Глава 30
Теллер и Рид прибывают в ту минуту когда Хоуи на носилках загружают в машину «скорой помощи».
Тело Джен все еще на кухне. Джереми Мэдсен находится на заднем сиденье полицейской машины, не в силах поверить в реальность происходящего на этой бликующей синевой улице, где стало вдруг нестерпимо шумно.
Роуз Теллер отводит Рида подальше от полосатой ленты.
— Не для протокола, — тихо говорит она.
Рид кивает, отчего у него снова стреляет в шее. Он хватается за нее, легонько массажируя.
— Не для протокола, — соглашается он.
— Куда, на хрен, делся Лютер?
— Роуз, я не знаю. Ей-богу, не знаю.
— Опять он решил пуститься во все тяжкие?
— В смысле, не думает ли снова что-нибудь учудить?
— Вот именно: не думает ли он снова что-нибудь учудить.
— Смотря что иметь под этим в виду.
Теллер придвигается вплотную к Риду.
— Ты понимаешь, что сейчас не время шутить? — рычит она. — У меня выбыл из строя офицер, я по уши в трупах. На мне пропавшая девочка, пропавший подозреваемый и пропавший детектив. Так что мое чувство юмора, скажу я тебе, изрядно пообтрепалось.
Паузу Рид заполняет тем, что лезет в карман. Достает пластиковый тюбик, сковыривает с него крышечку и на сухую заглатывает пригоршню кодеина.
— Вот молодец, чтоб тебя, — ворчит Роуз, пробегая рукой по своим волосам.
Рид давится таблетками и хмурится. Кодеин штука мощная, но совершенно невкусная.
— Хотите начистоту? — спрашивает он.
— А кто ж не хочет, Йен. Конечно хочу.
— Тогда вот мое мнение, Роуз. Необязательно основанное на фактах.
— Выкладывай.
— Что бы он ни делал, без причины он бы этого делать не стал.
— Да знаю я, черт бы тебя подрал. Но что это за причина?
Ее холодный взгляд дает понять Риду: можешь идти. Он задумчиво уходит, держа руки в карманах.
Теллер звонит Зои. Та берет трубку далеко не сразу.
— Роуз? Что случилось?
— То, что я тебе скажу, — Роуз вынуждена повысить голос, чтобы перекрыть шум, — говорить мне, вообще-то, не положено. Потому что мы здесь все в дерьмовой ситуации, и если кто-нибудь это учует…
— Это имеет какое-то отношение к Шенку?
— А что Шенк?
— Он сегодня утром ко мне приезжал…
— Зои, я тебя на этом месте прерву. Скажи себе «стоп» прямо сейчас. Есть вещи, о которых мне лучше не знать.
— Извини. Я думала, ты поэтому и звонишь.
Теллер смотрит на Рида. Тот стоит, скрестив руки на груди, посреди дороги и наблюдает, как стрекочущий вертолет шарит лучом прожектора по улицам и садам.
— Нет, — отвечает Теллер, — я звоню не поэтому. — Она хмурится — черт возьми, уже двое суток не принимала душ и не переодевалась… — Мне кто-нибудь, мать вашу, может сказать, что на уме у Джона?
Зои молча ждет на линии. Теллер представляет, какое у нее сейчас лицо, и испытывает к ней легкую неприязнь.
— Ты с ним разговаривала в последние час или два? — спрашивает Теллер.
— Нет. А что?
— Ты правду мне говоришь? Я ведь не Шенк, и мы тут не какую-то сраную тачку обсуждаем. Речь идет об очень важных вещах.
— Роуз, я с ним не разговаривала. А в чем дело?
— Дело в том, что мы его потеряли.
— Что значит — потеряли?
— Если так пойдет дальше, Зои, — если оно вообще пойдет дальше, — то мы все окажемся в глубокой жопе. Ты понимаешь? Возможно, мы уже в этой жопе, и загнал нас туда он, и не кто иной.
— Роуз, дальше ничего не пойдет. Я никому не скажу, ни звука.
Теллер перечисляет события истекшего дня. Семья Далтон. Мия Далтон. Патрик, который оказался Эдрианом Йорком. Мать Йорка. Генри Мэдсен со своими дохлыми псами, сгоревшим домом и жутким узилищем в подвале.
Она рассказывает Зои о приемных родителях Мэдсена; о его матери, зверски убитой в собственной кухне. О сержанте Хоуи, которую пырнули под грудь отверткой и за жизнь которой теперь борются в машине реанимации.
А Зои сейчас, между прочим, находится у Марка.
Они сидели в гостиной, уютно прильнув друг к другу голышом под мягким одеялом, и смотрели фильм под бутылочку вина и косячок. В данный момент нажавший на «паузу» Марк ждет, пока Зои закончит разговор.
Марк видит, как у нее медленно расширяются глаза, а рука, будто во сне, тянется к горлу. Сейчас Зои кажется Марку до того хрупкой и красивой, что он испытывает мимолетную жалость к Лютеру за то, что тот любит и одновременно теряет такую женщину.
— Я все-таки не понимаю, — говорит Зои, — что ты до меня пытаешься донести?
— Насколько мне видится, — полукричит Роуз сквозь шум своего не столь милого, как у Зои, окружения, — у нас два варианта. Вариант первый: маленькая Мия мертва и Джон по-тихому увез куда-то Генри Мэдсена, чтобы расправиться с ним.
Она дает Зои ровно секунду на усвоение этой информации.
— А второй вариант?
— А над вторым мы тут сами голову ломаем.
Когда Зои вновь берется говорить, голосок у нее тонкий и жалобный.
— Роуз, я правда ничего от него не слышала. Честное слово.
— А ну-ка, погромче, тут шумно.
— Он не звонил!
— А? Ага, — говорит Теллер. — Но только никому ни слова, ладно? А то тут просто конец света.
— Ни словечка.
— Если он все-таки на тебя выйдет…
— Я тебе перезвоню. Сразу же.
— Мгновенно!
— Пулей! Роуз?
— Что?
— А с ним… все в порядке?
— Честно говоря, думаю, что нет.
Разговаривать больше не о чем. Зои мямлит что-то благодарственное и кладет трубку. И безмолвно, расширенными глазами смотрит на нее.
Марк ни о чем не спрашивает. Просто обнимает ее голые плечи своей теплой рукой. Так они и сидят, нагишом, прижавшись друг к другу, на софе, под одеялом, от которого чуть припахивает сексом, в этом уютном доме с его запахами травки, сочно-зеленых растений, книг и кожи.
Лютер гонит по Колни-Хэтч-лейн, не сбавляя скорости на поворотах. Мэдсен колотится в окно, пытается кричать сквозь него встречным автомобилям, давать знаки прохожим на улицах. Но машина беспрепятственно мчится мимо, на двух колесах поворачивая на Хэмпден-роуд, а затем на Сидней-роуд.
Улицы становятся заметно тише и малолюдней. Лютер даже не притормаживает на светофорах.
Он сворачивает на Александра-роуд; здесь вообще тишина, если не считать урчания старого «вольво». По обе стороны улицы тянутся одноэтажки тридцатых годов из красного кирпича, функциональные и опрятные.
Но вот заканчиваются и они, и дорога упирается в тупик, если не считать грунтового ответвления, ведущего мимо унылого длинного забора с улицы в парк.
Лютер, резко тормознув, останавливает машину. Секунду-другую они с Мэдсеном сидят молча.
Наконец Лютер командует:
— Выходи.
— Не выйду.
Лютер смеется.
— Ты не посмеешь! — вскидывается Мэдсен.
Лютер выволакивает его из машины за шиворот. Мэдсен кричит, стонет, цепляется, умоляет. Голос у него срывается. Лютер прекрасно знает, что на помощь Мэдсену никто не придет, ведь в таких случаях по-другому и не бывает.
Он берет шею Мэдсена в локтевой зажим и плавно надавливает на сонную артерию. Долго ждать не приходится: ноги Мэдсена слабеют настолько, что вот-вот подогнутся. Лютер тащит его, полубесчувственного, в парк.
В небе самозабвенно красуется обнаженная белая луна, светило ночных охотников. Легкими дымчатыми тенями пробегают по ней облака, словно дым от пушки.
Через детскую площадку (красные качели, веселая карусель) Лютер протаскивает Мэдсена дальше, в темноту городского пустыря, границы которого обозначены беспризорной березой и тонкими рябинами.
В голове у Мэдсена проясняется. Он набирает в грудь побольше воздуха, готовый взреветь о помощи. Лютер швыряет его наземь и тащит.
На этом участке когда-то велись земляные работы, затем здесь образовалась свалка. В таком заброшенном виде он пребывает еще с шестьдесят третьего года. Пять лет назад Лютер выезжал сюда на место убийства проститутки по имени Дон Кэделл.
Через бледный подлесок он заволакивает Генри Мэдсена на кочковатый пятачок, обжитой настырными рододендронами, осенней сиренью и горцем японским.
В задумчивом лунном свете Лютер глухо шуршит листвой, доходящей до пояса.
Мэдсена он бросает себе под ноги и заталкивает в гущу набирающей силу поросли дубков и ясеня.
Под шепчущим лиственным пологом совсем тихо. Живым глазком проглядывает луна. Лишь усталое дыхание двух человек нарушает общий покой, да еще ночной ветер шелестит травой. А впрочем, и здесь различим вездесущий фон электрического света. И лабиринт тропок уже протоптан сквозь будущий лесок людскими ногами. Это «тропки желаний» — Лютеру название всегда нравилось.
Генри он тащит по самой заметной из них. Так они попадают на полянку. Белая луна льет свет на участок, заросший густой травой, оскверненный останками автомобилей — без колес, без окон, без стекол. Не кладбище, а костница из малолитражек, «жуков» и одного перевернутого почтового фургона — все это разбросано здесь, подобно оболочкам гигантских личинок.
А рядом с линией деревьев, уже наполовину увязнув в зарослях наперстянки, люпина и терновника, догнивает остов трейлера. Как раз туда Лютер и отправляет Генри мощным толчком. В ноздри бьет запах сырости и разложения. Здесь Лютер швыряет Генри на окружающую столик П-образную скамейку, привинченную к полу. Дерматиновая обивка давно расползлась, выставив неприглядное нутро: ноздреватый поролон, должно быть, кишит беспозвоночными.
И вот Лютер с Мэдсеном сидят в темноте и безмолвии. Мэдсен ежится от холода, скалясь по-обезьяньи.
Немного отдышавшись, Лютер задает вопрос:
— Так где она, Генри?
Чтобы малость согреться, Мэдсен сует руки между колен.
— А сколько времени?
— Одиннадцать тридцать две. Где она?
— Убив меня, ты никогда этого не узнаешь.
— Верно. Но и тебе перед смертью придется несладко, уж это я обещаю.
Долгая пауза.
— Полчаса, — произносит Мэдсен. — Вытерпишь?
— Нет. А ты?
Мэдсен нервно смеется.
Лютер поднимает голову, вглядывается в его лицо сквозь плотную тьму. Попахивает лиственным гумусом, гнилой фанерой, в прах истлевшей резиной.
Мэдсен подается вперед.
— Можешь меня мутузить как и сколько вздумается, — со злорадством выдыхает он. — А потом тебе за это пожизненный срок мотать. А я все равно ничего не скажу. — Голос уже не дрожит: чувствуется, что к этому человеку возвращается его прежнее самообладание и чувство превосходства. — Хотя все-таки скажу кое-что: ты, по крайней мере, будешь знать, что на тот свет она ушла девственницей.
Они дышат одним нечистым воздухом.
— Сколько сейчас времени? — прерывает тишину Мэдсен.
— Одиннадцать тридцать восемь.
— Ага. Ну что, еще двадцать минут с небольшим.
Лютер подрагивает от холода.
— Если б ты хотел меня прикончить, — говорит Мэдсен, — идеальным местом для этого был бы мамашин дом. Кто бы знал, может, ты убил меня с целью самообороны? А вообще я вот что думаю. Тебе больше всего на свете хочется вызволить малышку Мию, ведь так?
— Так, — отвечает Лютер.
— Значит, из всего этого должен быть выход, так? То есть мне каким-то образом надо получить то, чего хочу я, а тебе то, чего хочешь ты.
По прогнившему остову трейлера вкрадчиво шуршат крысы. Противные голые хвосты волочатся среди волдырей ржавчины.
— Нет, не годится, — помолчав, произносит Лютер. — Если я отпущу тебя, а ты мне солгал, то на руках у меня ничего не останется. А ты лжец, Генри. В этом твоя проблема. Ты лжец.
Они сидят.
— А сейчас сколько? — спрашивает Мэдсен.
Лютер смотрит на часы. Но не отвечает. Встает, идет к двери трейлера.
— Ты куда? — бдительно окликает Мэдсен.
— Жене позвонить.
Лютер ступает под лунный свет. Мокрая трава по колено. Кипрей, своими узкими листьями похожий на иву. А из него торчат ручка детской коляски и ржавый остов бочки из-под дизельного топлива. Ветви деревьев свешиваются низко, отяжелевшие под недавним дождем. А рядом — бледный, истлевающий трейлер с полной скверны человеческой начинкой.
Видно, как вдалеке луч неслышного отсюда вертолета прощупывает улицы. Их ищут. Ищут его, ищут Мэдсена.
Он включает телефон и набирает Зои. В трубке нескончаемые длинные гудки.
Он все ждет.
От внезапного звонка Зои буквально подскакивает. Хватает сотовый. Джон!
Прежде чем ответить, она смотрит на Марка. Тот молча делает жест: поступай, как считаешь нужным.
И вот Зои, стоит посреди гостиной в чужом доме, обернутая лишь одеялом, как римская статуя тогой. Марк с неприкрытым срамом раскинулся на софе и, подсунув под локоть марокканскую подушку, набивает успокоительный косячок.
В лучшем мире и в более благополучную ночь это, быть может, смотрелось бы забавно.
Зои принимает звонок:
— Джон?
Лютер слышит, как ее голос произносит его имя, и в этом звуке — все двадцать лет их любви.
— Зои, — отзывается он. В темноте и одиночестве свой голос он воспринимает чуть ли не как мурлыканье. — Я не знаю, что мне делать.
— Ты где? Тебя все ищут.
Ему видно, как луч вертолетного прожектора обводит, прочесывает сады, дворы, земельные участки со всеми их постройками и сараями.
— Не могу сказать.
— Мы за тебя боимся, — говорит она. — Все так переживают. Возвращайся домой.
— Не могу. Я заблудился. Не знаю, где я. — Больше всего на свете ему сейчас хочется быть с ней, держать ее в объятиях — голую, теплую. Мне нужна помощь, — говорит он. — Твоя помощь.
— Все, что угодно, — торопится она с ответом. — Все, что нужно. Говори.
— Я его взял, — говорит Лютер. — Человека, который это совершил. Все эти жуткие убийства. Он у меня в руках.
— Джон, это…
— Но у него маленькая девочка. Он где-то ее закопал. Похоронил заживо. И я не знаю, где она. Ей осталось жить считаные минуты. Как раз сейчас, когда тикают секунды, она стонет в ужасе. В ящике под землей, в кромешной тьме. Она умирает. Но он не говорит, где она. И упивается этим. Болью, которую причиняет. Властью, которой через это наделен. Ее смерть для него — ничто: ему все это только в кайф.
Он ждет реакции, но на линии — тишина. Он окликает Зои — и опять тихо.
— Я мог бы, пожалуй, выдавить это из него, — говорит он наконец. — Физически. В таком случае я бы, может, ее и нашел.
Становится слышно, как Зои плачет. Пытается сдержаться, но не может.
— Но тогда мне пришлось бы его рвать, — говорит он. — То есть по-настоящему, до крови, до мяса, до смертной боли. И потому надо, чтобы ты сказала мне, как поступить. Как сделать, чтобы все было правильно? Мне нужно, чтобы ты это сказала. Я нуждаюсь в твоей помощи.
Зои плачет.
— Я не знаю, что сказать, — мучительно проговаривает она. — Не знаю. Что сказать, не знаю. Прости, но я не знаю.
— Ну да, — вздыхает Лютер. — Да, конечно, ты не знаешь.
Он дает отбой связи, а затем и вовсе отключает телефон. Неподвижно смотрит на луну, пока сердце не замедляет бег, а голос не восстанавливает свою прежнюю силу. Тогда он снова включает сотовый и звонит Риду.
О чем идет первый разговор, Генри не слышит. Но язык тела он знает хорошо. Лютер пытается решиться на что-то: вот его голова тяжело свесилась на грудь.
Генри поворачивается к окошку трейлера, пытается его поднять. Не получается. Проржавело так, что пазы спеклись. Тогда он нетерпеливо проводит пальцем вдоль подоконника. Резина здесь закаменела и сделалась хрупкой, от прикосновения крошится.
Генри спиной опирается о столик. С силой жмет на оконное стекло ладонями. Налегает всем телом и давит, давит.
Окно поскрипывает. Слышно? Да и хрен с ним, не до осторожности сейчас. И вот стекло с томительным скрежетом выскакивает из рамы.
Секунда, и Генри протискивается в брешь. Вылезает и прыгает в заросли крапивы и ежевики. Теперь ходу. И он наобум бежит по одной из «тропок желаний».
Лютер слышит, как Генри выбирается из трейлера. Смотрит на часы.
Рид наконец берет трубку.
— Джон?! Ну наконец-то, мать твою! Ты где?
— Вы ее нашли?
— Обыскали по списку пять мест. В одном они ненадолго делали остановку. К тому времени, как поисковики туда добрались, они уже уехали.
— Что за участок?
— Дом. Под капремонтом.
— Где, в каком месте?
— Максвелл-Хилл.
— Как далеко от родителей Мэдсена?
— Не знаю. Мили две, может чуть меньше.
— Она там.
— Джон, ее там нет.
— Он намеревался сбыть ее своим родителям. Поэтому надо было держать ее при себе, вблизи. Она там.
— Мы искали. С собаками. Там ничего нет.
— Сад проверяли?
— И сад, и постройки, и гараж. Вообще все.
— А ты там был? Ты, лично? Дом тот видел?
— Нет.
— Дуй туда, Йен.
— Джон, дружище, остынь.
— Она там. Где-то в этом доме. Он ее закопал, и она где-то там. У тебя около десяти минут. Она задыхается.
Рид колеблется. Затем говорит:
— Лечу.
— Хорошо.
— А ты где?
— Иду по следу. Перезвоню.
Лютер прерывает связь, выключает телефон.
Отсюда видно, как Мэдсен — черное на черном, юркий, как городская лисица, — мелькает среди деревьев.
Лютер пускается следом.
Генри бежит быстро, он напуган. Ноги едва касаются сырой спрессованной грязи. Зимняя луна освещает ему путь.
То и дело оборачиваясь, он видит рослый силуэт своего преследователя. Тот как будто и не спешит.
Узкая дорожка тянется параллельно тонкой грязной речушке. Но берег на той стороне крут, там густые заросли крапивы и терновника. Так что не пролезть.
И Генри несется прямо.
На плавном изгибе тропы он равняется с матерым кустищем крапивы. Следом шипастая изгородь в гирляндах мусора прикрывает железнодорожную ветку. Дальше, за серебристо-черной лентой железнодорожного полотна, расположена промышленная зона.
Генри продирается сквозь крапивный заслон, бежит вдоль изгороди — ищет какое-нибудь оружие или выход. Выход есть всегда. В двух-трех десятках метров от начала поиска в изгороди обнаруживается брешь, в которую Генри немедленно пролезает. А дальше юзом вниз по насыпи и перебежкой через рельсы.
Генри оглядывается через плечо — вон он, Лютер. Протискивается через ту же брешь, спускается по насыпи. Неотвязный…
Генри взбирается по ту сторону рельс. Подлезает к ограде из арматурной сетки. Карабкается по ней, переваливается через верхнюю кромку. Падает на гудронированное покрытие. Здесь везде пятна мазута, округлые травянистые проплешины, битое стекло.
Он оборачивается, запустив пальцы в ячейки ограды, и, подсвеченный сзади отдаленным оранжевым фонарем, с прищуром вглядывается в темноту. Несколько секунд он не различает своего преследователя, но затем, когда привыкают глаза, опять его видит.
Лютер пересекает железнодорожное полотно. Генри отворачивается, набирает в грудь побольше воздуха и продолжает свой бег.
Хватаясь за пучки травы, Лютер одолевает подъем на насыпь. Сквозь сетку ограды успевает заметить Мэдсена, а в следующий миг тот исчезает на территории обшарпанной промзоны.
Погодя Лютер перелезает через сетку и соскакивает на гудронное покрытие.
Как отсюда выбраться, Генри не имеет ни малейшего представления.
Промышленная территория, явно заброшенная, кажется поистине бескрайней. Сплошь темные углы, ломаные детали машин, битое стекло. Валяются мятые бочки из-под солярки.
Большинство строений примерно одинаковой степени ветхости; погрузочные платформы небрежно зашиты листовым металлом и фанерой. Сквозь бетонные пандусы густо пробиваются чертополох и полынь.
Жив разве что старый подмигивающий охранный фонарь; сейчас он высвечивает беглеца с безжалостностью и педантизмом вертолетного прожектора.
Генри ныряет в потемки, несется по какому-то широкому пустынному проезду в обрамлении мертвых зданий.
Ветер гремит полуотодранным листом гофрированного железа, прикрывающим вход в большую кирпичную пивоварню, наверняка давно уже бесхозную.
Полуослепленный фонарем, Генри направляется к этому зданию. Зерна ржавчины на железе ощущаются как крупицы сахара на столешнице. Эти зернышки осыпаются под пальцами.
Оттянув на себя угол железного листа, Генри оказывается в сырой черноте старой погрузочной площадки.
Лютер теряет Мэдсена из виду. За углом он видит моргающий фонарь охранного освещения и тотчас отворачивается, чтобы не утратить ночное зрение. Зажмурившись, стоит на мягкой от мха прогалине и считает до тридцати.
И тут до его слуха доносится взвизг металла по бетону. А когда он открывает глаза, оказывается, что охранное освещение кто-то вырубил.
Он идет по следам беглеца, но ныряет направо в том месте, где Генри свернул налево. Огибает подступы к складу с вывеской «Уорлдуайд тайерс», поворачивает налево и еще раз налево.
Охранное освещение он не включает.
Дальше поворот за угол, к просторному проезду. На другом его конце высится башня старой пивоварни.
Здесь Лютер задерживается, восстанавливая дыхание. Смотрит, как вытягиваются на стремительном воздухе облака, туманя белый глаз луны. Ждет.
Замечает движение. Ветер ухватывает и колышет свободный край железного листа. Лютер идет. Он доходит до листа гофрированного железа, сдвигает его в сторону. Тот звучно визжит, как от боли.
Открывается доступ на погрузочную площадку. Темнота пахнет кирпичной крошкой и плесенью, а еще аммиачной привонью голубиного помета.
Огибая один из углов, Лютер минует россыпь древних грампластинок и накрененную кипу разбухших от сырости, тронутых грибком журналов. «Мир рыбалки». В этом мире цветут улыбками мужчины семидесятых, гордо демонстрируя рыбу в половину своего роста.
Эхо тут гулкое, звонкое. Металл о бетон. Доносится оно из дальнего темного коридора. Лютер спокоен. Он идет по следу.
Теллер с Ридом приезжают в Максвелл-Хилл, к обветшалому, возведенному еще в двадцатые годы особняку на две квартиры.
Поисковая команда по-прежнему здесь, налицо и машины всех вспомогательных служб. На воротах стоит женщина-констебль в форме. Выйдя из машины, Теллер сразу устремляется к ней:
— Что-нибудь есть?
— Никак нет, мэм.
— По словам Джона, кислород у нее должен был закончиться две минуты назад.
Рид догоняет ее через полминуты. Не задерживаясь, спешит мимо:
— Если Джон говорит, что она здесь, значит она здесь.
И входит в дом.
Пахнет новой штукатуркой и старой, из подвала идущей сыростью. В доме полно полиции, дуговых ламп, гротескно искаженных теней. Он проходит в залитый светом сад, где застает Мэри Лэлли. На ней непромокаемый комбинезон и тяжелые башмаки.
— Еще раз прошлись? — осведомляется он.
Она кивает.
— Сад, подвал, гараж, наружные постройки. Ничего. Признаков потревоженной земли нет. Он нас дезинформирует, шеф.
Рид сверяет часы.
— Сколько у нее в запасе? — спрашивает Лэлли.
Ответить Рид не может. Он напряженно меряет шагами озаренный светом сад, следуя за собственной тенью. И набивает при этом текст сообщения: «Обыскали дом снова! Никого. Ты уверен?»
Лютер шагает по бетону. Впереди тенью мелькает Мэдсен. Лютер на ходу пишет ответное сообщение: «Продолжайте искать».
Генри во весь дух мчит по облицованному плиткой коридору. Он заканчивается колодцем металлической лестницы, ведущей на стальной помост верхнего яруса.
Остается одно — наверх или обратно. А обратно нельзя…
Генри цепко оглядывает темные углы, будто выискивая затаившихся хищников. Никого там, понятно, нет. Лишь звонкий стук капающей воды да собственное прерывистое дыхание.
И вдруг — чей-то шаг, другой. Где-то там, в затенении.
Генри опрометью взлетает по лестнице.
Рид выбегает наружу, где Роуз Теллер занята изучением фотоснимка Мии Далтон. Роуз поднимает глаза, в которых мелькает вспышка надежды.
— Ничего, — вздыхает Рид.
Теллер, скрипнув зубами, отводит взгляд.
Генри делает шаг назад. Еще один. Пятится под нарастающие звуки шагов, словно отовсюду доносящиеся в этом жутком темном месте.
По ржавому пролету лестницы он взбирается на следующий ярус железного помоста. Этот ярус заканчивается еще одной лестницей, затем третьей. А за ней идут четвертая и пятая.
На самом верху лунный свет сеется сквозь пыльные окна скатной крыши. Становится видно, как железный помост на верхнем ярусе стыкуется со стальной фермой, которая когда-то поддерживала исполинские бродильные емкости. Там, где прежде находились эти баки, теперь лишь громадные полукруглые желоба — до самой наружной стены. А от крайнего желоба ответвляется узенький мостик — даже не мостик, а скорее ажурная металлическая дорожка, ведущая к стальной двери. Эта дверь в стене — единственный выход наружу.
Генри бегло оглядывает мостик и пропасть, над которой тот проходит. Отсюда можно запросто ласточкой сыграть в пустоту.
Он в отчаянии отворачивается. Пересекать эту проржавелую дорожку над чудовищным обрывом равносильно самоубийству. Тяжело дыша, он озирается в поисках какого-нибудь другого выхода наружу. И снова слышит в темноте звук шагов.
Это приближается его неумолимый преследователь.
Генри, застыв, ждет.
Лютер взбирается на верхний ярус помоста и постепенно приближается к Генри, который, не помня себя, выходит на мостик и неуверенно двигается в сторону двери. Ажурная конструкция постанывает под его весом.
Он уже одолевает половину пути, когда под ногами что-то срывается вниз, — вывернувшийся болт, крутясь, летит в пустоту; и лишь спустя какое-то время доносится глухой звон от его удара об пол.
Генри не обращает на это внимания. Он продолжает пробираться на ту сторону, к клепаной стальной двери. Она заперта. Надежно.
Опустившись на четвереньки, Генри лихорадочно шарит среди обломков кирпичей — ищет увесистую железяку. Напрягшись, он выдергивает из крошащейся кладки кусок трубы. Сжав ее, оборачивается, чтобы ударить как следует по дверной ручке. И тут он поднимает глаза и видит Лютера.
Тот стоит на противоположном конце мостика. Сейчас Лютер с Генри — по разные стороны обрыва, сверлят взглядами друг друга. Лютер по-волчьи щерит зубы.
Генри поднимает длинный кусок трубы: дескать, и не таким черепа проламывали. Медленно, очень медленно они начинают сближаться, двигаясь к середине мостика.
Лютер утробно рычит. Генри с гневным воплем заносит трубу для удара. Они бегут навстречу друг другу.
Под их общим весом мостик вскидывается. А затем под ногами у Генри проваливается почти вся ажурная опора. Трубу он роняет, и та кувырком летит в бездну.
Одной рукой Генри успевает схватиться за раскачивающийся конец мостка и болтается на нем, пытаясь уцепиться второй рукой. Ничего не выходит. Даже от небольшого смещения веса остаток конструкции надсадно стонет, угрожая сорваться.
Лютер подбирается как можно ближе к краю провала. Да, зрелище не для слабонервных.
— А ведь ты упадешь, Генри.
Мэдсен пытается найти опору. Куда там.
Остаток мостика, взвизгнув, выстреливает еще одним болтом и провисает ниже. Мэдсен в западне, но пока держится.
Тут, ржаво визгнув, лопаются подвесные тросы.
Лютер, испытывая предел своего безрассудства, придвигается и свешивается, насколько это возможно, через край обрыва.
— Где она? — задает он вопрос. — Где Мия?
Мэдсен дрыгает ногами, силясь найти хоть какую-то опору, но ее нет.
— В гостиной! — хрипло выкрикивает он. — В гостиной она, черт бы ее побрал! Там за штукатуркой есть панель!
Лютер вынимает телефон:
— Что ж, давай проверим.
У Рида звонит телефон: Лютер.
Он моментально хватает трубку:
— Джон?
— Ты говоришь, дом ремонтировался?
— Да, тут до сих пор кавардак.
— Мэдсен соврал. Девочка не в земле. Она в гостиной, за слоем штукатурки. Там фальшпанель.
Рид, ругнувшись, сует трубку в карман и мчится в дом, переполненный людьми и гудящий, как потревоженный улей.
Лютер ждет.
Генри все болтается. Рука у него совершенно онемела от цепляния за скользкое ржавое железо.
— Пожалуйста, — надсадно молит он.
— Да ну? — стоя на коленях, смотрит на него сверху Лютер. — А если ты врешь? Ты же только этим всю дорогу и занимался. Все врал, врал и врал.
— Да не вру я! Ну пожалуйста!
Рид влетает в загроможденную мебелью маленькую гостиную.
За ним еле поспевают Теллер и шестеро поисковиков в форме. Вместе они отодвигают старый комод из орехового дерева. Сразу же обнаруживается большой свежезаштукатуренный квадрат гипсокартона. Рид хватает ломик и поддевает еще влажный край. Остальные присоединяются, кто чем долбя и кромсая гипсокартонную стену, отдирая ее кусок за куском.
Лютер смотрит на беспомощную возню Мэдсена. Слушает его уговоры и мольбы. Смотрит на часы: ноль часов четыре минуты.
Там, за гипсокартоном, за розовым слоем стекловолокна, в стене обнажается что-то вертикальное, похожее на саркофаг. Снаружи он обернут еще и стекловатой, очевидно содранной с водогрейного котла.
К саркофагу приделан небольшой баллон с кислородом; стрелка манометра на нуле.
Рид хватает телефон, который все еще на связи:
— Джон! Похоже, она здесь!
Лютер смотрит вниз, прямо в глаза Генри.
— Она жива? — спрашивает он в трубку.
Саркофаг — точнее, ящик из-под оружия — для герметичности заклеен липкой лентой и защелкнут на все шесть откидных замков.
Четверо офицеров, в том числе Рид, аккуратно вынимают его из стенной ниши и укладывают горизонтально.
Рид выуживает из кармана перочинный ножик, взрезает ленту и один за другим открывает замки.
Крышка осторожно приподнимается. Внутри Мия Далтон. Глаза закрыты, руки скрещены на груди. Они примотаны скотчем к туловищу, чтобы девочка не билась и не царапала стенки своего гроба. Вот почему никто не мог ее услышать…
Рид встает, беззвучно отходит и внезапно замирает.
К ящику приближается Роуз Теллер. Она вытаскивает худенькую темноволосую девочку — Мию. Укладывает ее на замызганный пол. Припадает ухом к груди.
Ч-черт.
Девочку она поворачивает так, чтобы облегчить ей доступ воздуха. Затем приподнимает ее голову, защемляет нос, припадает губами к ее рту и с настойчивой нежностью нагнетает в легкие воздух.
Грудь Мии чуть заметно приподнимается.
Лютер смотрит на Мэдсена. Стоит тишина, нарушаемая лишь мольбами Мэдсена и глухими отзвуками эха внизу.
Все время, пока Теллер делает девочке искусственное дыхание и массаж сердца, Рид не выпускает мобильника. В нем слышны какие-то отчаянные вопли.
Опустив сотовый, Рид смотрит на Теллер. Смотрит до тех пор, пока Мия Далтон не делает глубокого, навзрыд, вдоха и не садится — растерянно моргая, с немым ужасом в глазах.
Теллер, беззастенчиво плача, обнимает ее.
— Девчушечка ты моя, лапочка, — блаженно приговаривает она сквозь слезы, — хорошая моя, дорогая.
У Рида непонятно отчего слабеют ноги, и он прислоняется к стене. Рука с трубкой поднимается к уху.
— Все, — выдыхает он, — она с нами.
— Молодцы, — отзывается Лютер.
В трубке по-прежнему слышны все те же вопли:
— Ну пожалуйста, ну прошу! Я же падаю! Я сейчас грохнусь!
Рид секунду раздумывает. Затем нажимает кнопку отбоя и прячет телефон в карман. Посторонившись, он пропускает мимо себя деловито спешащих врачей. Теллер прижимает Мию к себе; легонько похлопывая ее по спине ладонью, покачивает, называет разными ласковыми именами.
Врачи трижды вынуждены повторить просьбу, чтобы Роуз выпустила из рук Мию.
Лютер строго смотрит на висящего Генри.
— Ну пожалуйста, — взывает тот. — Ты же видишь, я больше не могу.
Лютер что-то взвешивает в уме, затем говорит:
— Расскажи мне об остальных, Генри.
— Прошу! — выкрикивает тот.
— Сколько их было еще?
— Больше никого!
— Сколько. Было. Еще. Ну?! С Эдрианом теперь все ясно, его мы не считаем. Но была Габриела, совсем еще девчонка. Затем крошка Эмма — я сам выкапывал ее из земли. Но тогда я пришел слишком поздно. Ну так СКОЛЬКО БЫЛО ЕЩЕ?
В ответ молчок.
Более того, необузданный страх у Мэдсена куда-то улетучивается, сменяясь приливом самообладания, даже куража. Генри дерзко, с вызовом, смотрит на Лютера, превозмогая муку.
Лютер вскипает медленной, тяжелой яростью. Она ползучей тенью прорастает от ног и словно расправляет по груди и плечам свои трепетные огненные крылья.
Он приподнимает ногу. Встречается с Мэдсеном глазами. А затем, не торопясь, расчетливо опускает ему на пальцы каблук. Генри истошно ревет.
Лютер давит. Обстоятельно, налегая всем своим весом. Потом отступает на шаг.
Рука у Мэдсена соскальзывает. Секунду он с безумным шебуршением пытается найти себе опору — и срывается вниз, в густую черноту.
Его падения Лютер не видит — просто слышит влажно чавкнувший хрусткий удар, от которого в громадном помещении еще долго стоит сдержанный гул.
Силы как-то разом покидают его. Лютер, пошатываясь, отходит на помост и усаживается, свесив с его края ноги.
Смотрит вниз. Тела Мэдсена отсюда не видно. Но Лютер все равно туда глядит. И погружается в размышления. Когда его застает полиция, он все еще пребывает в них.
