Глава 29
Лютер с Хоуи едут в Финчли — городок в графстве Мидлсекс.
Проносясь по Ройял-драйв, слева от себя они оставляют бывший сумасшедший дом в Колни Хэтч; теперь здесь элитные апартаменты. А в свое время в этих стенах обретался Арон Косминский. Лютер абсолютно уверен, что этот Косминский и был легендарным Джеком-потрошителем.
Джереми и Джен Мэдсен живут в островерхом эдвардианском особняке из двух квартир, окна которого выходят в тупичок.
Дверь открывает Джен Мэдсен. Особа весьма импозантная: точеные скулы, характерный подбородок. Седеющие волосы как у светских дам на полотнах девятнадцатого века. Сейчас ей семьдесят два, она фармацевт на пенсии. Она бросает на Лютера всего один пронзительный взгляд и спрашивает:
— Вы насчет моего сына?
Лютер кивает, пряча в карман бедж, который только что достал.
Несколько напряженная от волнения, Джен Мэдсен предлагает гостям войти.
В доме ни соринки. Гостиную украшают изящные безделушки и семейные фотографии; в углу телевизор, который, безусловно, был писком моды на момент приобретения, около четверти века назад. В бело-голубой керамической чаше лежат фрукты, а также коралловый скелет недавно съеденной грозди винограда. В розетку включен архаичный «хьюлет-паккард» с экраном в спящем режиме. На столе две кредитки, рядом кружка молочного чая на подставке. Чувствуется, что где-то в доме должны быть кошки.
Джен смотрит на Лютера с Хоуи, а где-то между ними маячит невидимая тень ее сына.
— Может быть, чая?
Хоуи обаятельно улыбается:
— Спасибо, не нужно.
— Не стесняйтесь, чайник полон.
— Нет-нет, в самом деле. Спасибо.
— Тогда кофе?
— Спасибо, не стоит беспокоиться.
— Воды? Что-нибудь перекусить?
— Нет, в самом деле, — улыбается Хоуи учтиво. — Мы в полном порядке.
Джен приглашает их сесть.
Лютер с Хоуи присаживаются на краешек софы; Джен садится в кресло такой же расцветки. Сидит и потирает свои руки садовницы в шишковатых узлах артрита.
Заполнять тишину — удел взволнованных. Поэтому Лютер с Хоуи сидят молча и ждут.
— Да, это все так гнусно, — вздыхает Джен. — Все то, что он совершил. Просто неописуемо. Знаете, мы его таким не воспитывали.
— Я это вижу, — говорит Лютер. — Дом у вас просто замечательный. Вы давно здесь живете?
— С шестьдесят пятого года, — отвечает хозяйка с гордостью и в то же время с некоторым смущением.
— А ваш муж…
— Наверху, — говорит она. — Боюсь, он неважно себя чувствует. Фибромиалгия. Да и все это…
Лютер кивает и мелким жестом направляет Хоуи наверх, проверить наличие мужа.
— Вы не возражаете? — привставая, деликатно спрашивает та у Джен Мэдсен.
— Нисколько. Вверху от лестницы вторая дверь направо.
Хоуи благодарит, после чего выходит из гостиной и поднимается вверх по лестнице, навстречу запаху мебельной полироли.
На аккуратный стук в дверь из спальни сипловато, вполголоса доносится:
— Да-да, войдите.
Хоуи приоткрывает дверь. Джереми Мэдсен лежит на кровати — высокий костистый мужчина, почти лысый, в пятнах старческой пигментации. Своей жены он старше на добрый десяток лет.
Хоуи вбирает взглядом комнату — заставленный всякой всячиной туалетный столик, громоздкие шифоньеры. Возле кровати расположилась чета кожаных шлепанцев. Хоуи представляется, показывает бедж.,
— Вы уж извините, что беспокою, — произносит она чуть ли не шепотом.
Джереми не без труда, трясясь, усаживается на постели, косится на сержанта одним глазом.
— Это вы извините, — сипит он в ответ. — Мигрень — штука скверная.
— К тому же еще и нервное потрясение, — участливо говорит Хоуи.
— Ничего, на вопросы отвечать могу, — слабо шепчет он.
— Я уверена, в этом нет необходимости. Ваша супруга даст все показания, в которых мы нуждаемся. Пожалуйста, не волнуйтесь.
Джереми кивает; судя по гримасе, уже одно это движение причиняет ему боль.
— Могу я вам что-нибудь принести? — спрашивает Хоуи. — Воды?
— Ничего, все нормально. — Рука в пигментных пятнах дрожит. — Мне бы только… Если не возражаете…
— Нет-нет, конечно нет.
Хоуи берет Джереми за плечо — выпирающие кости под мягкой пижамой — и помогает ему улечься обратно.
Какое-то время она стоит у кровати и растерянно смотрит, как он принимает позу эмбриона. Затем сержант выскальзывает из спальни и спускается вниз.
В гостиной Лютер сидит, подавшись вперед, все так же на краю цветастой софы.
— Генри последнее время на вас выходил?
— Да, звонил один раз, — отвечает Джен Мэдсен.
— И когда же?
— С час назад.
— Что он сказал?
— Ничего. На линии было очень шумно.
— Как же вы узнали, что это он?
— Я ждала, — отчаянно выдыхает она. — Он всегда приходил к нам, когда попадал в беду.
Джен поглаживает свое колено, избегая глядеть в глаза Лютеру.
— Он чего-то хотел?
— Денег. Чего же еще.
Заходит Хоуи и тихо садится.
— Звонил Генри, — говорит ей Лютер. — С час назад. Молчал в трубку.
Хоуи порывисто встает:
— Я выясню, откуда был звонок.
Лютер касается ее руки, качает головой:
— Его там давно уже нет. Я подам запрос текстовым сообщением.
Какое-то время Хоуи стоит в нерешительности, затем усаживается обратно на софу. Их бедра соприкасаются.
Лютер приподнимается, выуживает из кармана телефон. Неуклюже набирать сообщение. Сосредоточенно хмурясь за этим занятием, спрашивает:
— Вам известно, что Генри подозревается в очень серьезном преступлении?
Джен, глядя в сторону, кивает. При этом она потирает палец, на котором когда-то находилось обручальное кольцо, — сейчас там лишь бледная полоска над разбухшим артритным суставом.
— Вынужден вас спросить, — говорит Лютер. — Почему вы не сообщили о его звонке в полицию?
— Сообщить? О чем? Что звонил мой сын, с которым мы давно уже врозь, помолчал-помолчал, да и повесил трубку? Это напрасная трата времени, в том числе и вашего.
На секунду Лютер отвлекается от своего сложного, до смешного неумелого упражнения.
— Миссис Мэдсен, вас в этом никто не винит.
Она кивает, делая вид, что верит. Потирает палец со следом от колечка.
— А вообще вы с Генри поддерживаете контакт? — интересуется Хоуи. — Так, в общем и целом?
— Хоть бы раз появился за двадцать лет.
— Насколько мы понимаем, — понижает голос Лютер, — Генри ваш приемный сын?
Джен язвительно хмыкает куда-то вбок, с выражением давней, застарелой, глубинной горечи.
— У вас самого есть дети? — задает она встречный вопрос.
— Нет, — отвечает Лютер.
— Вот видите, нет. А мы пытались — видит Бог, как мы с Джереми пытались, раз за разом. Тогда же, в начале семидесятых. Никакого экстракорпорального оплодотворения и в помине еще не было.
— А в каком возрасте вы его усыновили?
— В два годика. Да, два ему только что исполнилось. Какой он был беспомощный, бедняжка. С собакой так не обращаются, как его родная мать третировала. Уж такая мегера: она его и лупила, и голодом морила, и бог весть что еще. В шкаф запирала, когда к ней заявлялись клиенты. Постоянные подзатыльники. А уж обзывала-то, поносила его как! — Джен горько усмехается. — Боже мой, мы с Джереми так переживали. Но все нам говорили: «Вы влюбитесь в него с первого взгляда», или: «Как только его увидите, у вас сразу душа на место встанет». И вот захожу я в ту комнату, вижу мальчонку с грязными коленками; волосенки немытые растрепаны, торчат в разные стороны. Смотрю на него, а в голове вертится единственная мысль: «Мне твоя мордаха не нравится». И я сама себя за это невзлюбила тогда. Уж так невзлюбила, просто возненавидела. И вот с самой первой минуты, как он оказался у нас в доме, меня глодало сознание вины. А он, видимо, почувствовал это и перестал меня признавать. Отверг внутренне.
В этом нерешительном признании — годы и годы мучительных, несказанных внутренних терзаний.
— Если ты не чувствуешь той любви, которую, как ты считаешь, должен чувствовать, — говорит она, — они моментально это ухватывают. Да-да, в самом деле. Дети, они такие восприимчивые.
— Существует так называемый синдром приемного ребенка, — замечает Лютер. — Около десяти процентов приемных детей демонстрируют поведенческие отклонения. Ничьей вины в этом нет.
— В ту пору ни о каких таких синдромах и речи не было, — отмахивается она. — В наши дни это называли взращиванием. — Джен смотрит на свои руки, один за другим потягивая суставы пальцев. — Нет, я, конечно, как могла, опекала, защищала его, — оговаривается она. — Я не могла допустить и мысли, чтобы с ним произошло что-нибудь дурное. Жалеть тоже жалела. А вот любить… Любить не могла. Именно этого чувства у меня к нему не было. Причем долго. А уже потом, когда оно у меня вроде бы проклюнулось — любовь как у матери к своему родному, выношенному ребенку, — оказалось, судя по всему, уже поздно.
— Сколько ему было лет, когда начались эти… нелады?
— Семь, кажется. Мы с Джереми поехали к друзьям на юбилей; на Хай-роуд было тогда маленькое уютное кафе. А Генри мы впервые оставили с приходящей няней. И вот тогда он поджег свою кровать.
Лютер непроизвольно морщится.
— А потом — чем дальше, тем хуже. Уж к кому мы только не обращались — к психологам, психиатрам. Чего только не перепробовали, чтобы хоть как-то улучшить положение.
Джен, кашлянув в кулак, откидывается в кресле. Переживать все это по новой для нее тяжело.
— Принести вам воды? — спрашивает Лютер.
— Спасибо, будьте так добры.
Лютер направляется на кухню. По дороге исподтишка кивает Хоуи, указывая глазами на свой мобильник.
— Что? — непонимающе хмурит брови Хоуи.
Лютер заходит на кухню, по пути набирая сообщение на мобильном. В высоком посудном шкафу он находит стаканы, наполняет один из них водой. Возле раковины на подоконнике стоит баночка вазелина с неплотно завинченной крышкой.
Лютер смотрит на нее, готовя сообщение к рассылке. Оно отправляется к Роуз Теллер, Йену Риду, Бенни Халяве и Изабель Хоуи.
Затем он приносит стакан воды Джен Мэдсен. Та с благодарностью принимает, делает маленький глоток и сидит, придерживая стакан у сгиба руки.
— Приемные дети, — усаживаясь, возвращается к теме Лютер, — иногда не могут не думать про своих биологических родителей, особенно про мать.
— И не просто думать. Генри, тот свою мать просто боготворил. Сочинял насчет нее всякие бредни.
— Какие же именно?
— Ну, допустим, то, что в нем течет дурная кровь, — это результат давней вражды.
— Прямо так и говорил: дурная кровь?
— Да, именно так. Просто одержим был этой идеей.
— Как она, интересно, возникла?
— Джереми у нас ветеринар. Бывший. Так вот, единственное, что вызывало тогда у Генри позитивный интерес, — это животные. И мы, пытаясь этот интерес направить на что-нибудь полезное, купили щеночка-дворняжку, Дигби. Думали, это пойдет ему на пользу.
— И как, пошло?
Джен делает еще глоток. Рука у нее дрожит.
— Бог его знает. Щеночек у него пробыл пару недель, а затем куда-то сбежал, и больше его не видели.
Непонятно почему, но Лютер догадывается, что стало с собачкой. Знает это, вероятно, и Джен Мэдсен.
Он отсылает еще одно сообщение, сует мобильный в карман и спрашивает:
— А что вы сами говорили Генри о его родной матери?
— Что она была слишком молода. Что любила его. Что желала ему доли лучшей, чем та, которую могла ему дать. Но он нам не верил. И был прав. Правда в том, что она была проституткой. К тому же не в своем уме. Сама прилаживала себе к голове электрические клеммы и пускала разряд — да-да, от автомобильного аккумулятора.
— И вы ему лгали.
— А что нам оставалось делать? Лгать или разбивать ему правдой сердце? Вот вы бы что выбрали?
Телефон у Хоуи вибрирует от полученного сообщения. Она лезет в карман за трубкой.
— Понятно, наша семья не исключение, — говорит Джен. — Проблемные дети нередко пытаются провоцировать неприятие, заставляют приемных родителей доказывать свою любовь, несмотря на дерзкие выходки подопечных, и так по нарастающей. У Генри это составляло самую суть его существа. Мы с ним прошли через все и полностью потеряли контроль. У него была налицо почти звериная жестокость. Кражи в магазинах, хулиганства, выверты на сексуальной почве.
Лютер лезет за блокнотом, открывает его. Обхлопывает карманы в поисках карандаша.
— Что за выверты?
— Он… показывал себя, — глядя в пол, говорит Джен. — Некоторым девочкам.
Хоуи проверяет телефон. Во входящих значится сообщение от Лютера: «Генри Мэдсен здесь, в доме родителей, 15, Кэвэлри Клоус, Финчли. Мэдсен наверху. Отец, возможно, заложник. Мия Далтон наверху? Возможно, она тоже заложница. Срочно нужна помощь».
Шесть или семь тягучих секунд Хоуи не в силах оторвать глаз от дисплея. Сообщение она перечитывает несколько раз. Ее взгляд прыгает с трубки на Лютера и обратно; Лютер же невозмутимо сидит и строчит в блокнотике под исповедь приемной матери.
Мэри Лэлли ведет вторую группу поиска к пустому дому на тихой улице в районе Максвелл-Хилл. Сейчас здесь капремонт в начальной стадии. Снаружи стоит бадья для замеса бетона. В доме беспорядочно свалена мебель прежнего владельца, тут же складированы листы гипсокартона, штукатурка, краска, рулоны напольного покрытия и обоев. В гараже на задах участка обнаруживается автомобиль ныне покойного владельца, его личные вещи в коробках.
При осмотре сада собаки выказывают признаки возбуждения. Лэлли следом за кинологами проходит в дом, где собаки ведут себя все беспокойнее.
Сержант Лэлли звонит детективу Риду.
— Мия точно была здесь, — сообщает она. — Здесь повсюду ее запах. В умывальнике наверху мы нашли краску для волос.
— Он что, покрасил ей волосы? Для маскировки?
— Похоже на то, шеф.
Рид благодарит и дает указание:
— Поставьте кого-нибудь присматривать за этим местом. Чтобы он сюда больше не захаживал.
Рид все еще на связи с Лэлли, когда на мобильный приходит сообщение от Лютера. Быстро прочитав текст, он встает так резко, что стул под ним опрокидывается. Он чувствует острую боль в шее. Схватившись за нее, торопливо говорит в трубку:
— Мэри, слушай! Что-то стряслось. Будь очень внимательна, докладывай мне обо всем, что увидишь.
Бросив трубку на стационарный аппарат, он поворачивается к Бенни. Халява уже прочитал такое же сообщение и смотрит на Рида круглыми глазами.
— С-срань божья, — цедит Рид.
Держась за шею, он бежит к двери, проносится через общее помещение и влетает в кабинет к Роуз Теллер. Та уже в спешке надевает пальто.
— Ходу, ходу! — торопит она с порога. — Действуем!
И быстрыми шагами удаляется с рацией в руках. Рид спешит следом, торопливо набивая на ходу сообщение: «Держись! Едем».
Хоуи прячет мобильник в карман и ждет от Лютера следующего шага. Тот отвлекается от писанины и спрашивает:
— Так когда вы фактически видели Генри?
— Когда он вышел из тюрьмы.
— Это когда же? Ему было… двадцать один? Двадцать два?
— Да, примерно. Он к нам приезжал.
— Что он сказал вам тогда?
— Сказал, что ненавидит нас. Что не хочет нас больше никогда видеть, — Джен смотрит Лютеру прямо в глаза, — и что думает завести свою семью. Большую. Пятеросыновей и столько же дочерей. Что они будут жить на ферме и разводить там животных. Породистых, для расплода. Самые редкие породы. И что он будет их всех любить — и животных, и детей. Даст им всю любовь, какая только есть на свете. А мы с Джереми для него считай что покойники.
— И с тех пор он с вами не контактировал?
Джен, хмурясь, качает головой.
— Бывает такое, что звонит телефон, а в трубке молчание. И вот изводишь себя мыслями. А иногда бывает, что запираешься на ночь и забываешь задернуть шторы. А затем выглядываешь в окно и невольно думаешь: нет ли там кого-нибудь в темноте, на краю сада? Такие вот мысли. Так вы думаете, что это был он?
— Нет, — кривит душой Лютер.
Затем он отрывает в блокноте верхнюю страницу и подает ей. Там написано: «Он здесь?»
Джен читает, и глаза у нее наполняются слезами. Она смотрит на Лютера и тихо кивает. Лютер подчеркнуто невозмутим.
— Продолжайте говорить, — изображает он губами.
А сам дает ей еще один листок: «Девочка с ним?»
Джен отчаянно трясет головой и умоляюще тянется к его блокноту: «Нет! Девочку он закопал».
— Закопал? — выговаривает губами Лютер.
В ответ — подтверждающий кивок.
— Да, юношей он был достаточно буйным, — говорит Лютер, передавая ей блокнот. — Хотя в том нет вашей вины.
Джен спешно скребет в блокноте карандашом: «На телефоне девочка, не Генри» — и подает блокнот обратно. Лютер пишет одно слово: «Мия?!»
Блокнот опять перекочевывает к Джен. Та читает и кивает: да, Мия. Затем пишет: «Мия получила сообщение: Генри ее похоронит. Заживо. Воздуха хватает на 2 часа. Генри отдаст нам Мию, если мы дадим ему деньги».
Она глазами указывает на компьютер, и до Лютера доходит: Мэдсены как раз переводили средства на банковский счет своего приемыша, когда сюда нагрянули копы, то есть они с Хоуи.
«Если мы позовем полицию или Генри арестуют, — пишет Джен, — Мия умрет. И никто ее никогда не отыщет».
Лютер берет блокнот, просматривает запись, отрывает и передает листок Хоуи. Встает, прячет блокнот в карман. По лицу Джен Мэдсен струятся слезы.
— Сержант Хоуи, — вслух говорит Лютер, — почему бы вам не вывести миссис Мэдсен в сад, на свежий воздух? А вам, миссис Мэдсен, я приношу свои извинения за все эти непростые вопросы.
Дождавшись, когда Хоуи поможет внезапно ослабевшей Джен подняться с кресла, он выходит в прихожую. Смотрит вверх, на лестницу.
— Ты все слышал? — громко произносит он. — А, Генри?
На Финчли с разных сторон берут курс многочисленные полицейские патрули. Среди них три команды антитеррора и бронированная машина разграждения — полноприводная, с пуленепробиваемым ветровым стеклом и взрывостойким полом. Она везет восьмерых полицейских-пожарников из отдела СО-19 в темно-синем огнеупорном номексе и пуленепробиваемом кевларе; в штурмовую экипировку входят свето-шумовые гранаты, баллоны со слезоточивым газом, респираторы SF-10 и керамические шлемы С-100.
С базы на Липпитс-Хилл подняты в воздух два боевых вертолета.
Конвой из четырех машин мчится с головокружительной скоростью под сполохи мигалок и вой сирен. Рид сидит на заднем сиденье «БМВ» с лондонской маркировкой, нервно потирая челюсть, сжимая и разжимая кулаки. Мимо проносится Лондон. Девять миллионов человек.
Первая поисковая команда обыскивает подвал предназначенной на снос многоэтажки в Уолтэмстоу. Удается обнаружить яму со следами крови, а также запахом кала, пота и алкоголя.
Под бетонным потолком слабо трепещут чахлые лампочки.
Следов Мии Далтон и Генри Мэдсена нигде нет.
Лютер стоит у нижней ступеньки лестницы.
— Я знаю, ты велел своей маме от нас отделаться, — обращается он к тому, кто засел наверху — И она хорошо постаралась, лично тебе подтверждаю. Ответила на все вопросы предельно честно. Но на ней почему-то нет обручального кольца, а ведь она с ним, кажется, все сорок лет не расставалась. Да и баночка вазелина стоит на кухне возле крана, как будто мама только что кое-как скрутила это кольцо с пальца. Колечко-то хорошее, я видел на фотографиях. Сотню, а то и две потянет, как ты думаешь?
В ответ лишь долгая, непроницаемая тишина.
— Слушай меня, — продолжает Лютер, — я уже вызвал полицию. Сейчас сюда на всех парах летят копы, их много. Так что тебе не уйти. Финита ля комедия. Или будет очень много нервотрепки, и тебя в конце концов попросту шлепнут, или ты выходишь сейчас ко мне.
Хоуи берет Джен под локоть и через смежную дверь выводит ее в длинную узкую кухню. Джен колотит такая дрожь, что она едва переставляет ноги.
Перед второй ступенькой Лютер приостанавливается.
— Ну ладно, Генри. Тогда я иду к тебе.
Он вынимает свою дубинку, но держит ее в кулаке, не раскладывая. И медленно, ступенька за ступенькой, начинает подъем. Всего пятнадцать ступеней.
Хоуи помогает Джен пройти мимо кухонного гарнитура, холодильника, старомодного посудного шкафа и морозильной камеры.
— Бедная, бедная девочка, — сокрушается на ходу Джен. — Бедняжка, как же она там? Что будет с ней? Что?
— Мы ее найдем, — успокаивает Хоуи.
Так они доходят до кухонной двери — старомодной, с массивным замком, для которого нужен большой металлический ключ.
Дверь заперта.
Лютер поднимается по ступенькам, движется легкой поступью по лестничной площадке. Открывает дверь первой комнаты. Судя по швейной машинке, хозяйка здесь занимается рукоделием. Лютер стоит в полутьме, очерченный светом уличных фонарей; их сеющийся сквозь тюлевые занавески свет наводняет комнату смутно-оранжевым сиянием.
Здесь никого нет.
Лютер поворачивает к хозяйской спальне. Дверь в нее чуть приоткрыта. Он делает шаг внутрь. На кровати лежит Джереми Мэдсен.
Хоуи пробует ручку — бесполезно. Она беспомощно оглядывается на Джен.
— Где у вас ключ?
В глазах Джен застыл ужас. Хоуи смотрит в направлении ее взгляда, на два старых дверных засова, один на уровне плеч, другой ближе к полу. Оба в открытом положении, как будто кто-то пытался улизнуть через заднюю дверь. Но попытка сорвалась, так как дверь заперта, а чтобы ее открыть, требуется ключ.
И тогда Хоуи понимает.
Рывком обернувшись, она заслоняет собой Джен. В тот момент, когда рука Хоуи ныряет за газовым баллончиком, из стенного шкафа, где стоят щетки, появляется Генри Мэдсен. Его лицо она видит впервые — этот змеистый, колючий огонек в глазах, — а затем различает, что в кулаке он сжимает длиннющую, двадцать с лишним сантиметров, плоскоголовую отвертку с желтой ручкой.
— На пол, руки за голову! — пронзительно кричит Хоуи. — На пол, я сказа…
В это мгновение Мэдсен всаживает и проворачивает отвертку между ребер, под самой грудью.
Слыша крики Хоуи и безумный визг Джен, от которого больной Джереми Мэдсен обмирает в животном ужасе, Лютер выскакивает из его комнаты и бежит. В тот момент, когда он стремглав слетает с лестницы, Генри Мэдсен достигает входной двери. Обернувшись, он видит Лютера. Руки у Генри скользки от крови, и совладать с замком получается не сразу Когда дверь все-таки поддается, Лютер в прыжке таранит Генри Мэдсена плечом и на лету вытягивает руку, хватая и захлопывая дверь. Мэдсен валится на твердый дубовый пол. Лютер вздергивает его за лацканы и лупит о дверь, о стену, снова о дверь.
Он крепко держит обмякшего, оглушенного Генри за грудки, когда наверху лестницы, шаркая, появляется Джереми Мэдсен. Сейчас он в буквальном смысле похож на труп.
— Уходите, — оглядываясь, бросает ему Лютер, — быстро в свою комнату!
— Моя жена…
— Быстро! — орет Лютер, и Джереми испуганным призраком удаляется в направлении своего одра.
Генри Мэдсен, ощерясь, мгновенным движением языка достает из-за щеки лезвие и, зажав его передними зубами, наносит Лютеру секущий удар.
Лютер отскакивает на шаг, и Генри пользуется этой заминкой, чтобы проскочить на кухню. Тем не менее Лютер у него на хвосте. Добравшись до кухни, Генри поскальзывается на крови, скопившейся на плитках пола, и теряет опору. Вскакивает он по-кошачьи быстро, но Лютер сшибает его обратно на пол.
Мэдсен с лезвием в зубах делает повторный бросок. Лютер, увернувшись, хватает его за запястье, резко, до хруста заламывает руку за лопатку. Мэдсен, вскрикнув, роняет лезвие и валится вниз лицом.
Лютер падает ему на спину коленом, затем поднимается и, не выпуская руку из замка, трижды безжалостно пинает в ребра. Затем проволакивает Генри по полу и пристегивает наручником к дверце духовки — старой, литой, чуть жирноватой внутри.
Мэдсен лежит, раскинув ноги.
Лютер спешит к Джен Мэдсен. Та калачиком свернулась у задней двери; из глазницы у нее торчит желтая ручка отвертки.
У Хоуи отверткой пробита грудная клетка, но сержант жива. Вокруг раны пенится кровь, — значит, повреждено легкое. Еще немного — и шок сделает свое дело. Жизнь из нее уходит.
Лютер лихорадочно шарит в карманах, выуживает портмоне, а из него, ломая в спешке ноготь, выковыривает кредитку. С силой рвет на Хоуи рубашку. Рана маковым цветом пузырится на бледной коже, на которой до странности непристойно смотрится родинка. Карточку Лютер прижимает к ране.
— Изабель, Изабель, — сипит он, — ты держи, сильнее придавливай ее здесь, ладно?
Удивительно легкую, такую податливую в его лапищах женскую руку он сам накладывает так, как надо. Не спуская глаз, смотрит, чтобы Хоуи прижимала карточку достаточно плотно.
Цвет лица подчиненной ему определенно не нравится.
— Вот так, удерживай и не шевелись, — тихо командует он, после чего бросается к кухонным ящикам, со стуком выдвигает их и задвигает.
Генри смотрит на него с пола, злорадно скалясь. Ох как хочется его от всей души пнуть в морду…
В самом нижнем ящике Лютер натыкается на рулончик липкой пленки. Хватает ее, бежит к Хоуи, опускается рядом на колени.
— А ну-ка, давай присядь, — просит он, — всего на секунду.
Он пытается придать раненой сидячее положение, но у той не получается. Хоуи паникует оттого, что не в силах дышать. Вместо дыхания — рваные всасывающие всхлипы.
Что ж, ладно.
Лютер укладывает ее на пол. Отрывает от пленки квадрат, прижимает его к ране. Следующим вдохом Хоуи слегка его втягивает, тем самым запечатывая дыру.
Лютер принимается щедро обертывать Хоуи пленкой — слой за слоем. Целлофан скользкий, весь в кровавых разводах.
Лютер стоит на коленях, сосредоточенно внушая ей: с тобой все в порядке, все в порядке, все в порядке…
Сделав все возможное для Хоуи, он возвращается к Мэдсену.
— Генри, где Мия?
Мэдсен лишь с язвительной жалостью улыбается: мол, увы. Так-то, брат.
У Лютера внутри все холодеет. Он озирается, глядя на кровавый хаос. На мучительно всхлипывающую Хоуи. На Джен Мэдсен, убитую собственным ребенком. На эту кухню, где было приготовлено десять тысяч супружеских обедов, заварено сорок тысяч чашек чая. Целая история долгой семейной жизни, уничтоженная за один вечер. Жизнь и смерть, сошедшиеся друг с другом, как корабль и айсберг.
Лютер понуро сидит на полу рядом с Генри, опираясь спиной о кухонную тумбу.
Вдали уже слышно неистовое завывание сирен.
— Так ты мне не скажешь, где она? — спрашивает Лютер.
Генри Мэдсен пожимает плечами.
Над дверью висят настенные часы. Они здесь тикали, еще когда премьер-министром была Маргарет Тэтчер и обещала принести надежду в те дома, где царит отчаяние.
Сейчас на часах девятнадцать минут двенадцатого.
— Сколько ей осталось?
— Примерно до полуночи.
Лютер устало смеется.
— Ну, арестовали мы тебя — дальше что? Ты сидишь себе молча и каждой этой минутой упиваешься. Какая у тебя власть, какая сила! А? Контроль. Знать, что та девчушка задыхается, умирает где-то там в темноте. А вокруг тебя толпой носятся все эти копы и ничегошеньки не могут поделать. Вот это кайф, как раз для такого, как ты. Знать, насколько ты круче всех остальных.
Мэдсен сидит и помалкивает.
Лютеру кажется, что череп у него лопается, словно яичная скорлупа, и оттуда кишмя выползают пауки. Он торопливо подбирается к Хоуи, целует ее в щеку.
— Держись, — призывает он, — наши уже рядом, вот-вот будут здесь. Ты слышишь их?
Хоуи мычит что-то невнятное — и не понять, то ли от боли, то ли пытается ответить. У нее из кармана Лютер выуживает ключи от машины и возвращается к Мэдсену. Отстегивает его от духовки, вздергивает на ноги. Взяв его руку на излом, тащит к выходу.
Мэдсен упирается:
— Эй, мы куда?
Сирены все ближе. Надо спешить.
Скорченного Мэдсена Лютер вытаскивает на тротуар. Открывает дверь машины и засовывает его в закуток перед передним пассажирским сиденьем. Как только управляется с этим, в конце улицы показывается «скорая». Через считаные секунды их заметят.
«Скорая» уже у дома. Лютер забирается в «вольво» и заводит мотор. В заднее зеркальце видно, как в дом Мэдсенов бегут врачи. Сразу за «скорой» к дому подлетают полицейские авто, из них высыпают полисмены.
Лютер отъезжает; вынимает рацию.
— Говорит детектив Лютер, — выходит он в эфир.
Я в пути, преследую подозреваемого. По всем признакам это Генри Мэдсен.
Когда он уходит со связи, Мэдсен смотрит на него немигающим взглядом. Отрадно видеть в его глазах первые признаки неподдельного страха.
— Мы куда? — спрашивает он отрывисто.
— Куда-нибудь туда, где потише.
— Зачем?
Лютер рулит, не отвечая. Полицейские мигалки остаются далеко позади, озаряя тьму бесшумными синими взблесками.
