ГЛАВА 12

Полицейские велели нам оставаться на местах, но Антония сказала: «Черта лысого», и мы улизнули, пользуясь всеобщей суматохой.

— Если не уйдем сразу, — пояснила она, — они тут до вечера нас будут мариновать и допрашивать.

Я восхитился. Меня всегда восхищают люди, способные принять решение в минуту вселенской паники.

Она проводила меня домой. Хотела убедиться, что со мной все в порядке. Где-то в районе Пимлико нам удалось поймать такси. Когда мы вошли, Антония поставила чайник. Но я сказал, что чая с меня на сегодня достаточно, открыл великолепное «Пфайфер винъярд пино нуар» и — стыд и срам! — жадно к нему приложился. Налил бокал Антонии, пока не выхлестал всю бутылку сам, — это же как-никак мой любимый сорт.

— Для меня они все на один вкус, — отмахнулась она.

— Сперва попробуй, — рассердился я. — Вечно люди делают вид, что не в состоянии отличить говно от конфетки.

Она едва заметно улыбнулась и приняла бокал.

— Какого черта он забрал с собой Отто? — спросил я.

— А ты уверен, что бомба взорвалась не случайно?

Я пристально смотрел на нее. Вокруг ее глаз начали появляться морщинки. Говорят, такие бывают от смеха, но в случае Антонии — скорей уж от слез. А еще ей не помешала бы ванна. В смысле, по-настоящему, как следует понежиться в горячей воде с пеной. Смыть всю пыль бесприютности, осевшую на ней за столько лет.

Вот что я хотел сделать с Антонией: раздеть, положить в ванну и ласково, не спеша тереть ее губкой, пока вся эта короста — скорлупа из въевшейся грязи, непосильной заботы, изношенного сострадания — не лопнет и не спадет с нее, обнажив розовое тело; укутать ее полотенцем и оставить здесь, рядом со мной, где мы сможем вдвоем отгородиться от всех, укрыться от бурь и невзгод.

Антония встала и принялась, потягивая вино, исследовать мое жилище: рассматривать гравюры на стенах, трогать вещи.

— А что, неплохо ты тут устроился.

Может быть, вот он, удачный случай, чтобы сказать ей — сойди с креста, живи со мной? Антонию не назовешь красавицей, но она — свет этого мира. Похитить ее из юдоли скорбей, владеть этим сокровищем безраздельно — что может быть лучше?

— Это мое убежище.

— И от кого же ты убегаешь?

— От бесов.

— Ах да. Кругом же одни бесы.

— Зря смеешься. Тот же Шеймас кишел бесами, точно вшами. Так что бомбу он взорвал неспроста.

— Давай-ка я расскажу тебе, что сделал Шеймас. От вшей он перед смертью избавился — обрился наголо. Он — жертва, Уильям, но не бесов, а злых людей, пославших его в ад, который они сами же и устроили; людей, убедивших его, будто он действует во благо. Но когда Шеймас узнал, что его обманули, он не смог этого вынести. И потому покончил с собой.

— Но Отто был его лучшим другом. Он сам так сказал. Зачем было убивать и Отто?

— Он его защитил, — сказала она. — От этого мира.

— Ты чокнутая.

— Ты не первый мне это говоришь.

— Не хочешь остаться? В смысле, на ночь? У меня есть свободная комната.

— На кой тебе чокнутая в доме? Нет, я бы осталась, Уильям, но не в свободной комнате. Я бы тебя с удовольствием трахнула, но ты ведь невесть что возомнишь.

Я чуть не уронил бокал.

— Что?

— Ты из тех, кто чересчур серьезно относится к сексу. Для людей типа тебя постель — нечто сакральное. Ты слишком легко привязываешься. Так что нет, я не останусь. Спасу тебя от тебя самого. Кто-нибудь тебя заарканит, но это буду не я.

Потом Антония сказала, что ей пора возвращаться в «Гоупойнт». А то там начнется переполох и всяческое смятение. Она поставила бокал, чмокнула меня и была такова. Я подскочил к двери, крикнул ей вслед, что вызову такси, но она лишь отмахнулась и пропала в ночи. А я так и застыл на пороге, недоумевая, кто и за каким чертом поднял тему секса и кто из нас кому только что не дал.

Женщины! Ей-богу, легче понять теорему Минковского о четырехмерном пространстве.

Я вернулся в дом, включил телевизор и прошелся по каналам. Довольно быстро наткнулся на репортаж с места происшествия. Двух человек, не называя имен, объявили погибшими. Телекамеры стояли на приличном расстоянии от воронки, огороженной полицейской лентой. Если что-то и осталось от Шеймаса и Отто, смотреть там было не на что. Я испытал некоторое потрясение, увидев на экране себя — всего несколько кадров из нашего разговора с Шеймасом. Это были те самые мгновения, когда он вручил мне сверток и я всем телом развернулся к нему, загораживая его руку от камер. А потом начался такой бедлам, что сверток напрочь вылетел у меня из головы, и только теперь, благодаря этой передаче, я о нем вспомнил.

Я вырубил телик и подошел к пальто. Вот она, эта штука, в кармане: цилиндр, завернутый в красно-белый арабский платок. Шемаг был завязан тугим причудливым узлом, и мне пришлось потрудиться, чтобы его распутать.

Штука оказалась школьной тетрадью, плотно скрученной в трубку. Я похлопал по ней ладонью, выпрямляя, и открыл. На первой странице — четкий рисунок простым карандашом, похожий на военный герб. Стилизованный, как эскиз татуировки. Три пера внутри веревочной петли, наверху — корона. А под этой композицией, все в каллиграфических завитушках, два простых слова: «Ich dien». Я знал, что в переводе с немецкого это значит «Я служу». Весьма неплохо нарисовано. А ниже еще одна картинка — бабочка. Хотя это был всего лишь карандашный набросок, я сразу понял, какая бабочка там изображена, — красный адмирал.

Но остальные страницы были густо исписаны неразборчивым бисерным почерком. Заполнена каждая строчка, а кое-где даже промежутки между ними. Так мелко, что и не понять ничего.

Я напряг глаза и попытался прочесть несколько слов. Не то чтобы из этого совсем ничего не вышло, но если я хотел расшифровать тетрадь целиком, то впереди была большая работа, в которой весьма пригодилась бы мощная лупа.

Ясно было, что рано или поздно со мной свяжется полиция. Я не знал, видели они или нет, как Шеймас передавал мне тетрадь, но ведь камеры были повсюду, так что, просматривая записи, они наверняка это обнаружат. Если, конечно, я не загородил руку Шеймаса и от полицейских камер тоже.

Я прервал этот поток мыслей и спросил себя: а в чем, собственно, дело? Почему бы не снять трубку и не позвонить в полицию? И сказать им: так, мол, и так, Шеймас передал мне тетрадку с каракулями, не желаете ли взглянуть? Но нет, это в мои планы не входило. Сам не знаю почему, но я определенно не хотел отдавать им эту штуку.

Шеймас отправил меня за чаем лишь для того, чтобы уберечь эти записи. Чаевничать он и не собирался. Он все рассчитал и прекрасно знал, кто я такой: тот самый деловой хмырь, который направил его в «Гоупойнт». Шеймас твердо решил прихватить с собой Отто, но документ должен был уцелеть. Поэтому в последние минуты перед смертью он сделал выбор, доверив тетрадь мне.

И прежде чем отдать ее в чужие руки, я выясню, что он там написал.

Я уже давно переоборудовал свободную комнату в мини-офис, чтобы спокойно работать дома. Там-то я и провел почти два часа, переснимая дневник Шеймаса. Задачка оказалась непростой. Чем мельче текст, тем более четкими должны быть снимки, а моей технике временами не хватало разрешения. Но наконец все было готово. Я сунул фотокопии в стол, набитый банковскими отчетами, и приготовился засесть за расшифровку оригинала.

Перед тем как вернуться в гостиную, я прихватил лупу с хорошим увеличением, которую всегда держал под рукой для наших книжных дел. Открыл новую бутылку «пино нуар», вставил в плеер компакт-диск «Крафтверк», включил лампу, удобно устроился в кресле.

И тут зазвонил телефон.

Полиция. Женщина из СО-13 — антитеррористического отдела столичной полиции. Это, разумеется, означало, что они считают Шеймаса террористом, а не психически больным отставным военным, каковым он и был на самом деле. Женщина на проводе заявила, что они пытались разыскать меня с той самой минуты, как прогремел взрыв. На что я ответил: видать, плохо пытались — я уже несколько часов сижу дома. Она пропустила это замечание мимо ушей и сказала, что ко мне сейчас же кого-то направят.

— А не может это подождать до утра?

— Боюсь, что нет, — ответила она. — Пожалуйста, оставайтесь там, где находитесь, пока мы вас не опросим.

Опросим. Так и сказала. Из этого как будто следовало, что они не считают меня сообщником Шеймаса.

Я подошел к стеллажу и спрятал тетрадь за рядом книг в мягких обложках. Снова включил телевизор — убить время, пока ко мне не придут, а заодно узнать что и как. Взрыв у дворца по-прежнему был гвоздем программы. Но я знал, что уже через пару часов старый служака потерпит еще одно поражение — в битве с безразличием.

Меж тем, пока я ждал, мне в голову закралась постыдная мыслишка: один из двух наших клиентов мертв. Иначе говоря, торг нужно срочно закрывать в пользу Эллиса. Ведь если сорвется и с ним, охоту на покупателя придется начинать заново — а это, возможно, история не на один месяц.

Я прождал до часу ночи и лег спать. В дверь так никто и не постучал.