Дождь барабанил до самого утра, упругие струи отмыли дочиста красную черепицу Робертс-колледжа и навели глянец на пропыленную листву. Даже сквозь закрытое окно преподобный чувствовал запах влажной земли и пыльцы, тот же, что стоит в одуванчиковом поле позади йельского колледжа Святого Игнатия. Он покусывал кончик пера, потом зажал его зубами и задумался. Было слышно, как вода бурлит в канавах, размытый свет, который падал на стол из витражного окна, наводил на мысли о подводном царстве. Красоты красотами, однако не следует отвлекаться от дела. В попытке сосредоточиться он положил руки по обе стороны письма и прочел то, что только написал.

Преподобный отложил перо, встал и подошел к камину. Правильнее было бы сказать «паузу», не «молчание», но настроения начинать все заново у него не было. В сущности, какое ему дело, что подумает Дональд Сторк о его эпистолярном стиле, да и иные мнения Дональда мало его интересовали. Их переписка всегда была данью любезности, не дружбе. Спекуляции Дональда на Уолл-стрит интересовали преподобного так же мало, как и приемы, на которых бывали супруги Сторк. Да ведь и представить, что Дональда занимают подробности стамбульской жизни или успехи Робертс-колледжа, тоже невозможно. Вероятно, скрытые язвы городской жизни возбудили бы в нем некоторое любопытство, но тут уж Джеймс и сам понимал, что в письмах о таких материях не пишут. Преподобный Мюлер оперся о прохладный камень каминной полки и вдруг заметил, как жалко выглядит аспидистра. Надо бы поговорить с госпожой Эски-оглу о том, как следует ухаживать за комнатными растениями. Хотя пустое, он же сам прекрасно знает, что все равно забудет, что за чередой дел, с которыми надо покончить до сегодняшнего ужина с Фредериком, эта домашняя проблема вылетит из головы.

Фредерик Саттон. Однокашник по колледжу. Вот уж от него меньше всего можно было ожидать желания повидаться. Не то чтобы между ними не было ничего общего. Оба выходцы из рабочих семей, вечные соперники, что не мешало им относиться друг к другу с симпатией, но жизненные пути развели их далеко. Преподобный выбрал сан, а Фредерика поманила неверная звезда журналистики. К тому же эпистолярный жанр никогда не был коньком Фредерика. Пару лет после выпуска они обменивались открытками, но потом переписка сошла на нет. Общие друзья, отношения с которыми оставались более тесными, делились новостями об успехах Фредерика, о его переезде в Нью-Йорк, но сам Фредерик не писал по крайней мере года два. До прошлого месяца. Да, именно тогда преподобный получил телеграмму: «Буду в Стамбуле второго августа. Прибуду судном Голландско-американской компании. До встречи. Фредерик Саттон».

В Робертс-колледже были прекрасные комнаты для гостей, но Фредерик предпочел остановиться в «Палас-отеле» в Пере. Решение приятеля задело Джеймса, но, может, так даже лучше. Следующие две недели будут весьма напряженными, развлекать гостя уж точно не входит в его планы. Вот и сегодня ему еще нужно дописать письмо Дональду Сторку, набросать отчет для американского консула, закончить черновик статьи об одаренности у детей. Но прежде, чем приниматься за работу, недурно было бы пойти проветриться.

Воздух на улице был пропитан влажными испарениями, солнце едва пробивалось из-за быстро бегущих сахарных облаков. С деревьев свисали клоки напитанного водой мха, прямо перед его окнами группа первокурсников играла в мяч. Ему подумалось, что безыскусную прелесть детства можно оценить только на расстоянии. Он поднял руку в приветственном жесте и пошел через двор к излюбленной скамейке, с которой открывался вид на Босфор. Там всегда хорошо думалось. Ветер расчистил горизонт до самых Принцевых островов, где под темными грозовыми облаками роились суда. Он прикрыл глаза рукой и прищурился. На одном из них Фредерик. Вполне возможно. Никогда не угадаешь, где какое судно, пока слепящее солнце не позволит рассмотреть.

Через час мысли преподобного Мюлера прояснились, и он преисполнился решимости закончить все дела, не откладывая на потом. Однако его размышления о следующем абзаце письма Дональду Сторку были прерваны. Он уже подходил к кабинету, когда к нему подскочил один из учеников, худенький вертлявый мальчишка. Несколько месяцев назад он приставил его следить за Элеонорой. Мальчик едва переводил дух, воротничок взмок от пота.

— Вы слышали, — закричал он, — сэр, вы слышали новость?

Преподобный рассеянно покачал головой, дожидаясь продолжения.

— Госпожа Коэн… — заговорил мальчик, — вчера она ездила во дворец султана, и с ней сделался приступ. Она билась в корчах и говорила на непонятных языках.

— Дитя мое, — укоризненно предостерег преподобный, — думай что говоришь. Билась в корчах? Говорила на непонятных языках? Верится с трудом. Кто тебе сказал?

— Только и разговоров что об этом, сэр.

Преподобный присел на корточки, посмотрел мальчику в глаза и мягко коснулся его плеча:

— Кто тебе сказал?

— Я узнал об этом вчера от брата, — сказал мальчик, утирая пот с верхней губы. — Потом в кафе. А моя мама сказала, что ей рассказала одна женщина, у которой деверь работает в самом дворце.

— Ты больше ничего не знаешь, дитя?

Мальчик покачал головой.

— Точно?

— Да, сэр.

— Спасибо. Можешь идти.

Преподобный проводил удалявшуюся фигурку взглядом. Вот уж точно, интересный оборот. Потер виски и попытался представить, как Элеонора бьется в корчах и говорит на непонятных языках. Странная картинка, но чего только не бывает на свете. Видел он и не такое. Мысль о том, что она страдает неврологическим расстройством, эпилепсией или больна энцефалитом, не лишена смысла. Это объяснило бы и судороги, и глоссолалию. А если пойти чуть дальше, не в этом ли кроется разгадка поразительной памяти? Но конечно же, то, что одна птичка напела другой в этом городе, нельзя принимать за чистую монету. Этот урок преподобный усвоил накрепко после того, как несколько раз отправил сведения, оказавшиеся ложью от начала до конца, без проверки. Он подтянул ремень и огляделся по сторонам. Куда это он шел? Совершенно вылетело из головы, однако пора переодеваться, ведь его ждут к ужину.

Сняв сутану и переодевшись в светское, Джеймс доехал на извозчике до Тепебаши, расплатился и пошел к «Палас-отелю». Огромное бледно-желтое здание в стиле французского рококо украшал несколько эксцентричный ориентальный орнамент. Фредерик сидел в холле в окружении немецких путешественников, которые, судя по их виду, только что вернулись после прогулки по городу.

— Четыре фута, — говорил Фредерик, разводя руки на эту длину, — и в руку толщиной. Никогда не видел такой огромной змеи. А когда я подошел, она обвилась вокруг верблюжьей шеи, словно удавка.

— Вы ходили в Цыганский квартал? — спросил кто-то с сильным английским акцентом. — Наш драгоман Элия вчера водил нас туда.

— Я первым делом отправился туда, — сказал Фредерик, подмигивая Элии. — Как только сошел на берег. Велел нести мои чемоданы сюда, а сам — в Цыганский квартал. Моя статья о нем выйдет в следующее воскресенье.

Немцы одобрительно закивали, а Фредерик заметил преподобного, который прислушивался к разговору.

— Джимми, — закричал он и бросился ему навстречу, распахивая объятия, — сколько же воды утекло! Страшно подумать!

Метрдотель проводил их в ресторан, где уже был накрыт столик на двоих. Их усадили почти у самой двери в курительную комнату, не лучшее место, что и говорить, но по меркам «Палас-отеля» преподобный Мюлер и его приятель-журналист вряд ли заслуживали более внимательного отношения. Пробираясь через зал, преподобный наткнулся на барона фон Фетца, на нового американского военного атташе и на пару докторов из Итальянского госпиталя. То, что им накрыли в таком темном углу, даже к лучшему. Они наскоро обменялись новостями за последние три года и принялись сплетничать о старых приятелях по Нью-Хейвену. Конечно, Фредерик жил в Олбани, поэтому ему было известно и о разводе Хорнеров, и о новой книге Дарби, и о склоках Джека с губернатором, зато Джеймс был в курсе пикантных подробностей, о которых Фредерик даже не подозревал; как выяснилось, друзья предпочитали делиться секретами с конфидентом, который находился на порядочном расстоянии.

— Превосходно, — сказал Фредерик после того, как они покончили с легкой закуской — салатом, заправленным оливковым маслом и лимонным соком.

Он откинулся на спинку стула и обвел зал оценивающим взглядом, в котором читалось высокомерие с примесью наивного восхищения.

— Прямо один в один как на Ривьере. Хотя восточный колорит тоже имеется. Чудесно подойдет для цикла очерков.

— Скажи мне еще раз, — попросил преподобный, насаживая на вилку ломтик огурца, — что это за цикл очерков?

Фредерик тщательно разрезал помидор на аккуратные дольки и внимательно осмотрел каждую, как будто перед ним был экзотический овощ, притворившийся помидором.

— Да ничего особенного. «Заметки издалёка», так он называется. Газета ежегодно отправляет журналиста в Европу — подготовить серию репортажей о каком-нибудь городе. Щепотка местного колорита, сливки общества, если удастся.

— Понимаю.

— На самом деле это награда, компенсация за тот урон здоровью, который причиняет служебное рвение в такой дыре, как Олбани. Четыре года на этих галерах в нашем городском совете стоят месяца в Стамбуле. — Он обвел зал красноречивым жестом. — По моим представлениям, это честная сделка.

— Пера — это только малая часть, — заметил Джеймс. — Частичка Стамбула. А колорита, если он тебе нужен, в этом городе хоть отбавляй.

— Именно за этим меня сюда и прислали, — сказал Фредерик. — Сначала-то нет, были против. Говорили, что читателю не нужны зарисовки азиатского быта. Но я напомнил им, что есть ведь и европейская часть. Это во-первых. А во-вторых, сам читатель хочет именно этого — дервишей и слонов. Как у Жюля Верна. Как в «Тысяче и одной ночи». Люди хотят восточного колорита.

Преподобный поднял бокал:

— За восточный колорит. И за старых друзей. Добро пожаловать в Стамбул.

Они сдвинули бокалы и выпили. Тут подоспел официант с горячим — фирменным цыпленком à la Пера. Гордость местного шефа, блюдо из разрубленных на четыре части цыплят, которых томили на медленном огне в смеси оливкового масла и апельсинового сока; его венчали пикантные вишенки.

— Ты слышал о говорящем медведе? — спросил преподобный, прожевав мясо.

— Разумеется.

Преподобный почувствовал, как искры былого соперничества разгораются с новой силой. Фредерик еще и суток не провел в Стамбуле, а уже делает вид, что знает город как свои пять пальцев. Он не знает и половины, и четверти. На секунду Джеймс подумал, не раскрыть ли Фредерику самые свежие стамбульские тайны, — если бы только точно знать, что они произведут впечатление на его приятеля! Но почти тут же подавил это желание. Его положение и так непростое. Слухи в иностранной прессе — это последнее, что ему надо.

— Занятный город, — продолжал Джеймс чуть громче, чем хотел. — Стамбул — столица цвета. Чего только здесь нет: и Цыганский квартал, где ты уже побывал, и Невольничий рынок, и ускюдарские заклинатели змей. Не говоря уж о таких всем известных местах, как Большой базар, Айя-София и развалины Трои.

— О да, надо съездить в Трою. Мой издатель непременно хочет очерк о ней. И ведь это не так далеко отсюда, верно?

— Меньше дня пути.

Они доели горячее, и официант поспешил к ним с большим медным кофейником.

— Чудесный запах, — сказал Фредерик, поднося крошечную чашку к носу. — Что это?

— Кардамон.

— Кардамон! — победно воскликнул Фредерик. — Я бы написал целую оду турецкому кофе!

Преподобный Мюлер приостановился на секунду. Ему хотелось поразить приятеля, показать ему тот Стамбул, о котором Фредерику нипочем не узнать самому.

— Знаешь, — начал он, чувствуя, как краска заливает шею, — заклинатели змей и гадалки — это все развлечения для приезжих. Для иностранцев. Вот если хочешь настоящего колорита, у меня есть один ученик…

— Не дури, Джимми. Кому нужны твои мальчишки.

— Это девочка, — сказал преподобный, поднес к губам рюмку с аперитивом и бросил выжидающий взгляд на собеседника. — Ей восемь лет, и она уже советник султана.

Фредерик сощурил глаза.

— Я занимался с ней несколько месяцев, но потом понял, что мне нечему ее больше учить. Султан узнал о ее способностях к языкам и пригласил во дворец. О том, что там произошло, ходит множество сплетен. Трудно сказать, что из них — правда. В этом городе истина так похожа на сказку, а сказки так достоверны, что одно от другого не отличишь. Но я знаю из самых первых рук, что с ней случился припадок, она билась в судорогах и говорила на никому не известных языках.

Фредерик допил кофе и перевернул чашку вверх дном, как будто в обязанности официанта входило еще и гадание по кофейной гуще. По его лицу преподобный понял, что мозг его усиленно работает. А потом Фредерик удовлетворенно улыбнулся.

— Я уже вижу заголовок, — сказал он и забарабанил кончиком ложки по столу. — Превосходно!