~~~

Черное раздвинулось настолько, чтобы внутрь просунулась рука, несколько раз потрясла ее за плечо, поставила ее на ноги в одной фланелевой ночнушке и гольфах, обернула вокруг нее Бабулино пальто. Сон не стал ей зашнуровывать ботинки, а обратился поездкой в грузовике — тот ехал сквозь белый тоннель в ночи, по ветровому стеклу ползли белые комочки и растекались лужицами под дворниками. Даже сквозь завесу сна она носом чуяла дядю Слезку. С нею были его запах и звуки, совсем рядом, но она думала на такой низкой передаче, что не верила толком, сумеет ли проснуться, пока он не потрогал ее за ногу, и от его ногтя не заболела ссадина. Рывок боли она почуяла даже сквозь пилюли, затем увидела дядино лицо, между ног зажата бутылка виски, а по растрескавшемуся сиденью между ним и ею ездят десантный автомат и обрез.

Он сказал:

— Давай тогда так и сделаем, девочка. Нахуй ждать. Поехали, поворошим их муравейник, поглядим, что получится.

Может, она ему что и ответила, а может, и нет, она так и не поняла, но он не сводил с нее глаз, и глаза эти были выжженными точками на мерцающем лице. Потом кивнул, — стало быть, какие-то слова изо рта у нее вылетели, хотя она не знала, на что именно согласилась, это ее озадачивало, пока мыслями не сошлись воедино несколько возможностей, не перепугали ее. Она поежилась, как-то подтянулась на сиденье. Откатила вниз окно, высунула вялую голову под холодный ветер. Мимо белой спешкой проносились какие-то места, исчезали. Ри закрутила окно опять, повернулась к дяде, спросила:

— Что я только что сказала?

— А?

— Я только что на что-то согласилась или что?

— Ха-ха-ха, девчоночка. Ты со мной давай не умничай. Скоро уже приедем.

Вздрогнув, она вдруг поняла, что снова видит обоими глазами. Один давал ей лишь замочную скважину посмотреть, узкую щелочку, но так все равно пейзаж гораздо устойчивей. Смотреть, правда, было особо не на что — белая глухомань, белое сверху летит и белое в землю втаптывается. На перекрестке Ри всматривалась, искала хоть какие-то знаки, чтобы понять, куда он ее везет. Огоньки в домах и на дворах — тусклые тлеющие мазки. Когда грузовик вспрыгнул на мост и шины застучали по стыкам покрытия, внизу она заметила воду. Вода съедала падавшие снежинки, виднелась черной шеей меж развернутыми плечами белого — и Ри узнала по виду эту шею воды, поняла, что они переехали Биг-Чинкапин-Крик.

Сказала:

— Ой нет. Думаешь, правда так надо?

— Больше ничего не придумал.

— Ты к Охламону Лерою едешь, правда?

— Я же тебе уже это сказал.

— Я в первый раз не услышала.

— Теперь слышишь. — Он взял бутылку виски, сунул ей прямо в руки. — Хлебни-ка да держись крепче, девочка. Я на фене и не жрамши который день — и я заебался уже ждать, когда срань какая произойдет.

Ри обожгло горло и в груди, затем она завинтила пробку, положила бутылку на сиденье. Машину Слезка вел так, точно дорога была трехполосной, но все равно недостаточно широкой. Грузовик мотало с края на край — и быстро. Бутылка скатилась и уткнулась ей в бедро, она приложилась к ней еще раз на вершине долгого подъема — с этого холма, показалось ей, они сейчас слетят куда-то между здесь и дном. Ри закрыла глаза и отдалась качке, скользя вниз, услышала, как напряглись тормоза, хрюкнула передача, расхохотался дядя Слезка. Она закрыла глаза и отлетела на виски и таблетках, провалилась в мелкий добровольный сон, что быстро углубился, а когда глаза ее открылись опять, перед ними был сельский дом, к стеклу грузовика, на которое она опиралась лицом, прыгала собака — зубы оскалены, губы в нескольких пенных дюймах от ее рта.

Слезка стоял на ступенях широкого крыльца каменного дома, лампочки на этом крыльце горели ярко. Вокруг кипели снежные хлопья. Собака, рыча, отбежала к крыльцу, он ее пнул, и пес отлетел кувырком за кусты в снег, опять кинулся Ри на лицо, с рыком. В дверях стоял кто-то в красной футболке, в руке пистолет, который он на дядю Слезку не наставлял, а двигал — вверх-вниз. Она догадалась — Охламон Лерой. Догадалась… услышала, как колеса грузовика хрустят свежим снегом, но глаза открывать не стала, не хотела, даже когда бибикнула машина, залаяла шавка, отвратительно захохотали, не хотела открывать их, пока движение не прекратилось, близко не зазвучали голоса, — тогда только она увидела двух женщин и мужчину: они стояли в лучах фар, о чем-то говорили со Слезкой. В лучах неслись снежные хлопья, теперь их сдувало сбоку вместе со снежинками помельче, и они зудели летней мошкарой, вмазываясь в ветровое стекло.

Мужчина смеялся, широко махал руками в свете фар. Две женщины накинули себе на прически куртки, сбились вместе. То была стоянка на заправке — на перекрестке трассы Би-би и Хини-Кросс-роуд, там же круглосуточный продуктовый и ломбард. Ри отплыла, затем ей в стекло стукнули костяшки пальцев, она опустила окно. Две женщины подошли ближе лучше рассмотреть ее лицо, ближайшую Ри узнала — Китти Тёртелл, урожденная Лэнган, костью легка и весьма приличная певица местных горных песен. Китти сказала:

— Ах ты, бедненькая, побитая вся, деточка, эти бабы из Хокфолла тебе точно всю жопку отбили, а?

— Похоже на то.

— Да и не только похоже.

Вторая деваха чуть присела, получше разглядеть кабину, и Ри ее узнала — Долли, Джин Долли из Боби. Джин опустила крепкие запотевшие очки, вперилась в исцарапанную щеку Ри, в распухшую губу и не разгибалась, качая головой, а потом выпрямилась, сказала:

— Я с этими суками толстожопыми сама когда-то, блядь, так помахалась, что о-ё-ёй. Навалились на меня так же ссыкливо все, как вот и на нее.

Китти схватила Джин за руку, дернула, сказала:

— Не смей и ты еще привыкать так языком трепать, слышишь меня?

— Про это надо говорить.

— Только осторожнее где, милочка.

— Я правду буду говорить там, где мне, блин, захочется.

— Только про них лучше шепотом все равно.

Женщины повернулись спиной к ветру, спиной пошли к заправке. Ри закрутила обратно окно, прислонилась лицом к холодному стеклу, опять быстро отключилась. Ее укутало в черноту, но не полную — мешали бледные черточки сознания, жужжали внутри этого черного. Когда глаза ее крутнулись и открылись, она влилась в какое-то облако — густое и усталое, оно осело на землю. Окна заиндевели и заледенели, за ними низко стелился туман. Сквозь изморозь и туман виднелись красный и зеленый огни, и Ри проскребла ногтем дырочку, увидела рекламу пива над дверью в дом из бетонных блоков — некрашеный водопой, без окон, без названия, лишь пивная вывеска. Ри знала — это точка Ронни Вона, да и название у нее наверняка имелось, только на ум никак не шло. Рядом с грузовиком на стоянке стояло пять-шесть других машин.

Она вся дрожала, шмыгала носом — и потянулась к бутылке виски. Пила и отрыгивалась, потом толкнула дверцу, шагнула в бормочущую, трепещущую непогодь. Плотнее запахнула Бабулино пальто поверх фланелевой ночнушки, в незашнурованных ботинках пошаркала к питейной. Когда зашла, к ней обернулись восемь-десять изможденных мужиков. Из вульгарного автомата блеяла как раз такая сельская музыка, которую она терпеть не могла, а посередине в мокрых сапогах поодаль друг от друга танцевали две потасканные тетки. От стойки голову повернул Слезка, увидел Ри, показал. Сообщил бармену:

— Вот она какая.

— Да не ужасно она выглядит, мужик.

— Выглядела б ужасно, посмотри ты на все остальное.

Ри стояла, сонно-обдолбанная, как маленькая, Бабулино пальто спереди распалось, выглянула коротенькая фланелевая ночнушка, избитые голени.

— Не надо сюда эту девочку пускать, Слезка. Я в смысле, и трех минут не пройдет, как дятел какой-нибудь пьяный заглядится на нее и…

В натопленной комнате от густого свернувшегося воздуха Ри покачнулась. Воздухом этим здесь будто уже подышали много раз, он весь усох и завонялся от пьяных ртов, что прикуривают одну от одной. Ри присела было на пластмассовый стул, но все тут на нее как-то надвинулось — запахи, огни, эта музыка, — и она вместо этого развернулась, опять вывалилась на улицу. От ветра засаднило кожу, и она села в кабину, прислонилась к стеклу, закрыла глаза.

Вскоре грузовик завелся, Слезка сказал:

— Блин, девочка, я тебя даже побитую мог бы там выдать за трех мужиков. Интересует?

— Меня, наверное, сейчас стошнит.

— Я так им и сказал.

— Блин — меня сейчас точно вырвет.

Слезка выехал на дорогу, невидимую под складывающимся снегом, разогнал грузовик довольно бодро. Мельком глянул на Ри, сказал:

— Так трави, блядь, в окно. Сколько выйдет, все вываливай.

Она высунула голову на холод и протранслировала жаркую мешанину старой проглоченной еды сугробам. Но ветер эту горячую кашу изо рта налепил обратно на борт машины, кляксы рвоты заляпали капот. Ри держала голову снаружи, пока щеки не онемели, пока из глаз не потекла вода, не загустела в ресницах. Втянулась обратно, подняла стекло, головой обмякла, глаза закрылись. Сказала:

— Я не стремлюсь замуж.

Слезка вдруг кинул грузовик юзом, остановил посреди взбитой пушистой белой дороги. Вперился в заднее зеркальце, большие пальцы выстукивали причудливый короткий ритм по рулю. Он барабанил пальцами, глядел на огни пивной вывески в зеркальце позади, пока не сказал:

— Что-то не нравится мне, как он кое-что сказал там.

Слезка дал задний ход, и машина взвыла, когда он надавил на газ. Он метил в собственные колеи, но его мотало по всей дороге. Чтобы свернуть на стоянку, гнал грузовик чересчур быстро, поэтому тот затормозил прямо на дороге перед въездом, Слезка выскочил, дверца осталась болтаться. С платформы грузовика схватил топор, затем прямо по сугробам двинулся через обочину к ряду машин на стоянке. Их все замело, он прошел мимо двух грузовиков и еще одной машины, пока не поравнялся с неким крупным седаном. Расчистив окошко на ветровом стекле, заглянул внутрь, но в чем-то вроде не убедился. После чего лег грудью на капот и широкими махами счистил весь снег, пока не обнажился весь перед машины. Тогда Слезка отступил на шаг, оглядел решетку радиатора и фигурку на капоте, размахнулся топором и пробил в ветровом стекле дыру. Снег просел, ссыпался внутрь вместе с крошевом стекла. Слезка ударил в стекло опять, чтобы снегу тонулось быстрее, после чего как ни в чем не бывало вернулся к грузовику, грохнул топором о платформу. Сел за руль, сказал:

— Надерзил. Нахально как-то прозвучало.

Ри увидела, как распахнулась дверь питейной, и один, два, затем три человека вышли под снег посмотреть, как Слезка уезжает. Подумала, не пустили бы вслед грузовику пару жаканов или еще что-нибудь, но мужчины никак не махали руками, не орали никаких слов, которые не захочется услышать. Ри обернулась, смотрела на них, пока не скрылись с глаз. Затем повернулась вперед, открыла бутылку, быстро отпила.

— Можно, мы домой поедем? Тут, блядь, такая холодрыга.

— Те мои пилюли, что тебе Виктория дала, они меня вырубали в сон с самой вершины, когда я так улетал надолго.

— Я не захватила.

— Сам-то не засну нипочем, если так улетаю. Виски тоже помогает, но медленно.

— Дома еще немного осталось.

Снегопад почти иссяк, но ветер дул по-прежнему резко. За десять минут навстречу им попались три машины, и Ри заметила желтые огни снегоуборщика, что распахивал снег на главной трассе в долине. Слезка свернул с наезженных дорог на какие-то проезды в лесах, Ри раньше никогда их не видела, колеса с трудом заезжали на бугры, скользили на поворотах. Везде они торили путь. Наконец Слезка повернул на какой-то белой прогалине между покосившимися скальными колоннами, заехал за них на несколько футов, остановился. То было заброшенное семейное кладбище на задворках чьего-то участка, и высокие лучи освещали надгробья, обряженные снегом.

Слезка сказал:

— Всегда любимые места были.

Могильные камни были старые, такие со временем сереют-зеленеют, а в холод часто раскалываются. Трещины по ним идут острыми углами, или они распадаются на осколки, а их десятки лет разносит вокруг. Больше камней тут упало, чем осталось стоять. Ри шагнула из кабины следом за Слезкой, тот уже петлял среди надгробий. Прошедшие годы не затерли на всех камнях имена до пробелов, и фамилия Долли крупными буквами виднелась на стольких, что кожа у Ри пошла жутью.

— Мы куда это, к черту, приперлись?

Слезка менял курс быстро, топотал сквозь снег туда, затем сюда, а она ходила за ним, пьяная, в хлопающих ботинках. Он остановился, приложил руку к уху, сказал:

— Вот где… не стоит мне говорить, где это.

— Что мы делаем?

— Ищем непросевшие горбы.

Он оглядел все кладбище, дыхание жестко клубилось у него изо рта, улетало к вершинам деревьев. Присел у надгробья, поднес вспыхнувшую спичку к сигарете, затем обдул дымом ближайшее имя. Похлопал по камню, скользнул пальцами в уцелевшие буквы, сказал:

— Одиноко тут — оттого местечко и любимое.

— Ты говоришь…

— Так и раньше делали, девочка.

Ри попятилась, споткнулась, глядя, как его пальцы нежно гладят имя над могилой. Повернулась, и ее мощно потянуло бежать, бежать к грузовику или папе, но растоптанные ботинки соскользнули с ног, отлетели. Успокаиваться пришлось в одних мокрых гольфах, искать обувь в снегу. Ботинки она донесла до грузовика, залезла в кабину и туго их зашнуровала, бантики затянула потуже. Села прямо и жестко, поднесла бутылку, полилось.

Забравшись в кабину, Слезка произнес:

— Не та ночь сегодня. Снег.

— Ага. Повсюду.

Он выехал с кладбища, двинулся тем же путем, что приехали. Их дорога была истерзана комьями льда и сломанными ветками. Снег прекратился, и половина неба теперь была цвета запруды у источника, такой же ясной. Ри смотрела на звезды, что сияли так ярко, так явно и блестяще, и не понимала, что они значат — то же самое, что камни в воде ручья, или нет.

— Если застрянем, сможешь подтолкнуть?

— Маловата я для помощи.

— Могла б рулить, если я толкать буду.

— У меня никогда не было машины, мужик.

— Мне все равно самому толкать неохота.

Они добрались до главной трассы долины, поехали вплотную к снегоуборщику. Тот ярко мигал желтыми огнями, и отвал его ревел драконом, сдирая снег с дороги. За снегоуборщиком взметалась белая ярость, он разбрасывал возбужденную тучу снежной пены, которая распадалась у самой земли, плевалась во все стороны. Слезка включил дворники, потом начал отставать. Глаза у него то и дело закрывались, снова взрывались, опять никли. Когда веки смеживались, грузовик забирал себе всю середину дороги. Снегоуборщик уезжал все дальше, а глаза у Слезки уже совсем почти закрылись, когда сзади грузовик обмахнули мигалки. Слезка глянул в зеркальце, но не остановился. Вякнула сирена, и он съехал на обочину, откатил окно, выключил дворники.

Ри изогнулась поглядеть в заднее стекло. От мигалки кружилась голова, а фары сзади били в грузовик жестоко. Она прикрыла глаза ладонью, прищурилась. То был Баскин — в зеленой форме помощника шерифа, в официальной шляпе. Подошел к грузовику со стороны Слезки, но остановился, не дойдя нескольких шагов, сказал:

— Выключи двигатель.

— По-моему, не стоит.

— Выключай и выходи, руки держи так, чтоб я видел.

Слезка головы не повернул, но глаза скосил — на Баскина в боковом зеркальце. Правая рука его ползла к автомату. Сказал:

— He-а. Сегодня я нихуя не буду делать, что ты мне ни скажешь.

Ри следила за рукой Слезки — она сомкнулась на стволе, — а все внутри у нее будто вспотело вдруг, и эти потные внутренности подпрыгнули ей в глотку. Заметила, как Баскин уронил руку на кобуру, сделал шаг к заду грузовика. Ри смотрела на обрез на сиденье между собой и дядей и вся тряслась.

В яркости огней и вихре красок Баскин выглядел, скорее, тенью в широкополой шляпе. Произнес:

— Вышел, Слезка. Быстро вышел!

Тот ответил:

— Ты кому про Джессапа сказал, а? Хуй ты мутный, блядь. Кому?

Несколько секунд Баскин стоял молча, поза его начала убывать, потом шумно вдохнул, вытащил из кобуры пистолет.

Ри поползла пальцами к обрезу, думая: «Вот как случалось все внезапное, что потом не отступало уже никогда».

— Я тебе отдал… это, к черту, законное требование. Я предъявил тебе законное требование, к черту.

Из Слезки вырвалось что-то вроде опаленного смешка, он дернул автомат на колени, согнул палец у крючка. Похоже, перехватил взгляд Баскина в зеркальце. Пристально посмотрел туда, пощелкал пальцем по раме приклада несколько раз — щелк, щелк, щелк, — затем сказал:

— Ну что, наше время пришло?

Слезка снял ногу с педали тормоза и спокойно выкатился на отчищенную дорогу, поехал по ней к дому. Ри смотрела на Баскина, а тот стоял один на дороге позади, рука с пистолетом болталась, затем присел на колено в редкий снег, нанесенный порывом ветра, лицо вниз, и шляпа слетела у него с головы, но он успел ее поймать, пока не унесло.