2

Кевин Спайн никогда не пользовался расположением окружающих. И дело было не в том, чем он зарабатывал на жизнь — а он убивал людей за деньги, — в конце концов, не столь уж многие доподлинно знали об этом. И не в том, как он выглядел, а он был маленький, проворный человечек пятидесяти семи лет, с рыхлой, словно припудренной сероватой кожей и с изборожденным глубокими морщинами лицом, и одевался он так, что несколько смахивал на гробовщика — для полного сходства ему не хватало только большой шляпы.

Дело, скорее, было в том, что он совершенно не умел общаться с людьми. Он не был груб, потому что грубость предполагает некое понимание ситуации и связанную с ней возможность выбирать тот или иной вариант поведения. Он просто понятия не имел, как следует себя вести с другими. В присутствии незнакомцев он нервничал и от этого начинал потеть — потея, он сильно стеснялся, а когда он стеснялся, то мог ляпнуть первое, что придет в голову.

Он не мог ходить в ближайший магазин после одного случая, когда застрял на кассе, пока толстушка-кассирша пробивала его покупки. Он посмотрел на нее. Она посмотрела на него. Он посмотрел в окно. Она все равно смотрела на него. Он начал потеть. Она смотрела на него.

— Что-то здесь жарко, — заявил он.

Она ничего не ответила.

— Уф как жарко! Я даже начал потеть, — добавил он, театрально обмахиваясь рукой, точно веером.

Девушка уставилась на него еще пристальнее.

— Вы-то, небось, хорошо знаете, каково это, потеть, — предположил он.

На этот раз он добился ответа — девушка покраснела. Кевин тут же встревожился, что, наверное, сморозил какую-то непристойность, и попытался реабилитироваться:

— Я только хотел сказать, что вы очень крупная, понимаете? Не просто высокая, а крупная в теле. Не подумайте чего плохого, некоторым мужчинам это даже нравится. Я, понятно, не о себе. — Он вспотел еще сильнее, но заткнуться уже не мог. — И я хотел сказать, что у вас, наверное, гормональные проблемы или что-нибудь в этом роде, а не то, что вы такая большая, потому что много едите, чтобы нравиться мужчинам.

— Мистер Ниш! — закричала девушка. — У нас тут псих на четвертой кассе!

Кевин мог расслабиться в присутствии других людей только тогда, когда их убивал. Возможно, именно это и нравилось ему в его работе. А может, то, что в ней он был настоящим мастером. Почти всю свою жизнь он проводил в одиночестве. Возможно, если бы он выкроил время, чтобы познакомиться хотя бы с несколькими людьми, ему понравилось бы и что-то другое и он перестал бы убивать представителей этого биологического вида. Но друзей у него не водилось. С немногочисленными родственниками он вот уже лет двадцать виделся лишь раз или два в году. Однажды ему пришла в голову ребяческая идея вступить в шахматный клуб, члены которого встречались в местной библиотеке по средам, — отчего-то ему казалось, что игра в шахматы является вполне достойным времяпрепровождением для такого великого воина современности, каковым он иногда себя воображал, однако в конечном итоге он от этого отказался из боязни, что общение с людьми сделает его более слабым. А кроме того, в шахматы он играл отвратительно.

Поэтому он предпочитал всем прочим занятиям искусство убивать людей за деньги. Правда, в самом начале своей карьеры он убивал людей за прямо-таки смешные деньги, резонно полагая, что если уж ты выбрал себе профессию наемного убийцы, то сперва нужно заслужить репутацию надежного, умелого и неуловимого исполнителя. И если необходимо убить одного-двух человек за гроши, чтобы завоевать себе такую репутацию, значит так тому и быть.

В конце концов пришлось убить даже не двоих, а троих: некоего уличенного в измене мужа, одного торговца подержанными автомобилями, который, по всей видимости, утаивал выручку от своего партнера, и паренька, промышлявшего продажей наркотиков подросткам, который совершил большую ошибку, снабдив порцией низкокачественного кокаина дочь ушедшего на покой гангстера. Отставные гангстеры, как оказалось, бывают очень чувствительны к проказам какого-нибудь «маленького поганца». Кевин перерезал горло этому незадачливому наркодилеру и повесил его на дереве, растущем близ тихой сельской дороги где-то на участке между Хатфилдом и Поттерс-Баром. Он не любил подобную показуху, но ничего не поделаешь: такой уж ему поступил заказ. Тогда он получил за него тысячу фунтов стерлингов, а теперь не вылез бы из постели меньше чем за двадцать пять штук.

Конечно, некоторые сочли бы убийство торговца наркотиками меньшим преступлением против человечества, чем, например, продажу наркотиков подросткам. И действительно, иной мог бы поддаться искушению и объявить себя санитаром общества, который призван искоренять пороки и опережать неповоротливую систему правосудия, наказывая зло, где бы оно ни подняло свою уродливую голову. Но Кевин отнюдь не был склонен к морализаторству. Он никогда не говорил себе: «Подумаешь, торговец наркотиками. Сегодня я засну спокойно». Он даже никогда не думал: «Что ж, по крайней мере, никто не станет оплакивать его никчемную жизнь». Помимо всего прочего, он больше недели наблюдал за никчемной жизнью своего подопечного, прежде чем лишить его оной, и очень хорошо понимал, что его стареющей матери, для которой был единственной опорой, определенно будет его не хватать.

Нет, Кевин Спайн ни о чем таком не думал. Продавец наркотиков, неверная жена, хулиган, обидевший кого-то в пабе, автомеханик, напортачивший при ремонте чьего-то «крайслера», — все это его решительно не интересовало. Ему было безразлично, что сделали все эти люди, хотя его клиенты обязательно рассказывали, видимо считая, что возмутительная небрежность при выполнении планового техобслуживания автомобиля с пробегом в тридцать тысяч миль заставит Кевина разделить их благородное стремление восстановить справедливость и тогда Кевин отнесется к своей работе со всей серьезностью и, возможно, не возьмет за нее слишком дорого. Кевин, когда ему начинали рассказывать о том, что натворил его будущий подопечный, обычно отворачивался и пропускал все лишние подробности мимо ушей, начиная внимательно слушать только тогда, когда ему сообщали действительно важную информацию: адрес, место работы, сведения о распорядке дня или привычках. После этого он сообщал заказчикам номер своего банковского счета и заверял их, что обидчик расстанется с жизнью в течение семидесяти двух часов с момента поступления на него денег. Так всегда и происходило.

Это был его первый по-настоящему крупный заказ. Собственно, он мог бы даже сказать, что это был его первый заказ в сфере большого бизнеса. Планировалось убийство женщины, директора издательства, которая по какой-то нелепой причине занималась вредительством в своей же собственной компании и довела ее до такого состояния, что цена на акции компании покатилась вниз, словно мяч по крутому склону очень-очень высокой горы. Это была бесшабашная алкоголичка, чья беззаботность не просто влетала ее коллегам в копеечку. Куда там! Они теряли из-за нее миллионы. Ему пообещали пятьдесят тысяч за то, чтобы он укокошил эту пьянчужку. Вот ради чего он совершал все свои предыдущие убийства, которые были не более чем кирпичики, положенные в фундамент его будущей карьеры. Теперь его час настал.

По мнению Кевина, на тот факт, что ему предстоит выполнить заказ куда более высокого класса, указывала, помимо прочего, простота полученных инструкций. Не было ни витиеватых объяснений, ни рыданий или криков, ни долгих и патетических обоснований своей правоты. Ему лишь объявили, что его будущая жертва «наносит ущерб бизнесу». Должно ли убийство этой леди помешать ей наносить ущерб и дальше либо послужить возмездием за уже совершенные промахи, никто уточнять не стал. Впрочем, Кевина устраивала любая причина.

Единственным пожеланием заказчика было убить ее дома и инсценировать ограбление. Небольшая проблема состояла в том, что Кевин никогда прежде никого не грабил, а потому не знал, как должно выглядеть ограбление. В порядке теоретической подготовки он посмотрел несколько серий «Детектива Джека Фроста» и «Метода Крекера», но это ничего ему не дало: и там, и там расследовались одни только замысловатые убийства. И он решил, что грабежи не интересуют публику настолько, чтобы показывать их в прайм-тайме.

Та, кого он должен был убить, жила рядом с районом Кэнэри-Уорф, в большой квартире с окнами на Темзу. Это была респектабельная часть города, поэтому Кевин облачился в свой лучший костюм, купленный в универмаге «Маркс и Спенсер», а вниз надел новую серую рубашку. По городу он всегда ездил общественным транспортом. В метро никто не обратит на тебя внимания, если только ты не совершенный психопат и не уличный музыкант, пусть даже пистолет составляет единственное содержимое твоего кейса.

Обычно перед работой Кевин совершенно не нервничал. Как правило, он с невозмутимым видом сидел и читал газету, но в этот день его не оставляло навязчивое ощущение, что он что-то забыл. Пистолет? Нет, взял. Имя и адрес заказанной ему женщины? При себе. Пули и глушитель? На месте. Проездной билет? Вот он. У него даже имелся ключ от квартиры жертвы, дубликат которого был заранее изготовлен заказчиком. Он с удовольствием его взял, и не только потому, что это облегчало ему работу. Он понимал, что обладание ключом поможет ему сбить с толку полицию, которая в самом начале расследования пойдет по ложному следу, а это всегда не лишнее. Явившиеся на место преступления полицейские зафиксируют ограбление, потому что Кевин, скорее всего, разобьет окно, выходящее во двор, и это поможет создать впечатление, будто грабитель проник в квартиру именно таким способом. Правда, по некотором размышлении полицейские поздравят себя с новым открытием: убийца проник в квартиру не через окно, он лишь хотел ввести их в заблуждение. Поэтому они начнут подозревать любовника, друга, родственника или соседа. Могут подозревать даже консьержа, но ни за что не подумают, что здесь поработал профессиональный киллер. Ведь он не собирался убивать ее из пистолета.

И тем не менее о чем-то он все-таки забыл. Кевин вынул из кармана маленький черный ежедневник и посмотрел на дату: семнадцатое февраля. Сегодня его дочери исполнился двадцать один год. Проклятье. За последние семнадцать лет он видел ее, наверное, раз пять, но про ее день рождения не забывал никогда. Ну, может, иногда и забывал, но никогда в действительно важные даты.

Например, он не забыл о ее восемнадцатилетии. Вот и теперь он заранее написал ей письмо и спросил, что она хочет получить на свой двадцать первый день рождения.

Несколько дней спустя она ответила ему по электронной почте и попросила просто прислать открытку, мол, этого будет достаточно, и тогда он решил, что надо будет придумать что-нибудь и хорошенько потратиться.

Почувствовав удовлетворение оттого, что все-таки вспомнил, в чем дело, он откинулся на спинку сиденья, нашел в бесплатной газете гороскоп и принялся его читать. «Вам нужно расслабиться, — советовал астролог. — Избегайте излишнего самокопания, это не приведет вас ни к чему хорошему».

«Весь фокус в том, что эти слова более или менее точно подходят к почти четырем миллионам людей по всей Великобритании, — подумалось Кевину. — Но вот ко мне они не относятся: чем-чем, а самокопанием я никогда не занимался». И ему показалось, что он разгадал загадку, именуемую астрологией.

Он доехал до станции «Силвер-стрит», вышел, шагая с такой же скоростью, как и другие пассажиры, поскольку это лучший способ смешаться с толпой и не привлекать к себе внимания. Шел еще только шестой час вечера, но уже стемнело, и моросил дождь. Чем больше он удалялся от станции, тем меньше вокруг становилось людей, идущих в том же направлении, что и он. Жилье заказанной женщины, описанное ему как роскошная квартира номер 42А, занимало правую половину импозантного особняка.

Света в окнах не было. Если бы работа оказалась еще проще, мысленно усмехнулся он, пришлось бы вернуть часть гонорара. Он начал потихоньку насвистывать песенку «В гетто», относящуюся к «чувствительному периоду» в творчестве Элвиса Пресли. Когда он впервые услышал эту песню, Короля уже давно не было в живых, и он нашел ее чрезвычайно трогательной, по большей части из-за того, что Элвис произносил слово «гетто» так, что оно походило на французское слово «гато», то есть «торт». Он воображал себе Короля уже зрелым мужчиной, в мешковатых брюках прискорбно большого размера, одиноко поющего тоскливую серенаду перед тортом, которому предстояло сыграть такую значительную роль в его смерти. Кевину часто вспоминалась эта песня, когда ему предстояло кого-то убить. А почему — он и сам не смог бы сказать.

Не глядя по сторонам, он подошел к двери, без промедления отпер ее и тут же вошел в дом. Он знал, что едва ли встретит на площадке кого-нибудь постороннего, как знал и то, что, если это все-таки случится, ему наверняка придется убить случайного свидетеля. Но все-таки вероятность была крайне мала. Его будущая жертва проживала одна и в данный момент отсутствовала — ему сказали, что в это время ее чаще всего не бывает дома, и темные окна это подтверждали. Сосед же покинул свою квартиру двумя днями раньше с большим чемоданом и лыжами.

Он сразу прошел к двери ее квартиры, вставил ключ в замочную скважину и вскоре очутился в большой шикарной прихожей, стены которой были выкрашены в насыщенный золотисто-желтый цвет. Справа была дверь в гостиную — большую комнату с высоким потолком и огромными окнами, выходящими на Темзу. В центре стоял длинный бежевый диван и такого же цвета кресло. Последнее было развернуто под прямым углом к дивану. Кевин обошел комнату, примечая, каким путем в нее можно попасть и каким покинуть, и в конце концов остановился у окон. Собственно, заглянуть в комнату снаружи было неоткуда, но на всякий случай он задернул занавески, после чего уселся в кресло.

Прямо перед ним стоял стеклянный кофейный столик, на котором лежал какой-то журнал и стояла ваза с цветами, свежими белыми фрезиями. Они пахли летом и жизнью. Журнал привлек его внимание тем, что на обложке не было никаких рисунков или фотографий. Еще на столике стояла массивная, словно кирпич, стеклянная прямоугольная пепельница. Он вынул сигарету, зажигалку, затем пистолет, к которому медленно и старательно привинтил глушитель, после чего положил все это перед собой на столик.

С комфортом устроившись в кресле и задрав ноги на стол, он закурил. Чуть позже он учинит в квартире разгром, а затем отправится покупать подарок для дочери, но пока можно немного посидеть спокойно и неподвижно, предаваясь тихим размышлениям обо всем том, что пишут в духовной литературе. Кевина всегда удивляло, до чего просто можно лишить человека жизни. Если сбросить с жизненной карусели такую хлипкую штуковину, как мораль, то для убийства понадобится всего какое-то мгновение — при минимуме усилий, как волевых, так и физических. Поехать на автомобиле по улице и невзначай заехать на тротуар, встать позади кого-нибудь на платформе метро и легким движением локтя отправить человека прямо под колеса приближающегося поезда, навести пистолет и нажать на курок — все это плевое дело, и сегодня будет точно так же.

О чем думает человек в ожидании жертвы, которую ему предстоит убить за деньги?

Чаще всего о деньгах. В данном же случае Кевин думал о своих башмаках. Он разглядывал их, лежащие на кофейном столике. С внешней стороны они были поношены больше, чем с внутренней, — наверное, дело в его походке, ведь и с предыдущей парой было то же самое. Может, стоит сходить к остеопату и проконсультироваться с ним по этому вопросу или, во всяком случае, купить новую пару. Дорогую хорошую обувь с Бонд-стрит, ничего слишком шикарного, хотя выглядеть элегантно было бы, пожалуй, полезно для его бизнеса. Можно бы сделать для себя поблажку и приобрести что-то по-настоящему классное, итальянское. Теперь он может себе это позволить.

Он все еще был погружен в мечты о новых туфлях, когда услышал, как хлопнула входная дверь. Все в порядке, он же профессионал — опустить ноги на пол, взять пистолет и направить его на Ивонну Фостер, когда она войдет в гостиную и включит свет.

Она не застыла от ужаса и не вскрикнула, и, надо отдать ей должное, первой ее реакцией было схватить вазу с буфета рядом с дверью и использовать в качестве оружия. «Он какой-то заморыш, да к тому же старше меня, — подумалось ей, а потом в голове промелькнула совсем уже абсурдная мысль: — Да как ты смеешь курить в моем доме?»

Кевина восхитило, что инстинкт побуждает ее бороться за жизнь, но тем не менее он прошипел:

— Стой и не шевелись, не то прикончу на месте.

Ивонна замерла. Она была хорошо одета, с безукоризненными белокурыми волосами, аккуратно зачесанными со лба назад и открывающими красивое загорелое лицо. Она выглядела на свой возраст: сорок с хвостиком. А еще она выглядела как женщина, привыкшая руководить.

— Входи, подойди ближе, — скомандовал Кевин и почувствовал, что у него пересохло во рту. — Так, теперь стоять. Не двигаться. Сейчас я задам тебе вопрос. Если ты ответишь на него правильно, меня не будет здесь уже через четыре минуты. Если ответишь неправильно, я останусь, тебе будет больно и начнется черт знает что. Понятно?

Ивонна кивнула, думая о том, что запросто справится с ним, но потом увидела пистолет.

— Где ты держишь свои драгоценности?

Она вздохнула с облегчением. «Вот дуреха», — подумал Кевин.

— В спальне, в шкатулке. Забирайте все, что там есть. Все равно они застрахованы… только…

— Только что?

— Там есть кольцо, которое мне подарил сын, оно ничего не стоит, но я буду очень благодарна, если вы его оставите. С синим камнем. На самом деле это стекло. Он купил его на базаре в Индии. Дело в том, что…

— Заткнись. Оставлю я тебе твое чертово кольцо. А теперь повернись и встань лицом к двери.

— Зачем?

— Просто выполняй!

Ивонна повернулась. Он хочет, чтобы она провела его в спальню? Приятного мало, но ведь не оставит же он ее одну в гостиной? Почему тогда он не велит ей идти вперед? И что означают эти звуки?

А слышала она, хотя и недолго, как Кевин взял в руки пепельницу, которая оказалась даже тяжелее, чем могло показаться на первый взгляд, и подошел к своей жертве сзади. Больше Ивонна уже ничего не услышала. В частности того, как проломился ее череп, когда Кевин изо всех сил ударил ее по голове пепельницей. Только он один слышал другие четыре удара, которые с прежней яростью нанес ее уже проломленной голове.

Он отшвырнул ставшую более не нужной пепельницу на диван, собрал свои окурки, сунул их в карман и быстро, не оглядываясь, прошел в спальню. Спальня была просто огромная. С улицы трудно представить, как велики комнаты в подобных домах, подумалось ему, пока он шел к дубовому туалетному столику. На столике сбоку, перед фотографией молодого мужчины с мальчишеской улыбкой, сидящего в лодке, — скорее всего, ее сын — стояла обитая бархатом шкатулка для ювелирных украшений. Кевин открыл ее и вывалил все содержимое на пол. Его взгляд привлек серебряный браслет из соединенных друг с другом опалов, и он сразу понял, что Кристине эта штуковина очень понравится, вернее, ему самому очень понравится ее подарить, потому что он не имел ни малейшего представления о том, что Кристине нравится, а что нет.

Конечно же, он должен взять и все остальное, иначе не будет похоже на ограбление. Он вернулся в гостиную. Ну и кровищи же натекло из этой Ивонны! Он перешагнул через лужу густой темной крови, медленно расползающейся по полу рядом с диваном, взял свой кейс, так и стоявший у кресла, вернулся в спальню и наполнил его цацками. Он огляделся по сторонам и решил, что комната выглядит чересчур опрятно, а потому без всякого энтузиазма пинком опрокинул кресло. При этом он чувствовал себя как-то по-дурацки. «Вот уж действительно странно», — промелькнуло в мозгу. Размозжить череп ему ничего не стоило, а перевернуть кресло стесняется. Но он был профессионалом, а потому открыл платяной шкаф и, достав оттуда несколько платьев, разбросал их по полу.

Затем он вернулся в гостиную и, взяв сумочку Ивонны, также высыпал все, что в ней было, на пол, неподалеку от лежащего тела. «Ловкий ход, — подумал он, внимательно рассматривая содержимое сумочки, — полиция решит, что действовал наркоман». Он взял ее кошелек, вынул всю наличность, сунул в карман, а кошелек швырнул на пол, в лужу крови. Потом вышел в коридор и, пройдя по нему, попал в кухню. Именно здесь, будь Кевин действительно каким-нибудь опустившимся наркоманом, он и проник бы в дом. К задней двери шли какие-то провода — вероятно, сигнализация, которая вполне могла бы поднять на ноги местное отделение полиции при попытке взломать дверь. И при попытке разбить окно с внешней стороны. Он взял кухонное полотенце, приложил его к толстому стеклу двери у самой ручки и ударил по нему локтем. Стекло не поддалось. Но локтю стало чертовски больно. Рядом с плитой висел огнетушитель. Он схватил его и снова ударил — стекло разлетелось, а из огнетушителя вырвалась струя пены, заливая кухонный пол.

«Ну и ладно», — подумал он. Беспорядка стало еще больше, а это главное.

Возвращаясь по коридору, он остановился перед богато украшенным зеркалом, желая убедиться, что выглядит достойно и что у него в волосах не застряло осколков разлетевшегося черепа. Одобрительно кивнув самому себе, Кевин Спайн еще раз огляделся по сторонам, взял свой кейс и покинул особняк.

Воздух на улице был холодный и какой-то вкусный. Каким бы грязным он ни был, лично ему нравится. Кевин пошел берегом Темзы. «Здесь так тихо, — подумал он, — и луна висит так высоко». Он вдохнул грязный сырой воздух полной грудью, как делают люди после хорошо выполненной работы. Достал из кармана сигарету, зажег ее и стал курить на ходу. Спешить некуда, решил он, присел на скамейку и принялся разглядывать далекие огни на Воксхолльском мосту и Колесо Тысячелетия.

«Люблю Лондон, — подумалось ему, — здесь легко затеряться».

Он докурил сигарету и пошел дальше. Наконец он дошел до спуска, где высокая стена набережной расступалась и лестница вела к небольшой пристани. Вход на ступеньки закрывали старые ржавые ворота — видимо, место считалось опасным, — но если все-таки пролезть, то окажешься под самой стеной набережной, где тебя никто не увидит. Он огляделся — вокруг никого не было — и полез вниз, причем отнюдь не с кошачьей грацией и совсем не как отлично натренированный ниндзя, но как немолодой высокооплачиваемый киллер, свободный от угрызений совести. Спотыкаясь и тяжело дыша, он одолел часть каменной лестницы и уперся в заграждение из колючей проволоки. За ним оставалось всего пять ступенек, ведущих на деревянный причал, к которому, похоже, уже много лет не швартовались никакие суда. Кевину не требовалось идти дальше: черная вода плескалась справа и слева от лестницы, и он знал, что течение утянет на дно где-нибудь в стороне отсюда все, что он бросит. Он открыл кейс, засунул в него руку, вытащил столько ювелирных изделий, сколько смог ухватить, и бросил в реку, после чего снова засунул руку в кейс, и так, пока кейс не опустел.

И только тут он вспомнил про браслет. Он проверил карманы пиджака, но там ничего не было. Может, в брюках? Тоже пусто.

— Черт, черт, черт! — прошипел он и посмотрел за колючую проволоку. — Господи, вот же он, — сказал он вслух, увидев серебряный браслет, поблескивающий под самым причалом.

Заграждение из колючей проволоки было ему по грудь. Он прижал кейс к проволоке, снял пальто и положил его поверх кейса, а затем осторожно наклонился вперед, пытаясь дотянуться до браслета.

Не достать. Он оглянулся вокруг. Поблизости не было ни палки, ни другого какого приспособления, чтобы людям сподручнее было доставать упавшие драгоценности. Однако Кевину не хотелось сдаваться. Он снял туфлю, снова перегнулся через проволоку. На этот раз до браслета не хватило всего каких-нибудь трех футов. Он разогнулся, прижал к себе кейс и немного подпрыгнул, чтобы лечь на проволоку животом. Едва не перевалившись на другую сторону, он уперся ногой в парапет позади себя и опять протянул руку вперед. На этот раз он почти дотянулся. Теперь он висел, удерживаясь на своем портфеле, покачиваясь вперед-назад и балансируя на животе. Когда он снова протянул руку, то почувствовал, как проволока под его тяжестью немного провисла, что было кстати, так как приближало к цели. Теперь он уже почти мог дотянуться до браслета туфлей.

Еще одна попытка, и у него получится, подумалось ему.

Но не получилось. Едва он наклонился вперед, как тело соскользнуло с кейса и оказалось по ту сторону проволочного ограждения. Если бы падение не задержала колючая проволока, впившаяся в гениталии, он упал бы на пристань и разбил себе голову.

У него вырвался сдавленный рык. Он готов был поручиться, что острый металлический штырь вонзился прямо в головку пениса. Он не мог пошевелиться, не рискуя раскроить себе член, вспороть мошонку и выронить в Темзу ее содержимое. Он висел, согнувшись вдвое, на заграждении из колючей проволоки, не касаясь земли руками и ногами, практически подвешенный за яйца.

Осторожно, очень осторожно он попытался податься назад, в надежде высвободиться, и вытянул пальцы, чтобы оттолкнуться ими от земли. Боже, как больно!

Тогда он перешел к плану «Б», попытавшись подтянуться и вытащить из-под себя проволоку. Идея сама по себе была неплохая, но она не сработала, потому что проволока была не столько под ним, сколько в нем самом. Для того чтобы освободиться, требовалось произвести движения, обратные тем, которые привели его в ловушку. Необходимо податься вперед и попытаться сместить проволоку ниже, потом еще ниже, а там, даст бог, она, может быть, выскочит наружу. Он сделал несколько глубоких вдохов: самая первая убийственная боль немного отступила. «Да уже утром я посмеюсь надо всем этим», — солгал он самому себе. Он крепко ухватился за заграждение обеими руками, не обращая внимания на ручейки крови, струящиеся у него между пальцами, надавил на проволоку сверху и оттолкнулся от нее. Не сумев удержаться от стона, он тем не менее ощутил, как металл отпускает пенис. Когда он понял, что проволочный штырь из него выскочил, то есть когда его яички проинформировали мозг, что они наконец-то свободны, он отпустил проволоку, чтобы упасть вперед.

Увы, его мошонка не в первый раз среагировала преждевременно. Такое случается. Вот и теперь она поторопилась крикнуть мозгу Кевина, что свободна, хотя дело обстояло не совсем так. Команда поступила чересчур рано. А потому, когда Кевин упал вперед, одно яичко осталось висеть на колючей проволоке.

Боль пронзила его пах, но тут же распространилась на грудь и дошла до глотки. Вне всяких сомнений, она стремилась дать его дурацкому мозгу увесистого пинка, но вместо этого выплеснулась изо рта пронзительным воплем. Он прижал руки к своему кровоточащему паху и повалился на пристань. Возможно, если бы он лежал смирно, это уберегло бы его от дальнейших неприятностей, однако трудно ожидать от человека, оставившего яичко на колючей проволоке, что он будет соблюдать полную неподвижность. Ему показалось, что его сейчас вырвет, но этого не произошло. И очень жаль, ведь тогда он не потерял бы сознание. А так он повалился на бок у самой кромки воды. Видимо, его вестибулярный аппарат каким-то образом был связан с утраченным яичком, потому что он скатился в Темзу, не ведая о приближении рока в образе насыщенной нечистотами реки.

Какая мысль промелькнула у него в голове, когда он упал в воду? Может: «Черт, я же не умею плавать»? Или: «Нужно скорей ухватиться за край пристани, чтобы не пойти на дно»?

Нет, он подумал — и в данных обстоятельствах мысль была совсем неразумна — «Нельзя отнимать руки от раны, а то вода грязная и туда попадет инфекция».