Глава 4
Двое детективов
Секретарша в отделе по борьбе с тяжкими преступлениями при управлении шерифа округа Эскамбиа указала Мэтью Кауэрту на уродливый дерматиновый диван и велела ему ждать, пока она не свяжется с обоими детективами. Секретарша была молодой и, наверное, привлекательной женщиной, но ее портила унылая гримаса и безжалостно стянутые в пучок на затылке волосы; из-за полицейской формы грязно-коричневого цвета она казалась неестественно широкоплечей. Поблагодарив секретаршу, Кауэрт уселся на диван. Набрав какой-то номер, та забормотала в трубку так тихо, что журналист ничего не расслышал.
— Сейчас за вами кто-нибудь придет, — пообещала секретарша, повесив трубку.
Отвернувшись, она стала перебирать бумажки у себя на столе, старательно не обращая на Кауэрта внимания, и журналист решил, что она наверняка уже в курсе причины его появления.
Отдел по борьбе с тяжкими преступлениями располагался в новом здании рядом со следственным изолятором округа. Казалось, толстый коричневый ковер и белоснежные перегородки, отделявшие кабинеты детективов от приемной, где сидел Кауэрт, заглушают все лишние звуки. Журналист попробовал сосредоточиться на предстоявшем ему разговоре, но не смог собраться с мыслями. Царившая в здании тишина действовала на нервы.
Внезапно Кауэрт вспомнил о доме, где он вырос. Его отец был главным редактором маленькой ежедневной газеты в небольшом городке в Новой Англии. Сначала это были несколько домишек вокруг мельницы, но постепенно, благодаря успешным капиталовложениям крупных корпораций, город стал расти. Деньги вдохнули новую жизнь, и в его архитектуре даже появилось некоторое своеобразие. Отец Кауэрта был замкнутым человеком, отправлявшимся на работу затемно и возвращавшимся домой поздно вечером. Он носил простые синие или серые костюмы, висевшие как на вешалке на его аскетически худом теле. С ним было трудно общаться, он редко улыбался, и его пожелтевшие от никотина пальцы были вечно вымазаны типографской краской.
Отец Кауэрта был поглощен бесконечными проблемами, перипетиями и маленькими драмами, связанными с его ежедневной газетой. Глаза у него блестели только тогда, когда он подбирал новости и материалы для статей, особенно тех, которые могли привлечь внимание читателей своим появлением на первой полосе газеты. Стоило произойти чему-нибудь из ряда вон выходящему — какому-либо злодеянию или преступлению, — и отец Кауэрта преображался. В таких случаях его нелепый энтузиазм напоминал радость танцора, впервые за много лет тишины услышавшего звуки музыки. Отец походил на фокстерьера, вознамерившегося вцепиться в свою жертву и без конца трепать ее.
«Сильно ли я отличаюсь в этом от отца? — подумал Кауэрт. — Наверное, нет». Бывшая жена называла его романтиком и странствующим рыцарем — тон у нее при этом был такой, словно это бранные эпитеты…
В приемной появился мужчина, напомнивший журналисту не фокстерьера, а бульдога.
— Вы Кауэрт? — дружелюбно спросил мужчина.
— Да. — Мэтью поднялся с дивана.
— Меня зовут Брюс Уилкокс, — сообщил человек и протянул руку. — Пойдемте со мной. Поговорим в другом месте. Лейтенант Браун задерживается.
Детектив провел Кауэрта мимо ряда письменных столов в застекленный кабинет, на двери которого было написано: «Лейтенант Т. А. Браун, отдел по расследованию убийств». Уилкокс закрыл дверь, уселся за большой письменный стол и жестом указал Кауэрту на стул напротив.
— У нас сегодня небольшая авиакатастрофа, — объяснил Уилкокс, приводя в порядок документы на письменном столе. — Во время учебного полета разбился двухместный «Пайпер-каб». Тэнни пришлось отправиться на место его падения, чтобы проследить за извлечением из-под обломков тел ученика и инструктора. Самолет упал на краю болота. Не самое удачное место — сначала надо добраться сквозь грязь до самолета, потом из него нужно вытащить трупы. Кажется, самолет еще и загорелся. Вам когда-нибудь приходилось иметь дело с обгоревшими трупами? Между прочим, отвратительное зрелище… — Детектив покачал головой, не скрывая своего облегчения оттого, что на этот раз обгоревшими трупами занимается кто-то другой.
Уилкокс был невысокого роста, с длинными прилизанными светлыми волосами, на вид ему было чуть меньше тридцати. Сняв неуместно пестрый пиджак, Уилкокс повесил его на спинку стула, вновь уселся и стал раскачиваться, словно намеревался водрузить ноги на стол. Кауэрту показалось, что широкие плечи и мускулистые руки полицейского словно пересажены ему от какого-то другого, более рослого человека.
— Извлечение трупов — часть нашей работы, — пояснил детектив. — Обычно это поручают мне, — добавил он и согнул руку, демонстрируя бицепсы. — В школе я занимался борьбой. Кроме того, я маленького роста и могу пролезть туда, куда мужчинам нормального роста не добраться. Наверное, у вас в Майами есть специальные техники и спасатели, которые возятся с трупами. А здесь мы все делаем сами. Сначала мы определяем, произошло ли убийство. Впрочем, когда перед тобой горящий самолет в болоте, определять нечего. Достаточно достать трупы и отвезти их в морг.
— И много у вас работы?
— Хватает, — усмехнулся детектив. — Смерть — надежный поставщик. Она не останавливает производство и не уходит в отпуск, работает как часы. Нам, детективам, расследующим убийства, нужно объединиться в профсоюз и потребовать от нее передышки. Пусть народ гибнет с перерывами…
— А убийств много?
— Вы наверняка в курсе, что по всему побережью Мексиканского залива в США доставляют наркотики. Говорить в этом случае о «проблеме» — все равно что называть ураган ветреной погодой. А там, где наркотики, всегда убийства.
— Но ведь наркотики тут, кажется, появились не так давно?
— Ну да, года два назад.
— А что было до наркотиков?
— Бытовые убийства, нарушения правил дорожного движения, повлекшие смерть потерпевших. Иногда даже вполне приличные местные жители ссорятся за картами или из-за женщин и хватаются за ножи и пистолеты. В нашем округе это почти в порядке вещей. В Пенсаколе есть и свои, чисто городские, проблемы, в основном из-за военнослужащих. Они дерутся в барах. Вокруг авиабазы полно проституток, а они тоже не прочь пострелять и порезать друг друга — знаете ли, такими выкидными ножами и маленькими револьверами тридцать второго калибра, с перламутровыми рукоятками. Короче говоря, ничего особенного. Все как у людей.
— А Джоанна Шрайвер?
— Это совсем другое дело.
— Почему?
— Другое дело — и все! Она… это… — Уилкокс замолчал.
Вдруг он внезапно сжал руку в кулак, потряс им в воздухе перед носом у Кауэрта и сказал:
— Это задело нас всех. Она… — Уилкокс вновь замолчал, перевел дух и пробормотал: — Лучше подождем Тэнни. Он вел это дело.
— Я думал, лейтенанта Брауна зовут Теодор.
— Да, но мы зовем его Тэнни. И отца его так звали — он дубил кожу, и руки у него были вечно красные. Тэнни помогал отцу, пока учился в школе. А когда он учился в колледже, то помогал отцу на летних каникулах. Поэтому мы его так и прозвали. Думаю, в Пачуле его звала Теодором только его мама.
— Выходит, вы оба местные?
— Выходит, что так. Но Тэнни на десять лет старше. Он вырос в Пачуле. Ходил тут в школу. В то время он был настоящим спортсменом. Когда он учился в университете штата Флорида, он играл в его команде по американскому футболу, но все равно в конечном счете отправился воевать в джунгли в составе Первой аэромобильной дивизии. Тэнни вернулся из Вьетнама весь в наградах, окончил университет и поступил на службу в полицию. А я больше связан с военным флотом. Мой отец много лет заведовал снабжением береговых патрулей на военно-морской базе. После школы я ничем особенно не занимался. Немного поучился в колледже, и все. Потом я сдал экзамены в полицейской академии и стал работать в полиции. Это отец меня надоумил.
— А сколько лет вы работаете в убойном отделе?
— Года три. Тэнни — гораздо больше.
— Нравится?
— Да. Это вам не в патрульной машине разъезжать. Тут нужно думать! — С этими словами Уилкокс постучал себя пальцем по лбу.
— А Джоанна Шрайвер?
— Это было мое первое настоящее дело, — подавшись вперед, заявил детектив. — Видите ли, большинство убийств у нас раскрыть несложно. Мы приезжаем на место преступления, а убийца нас ждет прямо там…
Это было правдой. Кауэрт вспомнил, как Вернон Хокинс рассказывал ему, что на месте преступления он сразу начинал искать среди рыдающих людей человека с вытаращенными глазами, созерцающего дело своих рук. Этот человек всегда и оказывался убийцей.
— А в случаях убийств из-за наркотиков нам просто приходится собирать трупы. Знаете, как называет такие случаи прокурор штата? Преступное загрязнение акватории. Представьте себе извлеченный после трехдневного пребывания в воде труп со съеденным рыбами лицом и, разумеется, без каких-либо документов. В чем тут разбираться? Обычно таких убивают выстрелом в затылок. При этом на трупе дорогие джинсы и он весь увешан золотыми цепями и браслетами, но мы все равно просто суем его в мешок и привязываем к нему бирку. А маленькая Джоанна — это вам не какой-то колумбийский наркодилер со съеденным лицом. Это совсем другое дело! — Немного подумав, Уилкокс добавил: — Каждому из нас казалось, что убили его младшую сестренку…
Детектив хотел еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Уилкокс взял трубку, поздоровался, немного послушал и протянул трубку Кауэрту:
— Это лейтенант. Он хочет с вами поговорить.
— Слушаю!
— Мистер Кауэрт? — В трубке послышался ровный низкий голос без малейших признаков южного акцента, к которому журналист уже стал привыкать в Пачуле. — Говорит лейтенант Браун. Мне придется задержаться на месте авиакатастрофы.
— Возникли проблемы?
— Да как вам сказать… — невесело усмехнулся лейтенант Браун. — У меня тут сгоревший самолет с трупами ученика и инструктора, который засосало в болото, а также их безутешные жены, разгневанный хозяин летной школы и злющие егеря из Национального парка. Дело в том, что самолет рухнул как раз на места гнездования редких птиц.
— Понятно… Ничего, я подожду…
— Мне кажется, — перебил Кауэрта лейтенант Браун, — будет лучше, если детектив Уилкокс сам покажет вам место преступления и ряд других мест, которые помогут вам написать интересную статью. Тем временем я тут со всем разберусь, и мы с вами сможем спокойно обсудить мистера Роберта Эрла Фергюсона и преступление, которое он совершил.
Кауэрт прислушался к звучавшему в трубке отрывистому властному голосу лейтенанта Брауна. Это был тон человека, не терпящего возражений.
— Хорошо, пусть будет так, — ответил репортер и передал трубку Уилкоксу, который немного послушал лейтенанта, а потом сказал:
— Вы уверены, что они его ждут? Я бы не хотел… — Уилкокс молча покивал так, словно лейтенант Браун мог его видеть, и повесил трубку. — Ну хорошо, я свожу вас на экскурсию. У вас есть с собой джинсы и сапоги? Там, куда мы едем, они вам очень пригодятся.
Кауэрт последовал за низкорослым детективом, быстро устремившимся к выходу, словно он был демоном, которому поручили ознакомить вновь прибывшего грешника со всеми кругами ада.
На улице светило яркое утреннее солнце. Кауэрт и Уилкокс ехали на полицейской машине без опознавательных знаков и мигалок. Детектив опустил стекло, и в машину врывался теплый ветер. Уилкокс мурлыкал какие-то мелодии из вестернов. Журналист разглядывал из автомобиля поля и чувствовал себя не в своей тарелке. На самом деле он ожидал, что детектив окажется злым, недружелюбным и раздраженным. Ведь Уилкокс знал, зачем журналист приехал в Пачулу, и наверняка разгадал его намерения. Появление Кауэрта не предвещало местным детективам ничего, кроме неприятностей, стоило тому заикнуться в печати, что они пытали Фергюсона, чтобы добиться от него признания своей вины. Однако Уилкокс, вместо того чтобы злиться, мурлыкал какие-то дурацкие песенки.
— И все-таки скажите мне, — обратился Уилкокс к Кауэрту, пока машина ехала по тенистой улице, — какое впечатление произвел на вас Фергюсон. Вы же ездили к нему в тюрьму, правда?
— Он рассказал мне интересную историю.
— Не сомневаюсь в этом. А сам-то он как вам показался? Что, по-вашему, он собой представляет?
— Не знаю. Пока не понял, — соврал Кауэрт и внезапно задумался о том, действительно ли он покривил душой, так ответив полицейскому.
— А я сразу раскусил Фергюсона, стоило мне его увидеть.
— Он и об этом мне говорил.
— И наверняка сказал, что я ошибаюсь, — усмехнулся Уилкокс.
— Да.
— Я так и знал. Ну и как он там в тюрьме?
— В целом нормально, но очень на вас зол.
— Ничего удивительного. А какое впечатление он на вас произвел?
— Нормальное. Он не псих, если вы это имели в виду.
— Фергюсон не станет психовать, — рассмеялся Уилкокс. — Даже в камере смертников. Он хладнокровный сукин сын. На суде он и бровью не повел, пока судья не огласил приговор. — Немного подумав, детектив покачал головой и решил поделиться с журналистом своими воспоминаниями: — Знаете ли, мистер Кауэрт, Фергюсон вел себя именно так с самого начала. И глазом не моргнул, когда мы его забрали. Не сказал ни слова правды, пока мы его не раскололи. И даже когда он признался, он был совершенно спокоен. Он просто излагал факты. Так спокойно, словно не убил девочку, а раздавил таракана. В тот вечер дома я до такой степени надрался, что Тэнни пришлось приехать и уложить меня спать. Мне становилось страшно от одной мысли о Фергюсоне.
— Меня очень интересует его признание, — сказал Кауэрт.
— Не сомневаюсь. Могу поспорить, что из-за этого признания вся буча-то и заварилась, — усмехнулся Уилкокс. — Но нам придется подождать Тэнни. Потом мы вам все расскажем.
«Все расскажете? От вас дождешься!» — усмехнулся про себя Кауэрт.
— Говорите, Фергюсон вас напугал? — спросил он вслух.
— Да нет, не Фергюсон. Мне стало страшно от мысли о том, на что он способен.
Уилкокс не стал больше распространяться на эту тему. Машина завернула за угол, и Кауэрт увидел, что они подъехали к школе, у которой была похищена девочка.
— Начнем отсюда, — сказал Уилкокс, остановившись в тени высокой ивы. — Здесь она села в машину. Теперь смотрите внимательно.
Детектив быстро поехал вперед, не снижая скорости, повернул направо, потом так же быстро налево по длинной улице с одноэтажными домами среди кустов и сосен.
— Мы все еще едем в сторону дома Джоанны Шрайвер — пока ей нечего пугаться. Но из школы нас уже не видно. А теперь…
Уилкокс остановился на перекрестке в форме буквы «Y». На одной из улиц еще стояли редкие дома, в начале же другой — только несколько полуразвалившихся халуп. За ними простирался желто-зеленый некошеный луг с покосившимся коричневым сараем, дальше дорога уходила в темный туннель из деревьев и корявой болотной растительности.
— Джоанне надо туда, — сказал детектив, показывая на улицу с домами, — но он поехал в другую сторону. Думаю, именно здесь он нанес ей первый удар… — С этими словами Уилкокс ткнул кулаком в сторону Кауэрта. — Он сильный. Сильный как медведь. Может, на первый взгляд этого и не видно, но в нем достаточно силы, чтобы совладать с одиннадцатилетней девочкой. Потом он ее схватил и нажал на газ!..
В этот момент все добродушие детектива испарилось. Одним стремительным движением Уилкокс внезапно схватил журналиста за плечо и нажал на газ. Машина рванула с места. Ее чуть-чуть занесло в грязи и на щебенке, но она выровнялась и стрелой полетела вперед. Впившись стальными пальцами в плечо Кауэрта, полицейский пригнул его на сиденье и направил машину на правую дорогу — в сторону леса. Ошеломленный репортер вскрикнул от неожиданности и страха, вцепившись в подлокотник сиденья. Машина сделала резкий поворот, и Кауэрта швырнуло на дверцу. Детектив сжал пальцы на его плече еще сильнее. Он тоже что-то бессвязно орал, его лицо налилось кровью. За несколько секунд они пронеслись мимо полуразвалившихся халуп и, подпрыгивая на гребенке дороги, въехали в тенистый туннель. Казалось, ветви темных деревьев тянутся к несущейся машине, пытаясь ее схватить. Скорость была сумасшедшей, двигатель надрывно завывал, и Кауэрт сжался в комок, ожидая, что машина вот-вот врежется в дерево и живым ему из нее не выбраться.
— Орите! — внезапно потребовал детектив.
— Что?!
— Орите! — прокричал Уилкокс. — Зовите на помощь!
Кауэрт в ужасе смотрел в его налитые кровью совершенно безумные глаза. В машине действительно приходилось орать, иначе они с детективом не услышали бы друг друга из-за воя двигателя и визга колес.
— Отпустите меня! — заорал Кауэрт. — Какого черта вы делаете?!
Мимо мелькали стволы деревьев, кусты топорщили ветви, как разъяренные звери.
— Стойте! Черт возьми, стойте!
Внезапно Уилкокс выпустил Кауэрта, схватился обеими руками за руль и нажал на завизжавшие тормоза. Журналист выставил вперед руки, чтобы не выбить лбом ветровое стекло. Машина остановилась.
— Ну вот, — пробормотал детектив. Он тяжело дышал, руки его дрожали.
— Вы с ума сошли! — воскликнул Кауэрт. — Мы же чуть не разбились.
Уилкокс промолчал. Откинувшись на спинку сиденья, он с трудом перевел дух, словно стараясь взять себя в руки. Наконец он повернулся к Кауэрту и, прищурившись, спокойно проговорил:
— Не бойтесь, мистер репортер, лучше оглядитесь по сторонам.
— Зачем вы это вытворяли?
— Чтобы показать вам, как иногда по-настоящему бывает.
— И для этого вы нас чуть не убили?
— Нет, не для этого! — Детектив широко улыбнулся, обнажив ряд безупречных зубов. — А для того, чтобы показать вам, как просто было Фергюсону за несколько мгновений уволочь несчастного ребенка из города в настоящие джунгли. Посмотрите по сторонам. Разве кто-нибудь услышит вас здесь, если вы будете звать на помощь?! Кто вам тут поможет?! Смотрите, где вы оказались, мистер Кауэрт! Что вокруг вас?
Выглянув из машины, журналист не увидел ничего, кроме темного болота и нависшего над ним мрачного леса.
— Кто вам тут поможет?
— Никто.
— А кто помог бы бедной маленькой девочке?
— Никто.
— Вы оказались в аду. За каких-то пять минут. Ни следа цивилизации, одни джунгли. Вы поняли, к чему это я?
— Понял.
— Я хотел, чтобы вы почувствовали себя на месте Джоанны Шрайвер.
— Вам это удалось.
— Ну хорошо, — сказал детектив и улыбнулся. — Все это произошло очень быстро. А потом он поволок ее дальше. Пойдемте!
Уилкокс вылез из машины, открыл багажник и вытащил два комбинезона из толстой резины, с приделанными к ним внизу сапогами.
— Надевайте, — сказал он журналисту, бросив ему один комбинезон.
Согнувшись в три погибели, Кауэрт стал натягивать комбинезон. Внезапно он наклонился еще ниже, пощупал землю, а потом выпрямился и подошел к Уилкоксу.
— Следы! — заявил он, ткнув пальцем в землю.
— Что?!
— Следы его автомобиля на этой земле. Если девочку привез сюда Фергюсон, здесь должны были остаться следы от его автомобиля. Вы сравнили оставшиеся здесь следы с теми, что оставляет его машина, или не догадались этого сделать?
— Это произошло в мае, — усмехнулся Уилкокс, не обращая внимания на язвительность журналиста. — В мае бывает так жарко, что земля превращается в пыль и рассыпается в прах под колесами.
— В этой густой тени земля до такой степени высохнуть не могла.
Смерив репортера оценивающим взглядом, Уилкокс подмигнул ему и снова усмехнулся:
— А у вас котелок варит.
Кауэрт промолчал.
— Местные журналисты до этого не додумались! — продолжал полицейский.
— Не заговаривайте мне зубы! Почему вы не сравнили следы?
— Потому что их затоптали спасатели и добровольцы, искавшие девочку. С этой серьезной проблемой мы столкнулись с самого начала. Как только в городе узнали, что труп Джоанны нашли здесь, сюда бросился весь город. Я не преувеличиваю! Практически все жители Пачулы. Они затоптали все следы на месте преступления, как стадо слонов. Еще до того, как мы с Тэнни сюда подъехали, тут побывали пожарные, «скорая помощь», бойскауты и толпы народу. Они бродили тут кругами. Никто и не подумал о том, чтобы сохранить улики. Наверняка тут были и следы автомобиля убийцы, и отпечатки его ног, и еще много всего интересного и полезного. Разумеется, мы сразу бросились сюда и неслись сломя голову, но здесь уже была толпа народу. Даже тело девочки уже вытащили из воды на берег… Но разве можно винить за это людей? — вздохнув, продолжал детектив. — Всем было так жалко несчастную маленькую Джоанну! И вообще, как-то не по-христиански было бросать ее тело в грязи на съедение болотным черепахам.
«Христос давно оставил ваши места, — подумал Кауэрт. — Здесь властвует Сатана».
— Значит, местные жители в сто раз усложнили вам работу? — спросил он Уилкокса.
— Именно так. Но вы все-таки не пишите в газете о том, что я жаловался вам на местных жителей. Я ведь и сам один из них. Просто напишите, что все улики на месте преступления были уничтожены…
Пока Уилкокс натягивал резиновый комбинезон, Кауэрт вспоминал, как Хокинс говорил ему о том, что место преступления может рассказать об убийце почти все. Однако у Брауна с Уилкоксом практически не было места преступления как такового. Они могли видеть лишь то, что от него осталось, после того как по нему прошлась толпа людей, — ни о каких уликах не могло идти и речи. Поэтому им оставалось только добиваться признания от злодея.
Подтянув лямки комбинезона, Уилкокс повернулся к Кауэрту:
— Идите за мной. Я покажу вам место, где легко и просто убить человека.
С этими словами полицейский раздвинул руками кусты и шагнул с дороги в лес.
Джоанну Шрайвер убили в темном уголке леса, заросшем лианами и травой, под сенью ветвей, плотно переплетенных наподобие свода пещеры. Убийство было совершено посреди прогалины на холмике, едва приподнимавшемся над черной водой и грязью начинавшегося тут же болота. Пробираясь сюда сквозь кусты, Кауэрт расцарапал себе лицо и руки. От машины до прогалины было не более пятидесяти метров, но преодолеть их оказалось нелегко: журналист взмок, глаза ему заливал пот. Холмик Кауэрту сразу не понравился. На мгновение он представил себе здесь тело своей дочери, и у него затряслись колени. Стараясь избавиться от этого кошмарного видения, журналист начал лихорадочно придумывать какой-нибудь каверзный вопрос для полицейского.
— Как же Фергюсону удалось притащить сюда орущую и отбивающуюся девочку? — проговорил наконец он.
— Наверное, она была без сознания.
— Почему?
— У нее на руках не было ссадин, которые она заработала бы, сопротивляясь, — пояснил Уилкокс и для наглядности заслонил себе лицо скрещенными руками. — Отбивайся она от ножа, убийца изрезал бы ей все руки. Кажется, она вообще не сопротивлялась — у нее под ногтями не нашли кожи убийцы. Зато на голове у Джоанны был здоровенный синяк. Патологоанатом считает, что ее почти сразу оглушили. Наверное, это было только к лучшему: по крайней мере, она вряд ли хорошо понимала, что с ней происходит… А вот здесь, — продолжал детектив, ткнув пальцем под дерево, — нашли ее одежду. Удивительно, но она была сложена очень аккуратно.
Вернувшись на верхушку холмика, Уилкокс покачал головой и с грустью взглянул вверх, словно стараясь сквозь склонившиеся над ним ветви деревьев разглядеть Господа Бога.
— Здесь Фергюсон ее зарезал, — пояснил он. — Тут было больше всего крови.
— А где же нож?
— Мы все здесь обшарили с металлоискателем, — пожал плечами Уилкокс, — но ничего не нашли. Или убийца выкинул его в другом месте, или просто утопил в болоте… Едва заметный кровавый след вел вот сюда, — продолжал детектив, пройдя дальше по прогалине. — Вскрытие показало, что он сначала изнасиловал ее, а потом убил. Впрочем, он резал ее ножом и после того, как она умерла. Наверное, у него поехала крыша, и он продолжал кромсать тело девочки и после того, как ее убил. Когда убийца наконец успокоился, он подтащил тело к болоту, сбросил в воду, затолкал под корни деревьев, а сверху накидал веток. Заметить труп можно было, только случайно на него наткнувшись. Его наверняка так и не нашли бы, если бы у одного из спасателей не сбило веткой с головы шапку. Он наклонился за шапкой и в этот момент заметил что-то необычное под корнями… Я считаю это невероятным везением.
— А как насчет одежды Фергюсона? Неужели на ней ничего не было? Ну, крови там или волоса какого-нибудь?
— Когда он во всем признался, мы перевернули его дом вверх дном, но так ничего и не нашли.
— А в машине? Неужели и в машине ничего не оказалось?
— Когда мы взяли Фергюсона, он как раз закончил мыть свою машину. Он выскоблил ее до блеска внутри и снаружи. От коврового покрытия салона под передним пассажирским сиденьем был отрезан кусок, но, кажется, его отрезали уже давно. А он надраил машину так, что она сверкала, словно только что из магазина. Мы ничего не нашли. И вообще, — пояснил Уилкокс, вытирая ладонью вспотевший лоб, — у нас не такие возможности, как у вас в больших городах. Конечно, и мы кое на что способны, но наша криминалистическая лаборатория работает медленно, и на результаты ее работы не всегда можно положиться. Может, эксперты из ФБР с их спектрографами что-нибудь и нашли бы, а мы ничего не обнаружили, как ни старались… Впрочем, кое-что мы все-таки нашли, — помолчав, добавил детектив, — но большого проку от этого не было.
— Что именно?
— Один лобковый волос. Не этой девочки, но и не Фергюсона!
Кауэрт покачал головой. Было так душно, что дышать удавалось с трудом.
— Но если Фергюсон во всем сам признался, почему он не сказал вам, куда положил одежду? Куда девал нож? Что же это за признание без таких существенных деталей?!
Лицо Уилкокса налилось кровью, он открыл было рот, но так ничего и не сказал. Вопрос Кауэрта повис без ответа в раскаленном воздухе над прогалиной у болота.
— Пошли! — буркнул наконец полицейский, повернулся и стал, не оглядываясь, выбираться на дорогу. — Нам нужно еще в одно место.
Кауэрт взглянул на место преступления — ему хотелось навсегда запечатлеть его в памяти. Потом со смешанным чувством отвращения и возбуждения он пошел за Уилкоксом.
Детектив остановил свою машину без опознавательных знаков перед маленьким домом, почти ничем не отличавшимся от остальных. Это был одноэтажный белый домик из шлакобетонных блоков, с аккуратно подстриженной лужайкой и пристроенным гаражом. К тротуару вела вымощенная красным кирпичом дорожка. Кауэрт заметил позади дома террасу с черным круглым грилем. Половину дома защищала от дневного зноя старая раскидистая сосна. Не понимая, куда и зачем его привезли, журналист повернулся к полицейскому.
— Здесь вы возьмете следующее интервью, — проговорил с довольно мрачным видом молчавший всю дорогу Уилкокс. — Если у вас, конечно, пороху хватит…
— Кто здесь живет? — с опаской спросил репортер.
— Здесь жила Джоанна Шрайвер.
Кауэрт поперхнулся.
— Да, она шла именно сюда, — продолжал детектив, — но не дошла… Тэнни предупредил, что мы приедем в одиннадцать, — взглянув на часы, добавил он. — Мы уже опоздали. Пошли! Или?..
— Или что?
— Или вы не хотите туда идти?
Кауэрт покосился на Уилкокса, потом обернулся в сторону дома и снова повернулся к полицейскому:
— Ясно, вы уже поняли, что я сочувствую Фергюсону, и теперь желаете видеть, как я взгляну в глаза родителям девочки, которую он якобы убил. Это что, проверка?
— Проверка, — буркнул Уилкокс, опустив глаза. — Вы все правильно поняли, мистер Кауэрт. Все, кроме одного. Вы так и не поняли, что этот негодяй действительно убил девочку. Ну что — пойдем или нет?
— Обычно я сам решаю, с кем и когда мне разговаривать, — наставительно произнес Кауэрт и тут же пожалел об этом: Уилкокс только этого и ждал.
Полицейскому нужна была хоть какая-то зацепка, чтобы возненавидеть его лютой ненавистью, и такой заносчивой фразы для этого было вполне достаточно.
— Значит, не хотите идти? Может, в другой раз?
— Нет, хочу, — ответил Кауэрт, решительно вылез из машины, быстро подошел к дому и позвонил в звонок, не дожидаясь, пока его догонит Уилкокс.
За дверью раздались шаркающие шаги, и перед Кауэртом предстала немолодая женщина, на вид — типичная домохозяйка. Она была почти совсем не накрашена, но, судя по всему, провела все утро, приводя в порядок свои пышные светло-каштановые волосы. На ней было простое коричневое домашнее платье, а на ногах — босоножки. Ее черты лица напомнили Кауэрту подбородок, щеки и нос убитой девочки. Ему показалось, что сейчас на него вопросительно смотрит она сама, а не ее мать. Отогнав видение, журналист проговорил:
— Миссис Шрайвер? Меня зовут Мэтью Кауэрт. Я из газеты «Майами джорнел». Полагаю, лейтенант Браун предупредил вас о том, что…
— Да, предупредил, — кивнув, перебила мать убитой девочки. — Заходите в дом, мистер Кауэрт. Вы можете звать меня Бетти. Тэнни говорил о том, что детектив Уилкокс привезет вас к нам сегодня утром. Мы знаем, что вы хотите написать в газете о Фергюсоне. Мой муж дома, он хочет с вами поговорить.
Миссис Шрайвер старалась держаться непринужденно и дружелюбно, она тщательно выговаривала слова, и Кауэрт подумал, что она старательно скрывает волнение. Однако журналист не сомневался, что долго ей сохранять спокойствие не удастся.
Мать убитой девочки провела Кауэрта в гостиную. Уилкокс шел за ним по пятам, но журналист демонстративно не обращал на полицейского ни малейшего внимания. В гостиной навстречу Кауэрту из низкого кресла с заметным усилием поднялся широкоплечий, уже лысеющий мужчина с солидным животом.
— Меня зовут Джордж Шрайвер, — представился он, протягивая Кауэрту руку. — Рад, что нам представилась возможность с вами поговорить.
Кивнув мужчине, журналист быстро огляделся, стараясь хорошенько запомнить увиденное. Гостиная, как и весь дом снаружи, выглядела опрятной и современной: простая удобная мебель, на стенах яркие репродукции. Казалось, предметы обстановки приобретались по отдельности, бессистемно, просто потому, что понравились хозяевам дома. На одной из стен висело множество семейных снимков, и Кауэрт решил к ним присмотреться. В центре, в окружении других снимков, была помещена фотография Джоанны, которую он уже видел в школе. Кроме того, журналист заметил фотографии ее старшего брата и старшей сестры.
— Наши уцелевшие дети, Джордж-младший и Энн, учатся в университете штата Флорида, — пояснил Джордж Шрайвер, проследив за взглядом журналиста. — Если бы они знали о вашем приезде заранее, думаю, постарались бы приехать домой, чтобы с вами поговорить.
— Джоанна была у нас самой маленькой, — заговорила было Бетти Шрайвер, но у нее сразу задрожали губы, и она поспешно отвернулась от фотографии.
Джордж Шрайвер опустил на плечо жены свою огромную ручищу и усадил ее на диван, но она тут же вскочила на ноги:
— Извините меня, мистер Кауэрт. Не желаете ли чего-нибудь выпить?
— Благодарю вас. Стакан воды со льдом, если нетрудно, — ответил репортер, отвернулся от фотографий и устроился в одном из кресел.
Пока женщина отсутствовала, журналист повернулся к Джорджу Шрайверу:
— А вы член городского совета?
— Бывший, — ответил Джордж Шрайвер. — Теперь я все время провожу у себя в магазинах. Видите ли, у меня два магазина хозяйственных товаров — один в Пачуле, а другой по дороге в Пенсаколу. Какое-никакое, а все-таки занятие. Особенно сейчас, когда наступает весна. — Он немного помолчал и задумчиво продолжил: — Да, я был членом городского совета, но, когда Джоанны не стало, меня перестали волновать городские дела. Сначала много времени занимал судебный процесс, и в конце концов все остальное как-то отошло на задний план… Не знаю, что бы с нами стало, не будь у нас Джорджа-младшего и Энн, — наверное, вообще не стоило бы больше жить.
Миссис Шрайвер принесла стакан холодной воды. Журналист заметил, что на кухне мать убитой девочки постаралась взять себя в руки.
— Мне очень неприятно вызывать у вас тяжелые воспоминания, — сказал он.
— Ничего страшного, лучше говорить, чем молчать. — Джордж Шрайвер сел на диван рядом с женой и обнял ее за плечи. — Все равно мы все время думаем об этом. Может, теперь это не так больно, как было раньше, но достаточно услышать на улице детский голос, чтобы вновь вспомнить о ней… А иногда по утрам я сижу тут, пью кофе и смотрю на эти фотографии точно так же, как вы на них смотрели. И мне кажется, что она вот-вот вбежит в комнату вприпрыжку, как всегда это делала, и для нас всех начнется новый счастливый день. Она ведь была такая жизнерадостная… — На глазах у Джорджа Шрайвера показались слезы, но голос его не дрогнул. — Я теперь чаще хожу в церковь — это помогает. А еще я стал переживать по разным поводам. Например, год назад я смотрел по телевизору репортаж о детях, которые умирают от голода в Эфиопии, и внезапно подумал, что сижу здесь, на другом конце земного шара, и вообще нигде не бывал, кроме Северной Флориды, если не считать армии, и палец о палец не ударяю, пока где-то умирают дети. И мы стали понемногу отправлять деньги организациям, которые им помогают, раз в месяц, то в одну, то в другую. Подумать только, на свете есть места, где дети умирают от голода! У моей доченьки было вдоволь еды, но она все равно умерла. Ее убили… Наверное, я помогаю этим детям, потому что не хочу, чтобы кто-то потерял своего ребенка, как я. Иногда я сижу в магазине допоздна, проверяю счета и вдруг вспоминаю, что раньше тоже иногда приходил домой поздно, когда дети уже поужинали и легли спать, особенно наша малышка. А я тихонько входил в ее комнату и смотрел, как она спит. Вспоминать о том, что я возвращался поздно и не каждый вечер разговаривал с ней, слышал ее смех, смотрел, как она улыбается, просто ужасно. А теперь мне с ней не поговорить уже никогда…
Джордж Шрайвер откинулся на спинку дивана и уставился в потолок. Он тяжело дышал, по лицу ручьями тек пот. Его могучая грудь в белой рубашке вздымалась, пока он старался подавить рыдания и отогнать воспоминания.
Его жена молчала, но ее глаза покраснели, а сжатые в кулаки руки дрожали.
— Мы простые люди, мистер Кауэрт, — наконец негромко проговорила она. — Джордж всю жизнь работал как проклятый и кое-чего добился, чтобы нашим детям было легче начать самостоятельную жизнь. Джордж-младший будет инженером, а Энн прекрасно разбирается в химии. Может, она даже станет врачом! — В глазах женщины вспыхнула нескрываемая гордость. — Представляете, наша дочь станет врачом! Вот для этого мы всю жизнь и работали — чтобы наши дети стали лучше нас!
— Скажите, пожалуйста, — негромко проговорил Кауэрт, — что вы думаете о Фергюсоне?
На несколько мгновений в гостиной повисло тягостное молчание. Потом Бетти Шрайвер набрала в грудь побольше воздуху и заговорила:
— Я ненавижу его лютой ненавистью! Я понимаю, что это совсем не по-христиански, но ничего не могу с собой поделать.
— Было время, когда я мог, не задумываясь, прихлопнуть его как комара, — покачав головой, сказал Джордж Шрайвер. — Знаете, мистер Кауэрт, мы тут большие консерваторы: ходим в церковь, снимаем шляпу перед американским флагом, читаем молитву перед едой и голосуем за Республиканскую партию, потому что от демократов нет никакого толку. Спросите про Фергюсона у десяти человек из нашего города, и все они скажут, что его не нужно сажать на электрический стул. Лучше его вернуть к нам в Пачулу, и тогда он сам попросится на электрический стул. Пятьдесят лет назад его бы линчевали на месте, и не только пятьдесят лет назад… Но проходит время, и я все чаще думаю о том, что приговорили не его, а нас. Проходят месяцы, годы. У него есть адвокаты. До нас доходят слухи об очередных апелляциях, о новых слушаниях, о других проволочках, и мы всё переживаем снова и снова. У нас нет возможности даже забыть об этом. Конечно, этого и так не позабудешь, но иногда все-таки хочется попробовать позабыть и жить дальше, хотя, конечно, никакого смысла в такой жизни нет и быть не может. Такое впечатление, словно мы сидим в тюрьме вместе с ним. — Джордж Шрайвер вздохнул.
— Вы знаете, почему я занимаюсь этим вопросом? — через несколько секунд спросил Кауэрт.
— Да, знаем! — хором ответили мать и отец убитой девочки.
— А что именно вы знаете?
— Мы знаем, что вы хотите понять, не совершена ли какая-нибудь несправедливость, — сказала Бетти Шрайвер.
— Да, в сущности, это так.
— А о какой несправедливости идет речь? — совершенно спокойно, с оттенком легкого любопытства в голосе спросил Джордж Шрайвер.
— Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. Что, по-вашему, происходило на суде?
— По-моему, суд приговорил к смерти этого подлого убийцу и… — срывающимся от гнева голосом заговорил отец убитой девочки, но жена стиснула его колено, и он замолчал.
— Мы ведь видели это собственными глазами, мистер Кауэрт, — сказала Бетти Шрайвер. — Всё! Мы видели его на скамье подсудимых. Мы читали в его глазах не то страх, не то ненависть. Ненависть ко всем нам. Мне сказали, что он ненавидит всю Пачулу. Всех ее жителей до единого — и белых, и черных. Каждый раз, когда он начинал ерзать на скамье подсудимых, я читала в его глазах эту ненависть. Думаю, присяжные тоже ее заметили.
— А как насчет улик?
— Его спросили, он ли убийца, и он ответил «да». Разве кто-нибудь стал бы себя так оговаривать?! А он сказал, что это он убил нашу девочку. Честное слово! Он сказал это сам!
Через несколько секунд заговорил и Джордж Шрайвер:
— По правде говоря, мне не понравилось, что против него так мало улик. Мы много говорили об этом с Тэнни и с детективом Уилкоксом. Тэнни часто сидел по вечерам в том же кресле, где сейчас сидите вы. Полицейские мне все объяснили. Они не скрывали, что против Фергюсона очень мало улик, что им едва удалось возбудить дело. Действительно, нам просто повезло, что тело Джоанны вообще удалось найти! Мне и самому хотелось бы, чтобы против Фергюсона было больше улик… Впрочем, и того, что есть, вполне достаточно. Ведь он же сам во всем признался. Мне этого вполне достаточно…
«Я так и знал!» — подумал Кауэрт.
— Вы напишете статью? — через некоторое время нерешительно спросила Бетти Шрайвер.
— Да, но еще не знаю какую, — кивнув, ответил Кауэрт.
— И что будет потом?
— Не знаю.
— Она поможет ему выйти из тюрьмы? — нахмурившись, настаивала миссис Шрайвер.
— Не могу вам точно сказать.
— Но она ему, конечно, не повредит?
— Повредить наверняка не повредит. Он же в камере смертников! Что может быть хуже?!
— Я хочу, чтобы он остался там навсегда, — проговорила Бетти Шрайвер, встала и жестом пригласила журналиста следовать за ней.
Вместе они прошли по коридору в другую часть дома. Остановившись перед одной из дверей, Бетти Шрайвер взялась за ручку и сказала:
— Я надеюсь, что он будет сидеть в камере смертников, пока не умрет. А потом он предстанет перед своим Создателем и даст Ему ответ за свою ненависть и за то, что отнял у нас нашу маленькую девочку. Мне не нужна жизнь Фергюсона. Мне не нужна и его смерть. Пишите то, что считаете нужным, мистер Кауэрт, но помните вот об этом! — С этими словами Бетти Шрайвер распахнула дверь комнаты.
За дверью была спальня девочки. Бело-розовые обои на стенах, мягкая удобная кровать. Повсюду лежали мягкие игрушки с большими грустными глазами. С потолка свисали два ярких мобиля. На стенах висели картинки с изображением балерин и плакат с гимнасткой Мэри Лу Реттон. На полках Кауэрт заметил много книжек — «Мисти из Чинкотига», «Черный красавчик» и «Маленькие женщины». На столе стояла фотография Джоанны Шрайвер в невероятном макияже, одетой по моде двадцатых годов, а рядом — коробка, доверху наполненная разноцветной бижутерией. Угол комнаты занимал большой кукольный домик со множеством маленьких куколок. На спинке кровати висело пышное розовое боа.
— Мы не трогали здесь ничего с того самого утра, когда дочурка ушла от нас. Такой эта комната и останется навсегда, — сказала Бетти Шрайвер.
На глаза матери убитой девочки навернулись слезы, и она, всхлипывая, отвернулась к стене. Через несколько мгновений Бетти Шрайвер, пошатываясь, покинула комнату своей убитой дочери. За неплотно закрытой дверью послышались рыдания.
Кауэрт вернулся в гостиную. Отец убитой девочки неподвижно сидел на диване, по его щекам струились слезы. Журналист зажмурился, и перед его внутренним взором предстала комната Джоанны Шрайвер с ее наивными украшениями и разными штучками, столь дорогими для маленьких девочек. У Кауэрта защемило сердце, всхлипывания убитой горем матери звучали у него в ушах как раскаты грома. Журналист махнул детективу Уилкоксу и направился к выходу, понимая, что никогда не забудет увиденного в этом доме. Он подумал было извиниться перед Джорджем Шрайвером и поблагодарить его, но тут же понял, что его слова бессильны развеять отчаяние несчастного отца. Кауэрт предпочел просто тихо удалиться, как человек, совершивший гнусное злодеяние.
Репортер молча сидел в кабинете лейтенанта Брауна. Детектив Уилкокс, не обращая на него внимания, сидел за столом и рылся в толстой папке с надписью «Шрайвер». Покинув дом родителей убитой девочки, Кауэрт и Уилкокс не обменялись ни словом.
Обнаружив то, что искал, Уилкокс вывел Кауэрта из состояния задумчивости, бросив перед ним на стол желтый конверт из толстой бумаги:
— Вот. Я видел, как вы глазели на фотографию хорошенькой Джоанны в гостиной Шрайверов. А теперь посмотрите-ка, на что она стала похожа после того, как Фергюсон с ней разделался.
Напускное дружелюбие Уилкокса будто испарилось — теперь он говорил так, словно ему хотелось плюнуть журналисту в лицо.
Кауэрт молча взял конверт и достал снимки. Самый первый был самым страшным. Джоанна Шрайвер лежала на столе патологоанатома перед вскрытием. Ее лицо все еще было измазано кровью и грязью. Она была обнажена. Кауэрт увидел порезы и колотые раны, изуродовавшие ее только начавшую формироваться грудь. На животе и в паху также был десяток ножевых ранений. Журналист подумал, что его сейчас вырвет, но не мог оторвать глаз от мертвого лица девочки. Оно распухло за долгие часы, проведенные в болотной воде, и казалось дряблым. На мгновение Кауэрт задумался о многочисленных трупах, виденных им на месте преступления, и о сотнях фотографий с результатами вскрытия, касавшихся судебных процессов, которые он освещал в газете. Взглянув еще раз на снимок останков Джоанны Шрайвер, журналист убедился, что даже смерть не сумела до конца стереть следы счастливого детства с ее лица. От этой мысли Кауэрту стало еще хуже.
Он стал рассматривать остальные фотографии. В основном это были снимки с места преступления — труп девочки, только что извлеченный из болота. Брюс Уилкокс не соврал: вокруг было бесчисленное множество грязных следов. Разглядывая фотографии, Кауэрт все больше убеждался в том, что к моменту прибытия полиции место преступления было безнадежно затоптано. Внезапно за спиной журналиста распахнулась дверь, и Уилкокс воскликнул:
— О господи, Тэнни! Как же ты долго!
Повернувшись, Кауэрт увидел лейтенанта Теодора Брауна.
— Мистер Кауэрт? Очень приятно! — сказал полицейский, протягивая руку журналисту.
Тот застыл с разинутым ртом. Тэнни Браун был огромен, как полузащитник в американском футболе, — метра два, не меньше, широкие плечи, огромные мускулистые руки, короткая стрижка и очки. Однако больше всего Кауэрта поразило то, что лейтенант Браун был стопроцентным негром с иссиня-черным цветом кожи.
— Что-то не так, мистер Кауэрт? — спросил Тэнни.
— Нет-нет, все в порядке, — наконец пришел в себя журналист. — Я просто не знал, что вы чернокожий.
— А вы в большом городе, наверное, думаете, что в глубинке в полиции служат только такие красавчики, как Уилкокс?
— Да нет, конечно же нет. Я просто немного удивился, и все. Извините!
— Не стоит извиняться. — Лейтенант Браун говорил ровным голосом, произношение выдавало образованного человека. — Я уже привык к тому, что, увидев меня, многие почему-то удивляются. Между тем отправьтесь в Мобил, Монтгомери или Атланту, и увидите там гораздо больше чернокожих в полицейской форме, чем ожидаете. Все меняется, меняется даже полиция, хотя, честно говоря, подозреваю, что вы в это не очень-то верите.
— Почему?
— Потому, — таким же ровным и спокойным голосом, как и раньше, продолжал лейтенант Браун, — что вы здесь только из-за того, что верите в ложь, которую преподнес вам этот подлый убийца и повторили его адвокаты.
Кауэрт молча уселся обратно. Лейтенант Браун опустился на стул, где раньше сидел Уилкокс, а детектив пристроился рядом с начальником.
— И вы им всем верите? — внезапно спросил у журналиста Тэнни.
— А что? Какая вам разница, кому я верю, а кому нет?
— Мне хочется все упростить. Если бы вы сказали, что верите в то, что мы с помощью побоев вынудили Фергюсона оговорить себя, наш разговор был бы весьма коротким. Я бы сказал, что мы его не били, и делу конец. Вы бы написали в газете то, что считаете нужным, и это имело бы те или иные последствия или не имело бы никаких последствий. Вот и все.
— Давайте не будем так упрощать.
— Хорошо… Так что же вы желаете знать?
— Все. С самого начала. И в первую очередь я хочу знать, почему вы арестовали именно Фергюсона. А также все о его признании. И пожалуйста, ничего не опускайте в вашем рассказе. Ведь именно этого же вы требуете от тех, кто дает вам показания!
Поудобнее устроившись на стуле, Тэнни Браун невесело усмехнулся:
— Это верно. — Он стал раскачиваться на стуле, не выпуская Кауэрта из поля зрения. — Дело в том, что Роберт Эрл Фергюсон был первым в коротком списке подозреваемых с того самого момента, когда был обнаружен труп девочки.
— Почему?
— Его подозревали и раньше. В других нападениях.
— Что?! Он ничего мне об этом не говорил! В каких еще других нападениях?!
— Примерно в шести изнасилованиях в округе Санта-Роза, а также на территории штата Алабама, неподалеку от Атмора и Бей-Минета.
— Какие у вас улики, подтверждающие, что эти изнасилования совершил Фергюсон?
— Никаких, — покачал головой Браун. — Просто он подходит под описание насильника, которое нам удалось получить в результате совместной работы с тамошней полицией. Кроме того, все эти изнасилования были совершены именно тогда, когда Фергюсона не было в университете. Он как раз приезжал на каникулы к своей бабке.
— Ну и что?
— Ну и ничего…
— Вот именно что — ничего. Вы не можете предъявить в суде никаких доказательств причастности Фергюсона к этим изнасилованиям. Полагаю, вы показывали его фотографию изнасилованным женщинам?
— Да, но ни одна его не опознала.
— А лобковый волос из его автомобиля? Ну, тот, что был не Джоанны Шрайвер. Вы сравнили его с волосками жертв?
— Да, но совпадений не выявлено.
— Он насиловал их так же, как Джоанну Шрайвер?
— Нет, каждый из этих случаев имеет что-то общее с убийством в Пачуле, но и во многом от него отличается. Пару раз насильник угрожал жертвам пистолетом, в остальных случаях — ножом. Двух женщин он проследил до дому. Одна попалась во время спортивной пробежки. Каких-то особых закономерностей мы не усмотрели.
— Изнасилованы белые женщины?
— Да.
— В возрасте Джоанны Шрайвер?
— Нет, взрослые.
— А знаете ли вы, лейтенант, что гласит статистика ФБР о том, насколько часто чернокожие насилуют белых женщин?
— Нет. Но вы-то наверняка это знаете.
— Да, знаю! — не унимался Кауэрт. — Это менее четырех процентов от общего числа изнасилований в Соединенных Штатах. Вопреки распространенному мнению, такие случаи единичны. Сколько раз негры насиловали белых женщин в Пачуле до Фергюсона?
— Насколько я помню, ни разу. И не нужно мне тут лекций читать! — сверкнул глазами лейтенант Браун, а Уилкокс злобно засопел и заерзал на стуле.
— Ерунда эта ваша статистика! — прошипел он.
— Неужели? — вскинул брови Кауэрт. — Как бы то ни было, выходит, Фергюсон как раз вернулся в Пачулу на каникулы.
— Ну да…
— И насколько я понял, здесь его никто не любит.
— Это верно. Фергюсон — заносчивый мерзавец, он сам никого не любит.
— Вы хоть сами понимаете, насколько это глупо? — не сводя глаз с Брауна, спросил Кауэрт. — Человек приехал на каникулы к бабушке, а его тут же обвинили в изнасиловании и убийстве. Как же ему после этого вас любить?!
Тэнни Браун хотел было огрызнуться, но сдержался и медленно проговорил:
— Да, вы правы, это глупо. Но откуда же нам тут быть умными?
Лейтенант прищурился, а Кауэрт подался вперед на стуле.
— Так почему же вы поехали арестовывать именно Фергюсона? — проговорил журналист и подумал: «Сейчас я тебе покажу, где раки зимуют!»
Браун начал было что-то бормотать, но осекся и закрыл рот. Догадавшись, что именно хотел сказать лейтенант, Кауэрт произнес это за него:
— Вы поехали за Фергюсоном, потому что вам это подсказывало шестое чувство? Да? Полицейские же всегда все чувствуют! И, не задумываясь, поступают так, как им велит интуиция. Правда?
— Брюс говорил мне, что вы не лыком шиты! — снова сверкнул глазами Браун. — А теперь я сам в этом убедился.
— Я просто делаю то, что сделали бы на моем месте вы сами, — смерив лейтенанта ледяным взглядом, сказал Кауэрт.
— Ничего подобного, — язвительно возразил тот. — Я не стал бы спасать этого подлого убийцу от электрического стула.
— Значит, вы все-таки убеждены в том, что Фергюсон мне солгал?
Вскочив на ноги, Браун зашагал по кабинету, напряженно думая. Он напоминал бегуна перед стартом. Мышцы его тела играли, и Кауэрт понял, что лейтенант Браун не из тех, кому нравится, когда их загоняют в угол маленького кабинета каверзными вопросами.
— Он мне сразу не понравился, — проговорил наконец полицейский. — В самый первый раз, когда я его увидел. Это было еще до убийства Джоанны Шрайвер. Я понимаю, что мои личные впечатления уликами не считаются, но он все равно мне сразу не понравился.
— И когда же вы увидели его в первый раз?
— За год до убийства. Я прогнал его от здания школы. Он сидел там в машине и смотрел, как из школы выходят дети.
— А сами-то вы как там оказались?
— Я приехал за дочерью и увидел его там. После этого я видел его еще несколько раз. И каждый раз его поведение меня чем-то настораживало. Он неизменно оказывался в неподходящем месте в неподходящее время. Один раз он медленно ехал вдоль по улице вслед за идущей молодой женщиной. Причем заметил это не только я! Потом двое патрульных полицейских доложили мне, что тоже это заметили. Один раз его застукали в полночь на задворках небольшого жилого дома, где он ошивался без видимых причин. Когда мимо проезжала патрульная машина, он попытался скрыться. Конечно, никаких обвинений ему предъявлено не было, но все-таки…
— Это еще не улики.
— Я вам уже говорил, — не выдержав, наконец повысил голос лейтенант Браун, — нет у нас никаких улик! У нас есть только впечатления. А какое, по-вашему, у нас должно остаться впечатление, когда мы застукали его вылизывавшим свою машину?! И при этом он уже успел отрезать кусок от коврика! Кроме того, не успели мы задать ему ни одного вопроса, как он сам завопил: «Я ее не убивал!» А потом он сидел тут с наглым видом, потому что знал, что у нас нет никаких улик. И все-таки это было не зря. Ведь в конце концов он сам во всем признался!
— А где же нож, которым он убил девочку? Где его перепачканная кровью и грязью одежда?
— Он нам этого не сказал.
— А сказал он вам, как он выследил Джоанну Шрайвер? Как он уговорил ее сесть к нему в машину? Что он ей при этом сказал? Он рассказал вам о том, как она потом отбивалась?.. Что же он вам вообще рассказал?!
— Вот! Читайте сами! — Лейтенант Браун вытащил несколько листков из папки на столе и протянул их журналисту.
Это была стенограмма признания Фергюсона, записанная в суде. Все признание занимало три страницы. Сначала оба детектива разъяснили Фергюсону его права, особенно напирая на то, что он имеет право требовать присутствия адвоката. Изложение подозреваемому его прав занимало целую страницу из трех. Потом полицейские спросили у Фергюсона, понял ли он то, что ему только что разъяснили, и Фергюсон ответил, что понял. Первый заданный ему вопрос звучал чисто по-полицейски: «Находились ли вы в три или около трех часов пополудни на углу улиц Гранд-стрит и Спринг-стрит, рядом с расположенной там средней школой?» На этот вопрос последовал односложный ответ Фергюсона «да». Затем полицейские спросили, видел ли он девочку, которую звали Джоанна Шрайвер, и он опять ответил «да». Потом полицейские подробно изложили свою версию происшедшего, формулируя каждую фразу в виде вопроса, а Фергюсон неизменно отвечал утвердительно. При этом версия полицейских не содержала ни одной сколь-либо существенной детали. Когда Фергюсона спросили об орудии убийства и о некоторых других важных моментах, тот ответил, что ничего не помнит. Последний вопрос был задан для того, чтобы установить умышленный характер убийства. Своим ответом на этот вопрос Фергюсон приговорил себя к камере смертников: «Отправились ли вы в указанное время в указанное место с целью похитить и убить девочку?» — «Да».
Кауэрт покачал головой: Фергюсон повторял «да» как заведенный.
— Не очень убедительное признание. — Журналист повернулся к полицейским.
Давно не находивший себе места Уилкокс наконец не выдержал и взорвался. Вскочив на ноги, он погрозил Кауэрту кулаком:
— Чего вам вообще от нас надо?! Да поймите же, это он! Это он ее убил! Это правда!!!
— Правда? — скептически усмехнулся Кауэрт, и Уилкокс потерял самообладание.
Схватив журналиста за лацканы пиджака, он рывком поднял его на ноги:
— Сейчас ты у меня поухмыляешься, сволочь!
Тэнни Браун стремительно подался вперед и одной рукой пригвоздил к месту своего малорослого подчиненного, не обращая внимания на шипевшего от негодования Уилкокса. Тот явно хотел что-то сказать своему начальнику, потом повернулся к Кауэрту и наконец, в бессильной злобе сжав кулаки, выскочил из кабинета.
Поправив пиджак, журналист снова неловко устроился на стуле. Придя в себя, он обратился к Брауну:
— И после этого вы станете утверждать, что Уилкокс не бил Фергюсона? Что все тридцать шесть часов допроса детектив Уилкокс сохранял самообладание?
Сообразив, чем ему грозит дикая выходка подчиненного, лейтенант Браун сокрушенно покачал головой:
— На самом деле Уилкокс действительно пару раз его стукнул. Но это было в самом начале, и я сразу его остановил. Он просто влепил Фергюсону пару пощечин.
— Он не бил Фергюсона кулаком в живот?
— Нет, конечно нет.
— А телефонной книгой?
— Это старый известный прием, — с удрученным видом пробормотал Браун, — но Уилкокс не бил Фергюсона телефонной книгой. — Впервые за все время разговора лейтенант отвернулся от журналиста и взглянул в окно. — Просто не знаю, как до вас достучаться, мистер Кауэрт. Попробуйте понять, до какой степени все мы переживали смерть Джоанны. Мы до сих пор ее переживаем. А нам с Уилкоксом пришлось хуже всех — мы вели следствие посреди слез, проклятий и истерик. Нам было очень тяжело. Мы не звери и не изуверы, но нам нужно было во что бы то ни стало найти убийцу. Я не спал четверо суток, у нас тут вообще никто не спал. И наконец мы его нашли, а он сидел здесь и как ни в чем не бывало ухмылялся. Как же Уилкоксу было не вспылить! Это Фергюсон довел нас до такого состояния своим поведением. А это признание… Конечно, это не самое шикарное признание на свете, но ничего другого нам от этого скрытного негодяя добиться не удалось. Да и то, чего мы добились, как видите, выглядит не очень убедительно. Основания для вынесенного Фергюсону приговора вряд ли можно назвать вескими, и мы это прекрасно понимаем. А теперь явились вы и своими вопросами пытаетесь расшатать и эти хлипкие основания. Как тут не вспылить… И все равно приношу вам свои извинения за поведение Уилкокса. И за то, что я отправил вас к родителям Джоанны. Но поймите меня! Больше всего на свете я хочу, чтобы Фергюсон понес заслуженное наказание. Как я взгляну в глаза ее родителям, если он выйдет на свободу? Как я взгляну в глаза своим близким? Я не смогу больше уважать себя самого, если Фергюсон отвертится от электрического стула…
Излив душу, лейтенант Браун повернулся к Кауэрту.
Но журналист был опьянен своим успехом и решил добить полицейского:
— Вы берете с собой огнестрельное оружие в помещение для допросов?
— Нет. Всем известно, что оружие туда брать нельзя. Мы сдаем его дежурному сержанту. А что?
— Встаньте, пожалуйста.
Пожав плечами, лейтенант поднялся на ноги.
— Покажите мне ваши щиколотки.
— Что?! — недоуменно пробормотал Браун.
— Ну пожалуйста, лейтенант, сделайте мне такое одолжение, очень прошу вас.
— А, так вы хотите увидеть вот это?! — злобно прошипел полицейский, поставил ногу на стул и поднял штанину.
На ноге была коричневая кожаная кобура с маленьким короткоствольным револьвером тридцать восьмого калибра. Продемонстрировав свой пистолет, лейтенант Браун опустил штанину.
— И вы, конечно, не целились из этого пистолета в Фергюсона и не угрожали ему пристрелить его на месте, если он во всем не признается?
— Конечно же нет!
— И вы не нажимали на спусковой крючок, прицелившись в Фергюсона, зная, что в барабане револьвера нет патрона?
— Нет.
— Так откуда же Фергюсону знать о том, что у вас под штаниной пистолет, если вы его вообще не извлекали?
Лейтенант Браун с ненавистью покосился на Кауэрта:
— Наш разговор закончен, — и указал журналисту на дверь.
— Ошибаетесь, — проговорил Кауэрт, — наш разговор только начинается!
