходил. Вы просто должны были его слушаться.
Доктор Анжелика нахмурилась. В ушах у нее были блестящие серьги. Немного экстравагантно для женщины, в иных отношениях строгой. В операционной их приходится снимать. Нельзя, чтобы мелкие бриллианты упали, скажем, в грудную полость. Мешают работать — получалось, что доктор Анжелика больше заботилась о собственной внешности, чем о деле. Наверное, я снова несправедлив. Может быть, у нее сегодня не было операций.
— Пора вам пообщаться с протезистом.
— Протезистом?
На секунду мне почудилось, что она помянула проститутку.
— Да, прекрасная женщина.
Доктор Анжелика смотрела на меня так, словно я должен был радоваться тому, что ко мне вообще пожалует протезист. Мне показалось, она думает, что я и вовсе не заслуживал ее трудов.
— Не нужен мне протезист. — Я уже прикинул, что это будет: очередной урок физкультуры. Мучения на деревянных брусьях, попытки сдружить части тела. — Мне хватит стула. На работе я целый день сижу. И дома сижу. Я не занимаюсь спортом.
— А машину вы водите? Ступеньки в вашем доме есть? На эскалатор заходите? Сколько раз в день встаете на ноги?
Я молчал.
— От вас еще будет толк, — чеканила доктор Анжелика. — Вы целы. У вас небольшой дефект, и вы с ним справитесь.
Ребенком я часто болел. Думаю, в этом нет ничего удивительного. Я был из тех, кто все лето проводит дома, прячась за шторами от гомона уличной детворы. Инфекционный мононуклеоз. Дальше — легочное осложнение. Вернувшись в школу, я вручил учителю справку, дозволявшую мне посещать библиотеку взамен физкультуры. Он требовал документ всякий раз, хотя там было написано: «в течение года». Он ждал, когда я созрею для физкультуры и забуду про справку. Этого не произошло. В библиотеке я читал о паровозах, ДНК и строительстве дамбы Гувера. По дороге домой я наблюдал, как опускается шлагбаум на железнодорожном переезде. Я знал, что происходит это потому, что колеса приближающегося поезда изменяют индуктивность путей ниже заданного уровня.
В итоге я подавал мяч, как четырехлетка, а ловить и вовсе не умел. При беге я взмахивал руками и ногами, как будто тонул. Если меня заставляли играть в бейсбол, я лупил по мячу в надежде, но без веры в успех и не удивлялся. Для футболистов я был пустым местом, они проводили мяч сквозь меня.
С возрастом дела начали меняться. Нет, я не стал лучше. Мне было просто наплевать. К выпускному большинство ребят, которые здорово бегали, прыгали и метали мячи, словно снаряды, отсеялись. Быть умным стало круто. Девчонки с учебниками под мышкой пока еще не просили меня помочь с уроками, но все к этому шло. Вероятность такого события повышалась. Я поступил в МТИ, на факультете механики спорт никого не интересовал. Курс по теории волн посещала девушка по имени Дженни, так вот она, пока я читал доклад по гидродинамике, кивала и улыбалась. Целую неделю я гадал, как бы пригласить ее на свидание. А потом, зайдя в аудиторию, увидел, как она совсем иным взглядом взирала на молодца, который футболил пакет, и понял, что ничего не изменилось.
Протезистка вошла, подобно индийской богине, с кучей искусственных ног под мышками. Она свалила их мне на постель и вожделенно вытаращилась на меня сквозь очки. Ее каштановые мягкие волосы были безжалостно стянуты в хвостик. Блузка была белоснежная и пышная.
— Привет! Мне сказали, у вас трансфеморальная. — Прежде чем я ответил, она подняла простыню. — Ого! Не обманули. Культя чистая. — Она закатала простыню мне до пояса и уперлась локтями в постель, чтобы рассмотреть вблизи. — Механическая травма?
— Тиски.
— Что ж, вы сорвали джекпот. Поздравляю.
Я уставился на нее. Она не первая сочла мою ампутацию идеальной. Но была первой, кому я поверил.
— Если подумываете махнуть и вторую, советую тот же метод. Я серьезно.
— В смысле?
— Шучу. — Она присела, но руку оставила близ культи. — Вы Чарли, да? Скажу вам откровенно, Чарли. Мне нравятся трансфеморалы. Я повидала много транстибиалов, но — не в обиду им будет сказано — с ними как ботинки подбирать. Ни тени искусства. А это… — она похлопала меня по культе; я взвился, — чистый лист. Есть из чего выбирать. Хотите взглянуть на ноги? — Она отвернулась и принялась рыться в конечностях. Непослушная прядь выбилась на лицо, и она заткнула ее за ухо, словно хотела проучить. — Итак, посмотрим, что у нас есть.
Она что-то выбрала. Палку. С резиновым наконечником. Как нижняя часть костыля. Венчало ее телесного цвета гнездо с полотняными ремнями.
— Начальный уровень. Я просто показываю, что вышло из моды. Эй, эй!
Мой взгляд метнулся к ней.
— Я вам этот ужас не предлагаю. Экономвариант. Но ваш патрон, насколько я знаю, оплачивает лучшее — иначе пришлось бы довольствоваться этим. — Она положила ногу-палку на пол так, чтобы мне не было видно. — Забудем о ней. Стоп. Я представилась? Меня зовут Лола Шенкс.
Это я уже прочел на беджике, пришпиленном к ее вздымавшейся блузке. На фото она скривилась перед камерой. Я на ее месте попросил бы переснять.
— Давайте покажу вам кое-что еще.
Вниз от лодыжки устройство напоминало настоящую ногу. Ту, что скончалась несколько дней назад. Пальцы плоские и сточенные. Алюминиевая икра. Колено — металлический шарнир. Поверх всего этого — снова гнездо.
— На эту можно надеть ботинок. По лицу вижу, что вам не нравится, но представьте ее под штаниной. Толстая в этом месте? Так будет натуральнее. Когда привыкнете, никто не заметит разницы. Пока не снимете штаны, — улыбнулась она. Очаровательно молода. Сколько нужно учиться на протезиста? Очевидно, недолго. — Что скажете?
— Как она работает?
— Вот гнездо. Девяносто процентов успеха в том, насколько вы ему подойдете. — (Я обратил внимание на выбор слов: она не сказала «насколько оно подойдет вам») — Засунем культю в чулок, вставим в гнездо через это маленькое отверстие в днище и закрепим ремнями. Но это, конечно, не идеальный вариант. Когда спадет опухоль, мы снимем слепок с вашей ноги и сделаем гнездо на заказ.
— И как в нем ходить?
— Придется взмахивать при каждом шаге. Нужно немного потренироваться.
— Взмахивать?
— Да. Она на шарнире. Какое-то время стопа будет выскакивать вперед. Спускаться по крутому склону будет трудно. Все будет трудно. Что бы вы ни носили, Чарли, придется нелегко.
Я посмотрел на груду ног:
— А еще что-нибудь есть?
Из-за спины Лолы торчало нечто серебристо-черное. Выглядело занятно.
— Испортили всю интригу, — улыбнулась она. — Я наращивала напряжение, пока мы не дошли до топовой модели. Но позвольте предупредить: вы не будете выглядеть естественно. Тут мы жертвуем наружностью ради функции.
— Мне нет дела до естественности.
— Правда? — Лола на миг задохнулась. — Ну и отлично. Я думаю так же. Настоящая красота проистекает из функциональности. Вещи красивы, когда работают. Например, зубы. Ровные и белые нравятся нам не просто так. Такими удобно кусать. А этой ногой удобно ходить.
То, что она вытянула из-за спины, мало походило на ногу. Скорее — на некий механизм. Ступня представляла собой два гнутых штыря, чуть ли не лыжи. Из гидравлической лодыжки вырастали два одинаковых черных стержня, скрывавшиеся в алюминиевом колене. Там, судя по батарейному отсеку, находился микропроцессор.
— Производство фирмы «Экзегезис архион» с адаптивным компьютерным коленом. Вращение по многим осям, полицентричный мах. Подошва из углеродного полимера. Запрещен на Олимпийских играх, так как дает искусственное преимущество перед живыми ногами. Слишком большая энергоотдача. Колено программируемое. Мы приучим его к вашей походке. Оно рассчитывает ходьбу. Вам не придется думать, куда и как поставить ногу, вы просто пойдете.
Я взял протез и повертел. Нога была легкой. Интересный дизайн. Ничего сверхъестественного. Наверху — люлька, очередное прозрачное пластиковое гнездо. В поисках новшеств я заглянул внутрь, но ничего не нашел.
— Не вижу энтузиазма, — сказала Лола.
— Это действительно лучшее?
— Это… если честно, Чарли, вещь исключительная.
— Новая разработка?
— Последний писк, — ухмыльнулась Лола.
Я понял, что она пошутила. Медики склонны к черному юмору. По их мнению, шутка — дрянь, если не фигурируют реки крови и оскверненные трупы.
— Нет. Я серьезно, — сказала она. — Это лучшее.
— Ладно. — Я вернул ногу.
— Эта нога не из мяса. У меня нет настоящей. Но когда вы привыкнете к протезу, он станет не хуже.
— Хорошо.
Она собрала протезы. Я переполз обратно в постель. Я ничего не имел против самой Лолы Шенкс. Просто у нее не было того, чего я хотел.
Ночью я проснулся оттого, что теребил швы, ковырялся в них ногтями. Я сел и включил свет в ожидании худшего. Однако с виду все было цело. Выступила прозрачная капля. Я промокнул ее влажной салфеткой из тумбочки, выключил свет и улегся. Но заснул не сразу, так как расстроился всерьез.
Я находился в помещении с двумя деревянными брусьями. За них, надо было держаться. Три метра в длину, метр между ними, оба на уровне пояса. Кроме них, в комнате ничего не было, за исключением нескольких стульев, стола и растения в горшке. Здесь полагалось двигаться.
Лола Шенкс припарковала меня возле пластикового стула, положила на пол ногу компании «Экзегезис» и закатала мои пижамные штаны. Мне были не по душе эти брусья.
— А вы не очень разговорчивы. — Она пришпилила штаны, превратив их в подобие шорт. — Это плохо.
Одиннадцать лет не носил шорт. Из меня снова лепили кого-то, кем я быть не хотел.
— Почему плохо?
— Вам нужно общение. — Она натянула на культю чулок. — Не всем захочется с вами разговаривать. Люди будут бояться ляпнуть что-то не то. Вам придется разбивать лед.
Она взяла ногу под мышку и провела конец чулка в отверстие. Потянула. Мне стало крайне неприятно: казалось, что швы вот-вот лопнут. Культя вошла в гнездо.
— Что скажете?
— Туго. Очень туго.
— Это хорошо, что туго. — Она обвязала меня ремнем. — Но вы никакой проблемы не видите?
— В чем?
— Я насчет социума. Вы не боитесь одиночества?
— Нет.
Она присела на корточки.
— Вы ищете, чем бы оправдать самоустранение. Так нельзя. Я видела, чем это кончается. Исход зависит от вас, Чарли. От вашей реакции на вызов.
— О'кей.
Я имел в виду другое. Я не хотел отгораживаться от мира. Просто знал, что все равно так и будет.
— Встаньте. — Она отошла.
Я подтянулся, опершись о кресло. Нога свисала с культи. В таком положении она выглядела и вовсе невыгодно. Крючья-лыжины болтались. Они казались хрупкими. Они могли отвалиться в любую секунду.
— Перенесите на нее вес.
Я подался вперед. Гнездо сдавило меня пренеприятнейшим образом.
— Доверяйте ноге, Чарли.
— Но швы…
— Я еще ни разу не повредила швы.
Я вытер лоб рукавом. Оперся на ногу, крючья прогнулись. Логика подсказывала, что они выдержат взрослого бегуна, но верилось в это с трудом. Хотелось бы знать, хорошо ли их проверяли.
Лола Шенкс простерла руки. Я глубоко вздохнул и полностью переместил вес на ногу. Культю сдавило, но терпеть было можно. Я дернулся вперед, потом еще раз. К моменту, когда я добрался до Лолы, пот лил с меня ручьем. Я прошел четыре шага.
— Прекрасно! — Она сияла, как будто искренне радовалась, а я дрожал от изнеможения, но тоже был горд и улыбался в ответ.
Я сидел в постели и рассматривал Экзегезу — так я ее назвал. Тут явно требовались инструменты. Узнать, что у нее внутри. Но кое-что было видно и снаружи. Не такая уж сложная конструкция. По сути — корзина на палке. Удивительно все же, что это считается лучшим. Я начал подозревать, что ампутантов среди инженеров-механиков не так и много. Не иначе, они руководствовались принципом: «Скажите спасибо, что вообще можете ходить».
Но в одном Лола Шенкс была права: нога начала мне нравиться. Не потому, что я мог ходить. Это не главное. Мне нравилось ковылять по направлению к Лоле и видеть, как с каждым шагом расширяются ее глаза, — и то, как она сжимала мне руки, когда я до нее добирался.
Я все еще иногда испытывал потрясение от мысли, что лишился ноги. Меня охватывал парализующий ужас. «Где же она?» — стучало колоколом в черепной коробке. Порой мне снилось, что я чего-то лишился, но я не понимал чего. Это начало раздражать. Мне было ясно, что мозгу придется преодолеть тридцатипятилетнюю привычку, но в самом деле — когда же он разберется, что к чему?
В 10.45 я потерял покой. Не мог сосредоточиться на телефоне. Мне хотелось пить. Все из-за Лолы Шенкс. Она пришла в одиннадцать. Я сполз на край постели. К ее прибытию я уже встал и ковылял по палате. Лола остановилась в дверях, якобы возмущенная — в хорошем смысле.
— Чарли, — сказала она и выставила локоть, — идемте гулять.
Больницу окружала широкая бетонная дорожка, тянувшаяся от приемного отделения до сквера на заднем дворе. Там торчали пациенты с подключенными капельницами: курили. Я начал привыкать к Экзегезе. Но если я шагал слишком уверенно, Лола Шенкс убирала руку — меня же одолевал соблазн разыграть беспомощность.
— Расскажите мне о работе, — попросила Лола. — Чем вы занимаетесь?
— Тестирую всякую всячину.
Лыжи-крючья знай себе скрежетали.
— Например?
— Изделия. Материалы.
— Это интересно?
Я задумался. Да, иногда мне было интересно — ждешь, например, что валентность меди изменится от бомбардировки частицами, а этого не происходит. Впрочем, люди не находили это «интересным».
— Нет, — ответил я.
— Печаль, — посочувствовала Лола.
— Иногда конструирую. Появляется идея, я предлагаю проект. Если одобрят — сделаю.
— Что, например?
Мы спустились по пандусу. Лыжи норовили выскользнуть из-под меня, и я им позволил. Лола крепче взяла меня под руку.
— В прошлом году я построил осциллятор. Он смещал пятиграммовый медный стержень на двадцать миллиметров туда и обратно шестьсот тысяч раз в секунду.
Лола помолчала.
— И зачем такое нужно?
— Не знаю. Я предложил, они согласились. Наверное, пригодилось в каком-то другом проекте.
— Понятно.
— Шестьсот тысяч колебаний в секунду — это много.
— Да похоже на то.
— Мне пришлось поместить его в вакуум. Чтобы не поджечь воздух.
— Он поджег воздух?
— Только однажды. Под контролем.
— Напомните — где вы работаете?
— В «Лучшем будущем». — (Название ни о чем ей не сказало.) — В семидесятых мы разработали боеприпасы с обедненным ураном. В восьмидесятых — танки-амфибии. В действительности они не пригодились. Вряд ли мы к ним вернемся. Лет десять назад мы занялись медициной. У нас полно фармацевтической продукции. В последнее время мы занимались разработкой металлов, щадящего оружия и биоинженерией. Еще мы спонсируем местную софтбольную команду.
Нам преградил дорогу пожилой мужчина в больничной пижаме, с сигаретой в зубах. Он шарил взглядом по скверу. Мужчина был чем-то раздражен. Может быть, всем. Так он выглядел.
— Извините, — сказала Лола.
Он покосился на Экзегезу и сжал губы.
— Эй, — повторила Лола, — в чем дело?
Мужчина притворился глухим.
— Эй, курилка! Что случилось? Думаешь, ты лучше, потому что у тебя две ноги?
Он покатил стойку с капельницей к зданию:
— Поздравляю. Хорошо поработали. Небось, семь потов сошло, пока делали… Нет, вы слышали? — Лола повернулась ко мне, качая головой. — Возмутительно.
Мы пошли дальше.
— Люди с ногами безлики, Чарли. Бог свидетель. Им никогда не приходится ломать голову над тем, как попасть из комнаты в комнату. А если даже задумаются, то воображают себя умными. — Она взяла меня под руку. — Вам предстоит бороться. Придется трудно. И вы станете лучше.
Мы шли молча. Легкий ветер холодил мне кожу. Я никогда еще не был так счастлив.
На следующий день Лола отвела меня в кафетерий. Там было полно врачей и семейных пар, сплошные разговоры — уютно. У некоторых пациентов не было волос, другие исхудали настолько, что смахивали на проволочный каркас, — напоминая мне, что бывает и хуже. Мы с Лолой заняли столик у окна, выходящего в сад. Я отважился пригласить ее на свидание. Мне было не вполне ясно, что это значит. Отвести ее мне было некуда. Однако так принято, если девушка нравится. И если она соглашается, то у вас есть подружка. Вот все, что я знал. Я очень волновался, так как ни с кем еще не выбирался на свидание со времен Дженни с курса теории волн.
— Как по-твоему, сколько можно отравить человек, пока никто не заметил? — Она наблюдала за женщиной, подававшей салат. — Я думаю, много.
— Давай куда-нибудь сходим.
Она впилась в гамбургер.
— Не сегодня. Я кое-что придумала для тебя. Третьим будет футбольный мяч.
Я не понял. Поерзал — перенес вес с одной ягодицы на другую. Лыжа клацнула о ножку стола.
— Бум, — вторила Лола.
— У тебя красивые волосы.
Лола округлила глаза. Она вдруг занялась выбившейся прядью. Издала звук, будто фыркнула, сгребла волосы и затолкала за ухо.
— Заткнись.
Я ничего и не говорил. Никак не мог решить: объяснить, что я серьезно, или пусть думает, что это шутка.
— Когда ты выщипываешь брови?
Я взялся за сэндвич с яйцом. Я очнулся от дум. Разве я должен выщипывать брови? Не знал, что это делают мужчины.
С бедра Лолы пискнуло, она расчехлила пейджер:
— Тьфу. Подождет.
У Лолы наверняка были и другие пациенты. Как же без них. Другие мужчины. Она учила их ходить, сжимала им руки, когда они поднимались по лестнице. Держу пари, в нее влюблялись все. Ну, может быть, не все. Она была со странностями. Ладно, хватит. Я вспомнил статью, где говорилось, что люди, имевшие несчастье пережить сильный стресс, неподобающе привязываются к первому человеку, которого видят после происшествия. Тело путает возбуждение с влечением. Должно быть, я последний в череде инвалидов, очарованных Лолой Шенкс. Наверное, она сыта нами по горло. Если бы я признался ей в любви, она бы огорчилась и ответила, что я ей нравлюсь бесконечно и я классный, но наши отношения сугубо рабочие. И все наши занятия пойдут наперекосяк. Раньше надо было думать.
— Эй! — позвала Лола. — Что с тобой?
Я тупо смотрел перед собой:
— Ничего. — Я принялся за сэндвич.
— Не представляю, как ты можешь есть яйца, — сказала она. — Это же зародыши.
В палату влетела сестра Кейти. Донельзя довольная:
— Хорошие новости. Вас выписывают.
— Как это? — Я отложил телефон.
— Вас подали на выписку.
— Что?
— Да бросьте, — отмахнулась Кейти. — Хотите, помогу вам одеться? Или будете сами?
— Я не… почему меня выписывают?
— Наверное, потому, что пора. — Сестра Кейти была счастлива. Ее щеки порозовели и были похожи на яблоки.
— А я считаю, что не пора.
— Что поделать, — ответила Кейти. — Врачи считают иначе.
Я ничего не понимал. Меня никто не спросил и не предупредил. Мне казалось, что меня вышвырнули.
— Ваша компания заказала машину. Она ждет у входа. Так что давайте пошевеливаться! Может, вам все же помочь?
Я оглядел палату. Уезжать не хотелось. Здесь было все, что мне нужно.
— А беседы с врачами не будет?
— Они вам больше ни к чему. — Сестра Кейти плюхнула на кровать фирменную больничную сумку. — Уезжайте и радуйтесь жизни.
— Но…
— Обо всем уже позаботились, — твердила она. — Живо! Одна нога здесь, другая там!
Сестра Кейти выкатила меня на дорожку. Немного странно, нога была при мне, но таковы были правила. Меня ожидал белый фургон с логотипом «Лучшего будущего». Я не понимал, почему они выбрали фургон, пока Кейти не усадила меня в пассажирское кресло и не закатила внутрь коляску: та отправлялась со мной.
— Всего хорошего! — крикнула Кейти и помахала через стекло.
— Куда едем? — спросил водитель.
«Обратно в больницу», — подумал я.
Но такой вариант не предлагался.
— Домой, наверное, — ответил я.
