Глава 31

Дженнифер сидела на кровати, зажмурив глаза, скрытые под маской, и пытаясь восстановить в памяти, как выглядела комната, в которой она жила у себя дома. Она старалась воспроизвести облик всех находившихся там вещей — всего, что только могла вспомнить, с точностью художника воссоздавая мысленно каждую деталь обстановки, все цвета и формы. Игрушки. Картины. Книги. Подушки. Постеры. Стол стоял именно так, вспоминала Дженнифер. Покрывало на ее кровати было сшито из лоскутов красного, синего, зеленого и фиолетового цвета. На комоде стояла фотография десять на пятнадцать, запечатлевшая, как Дженнифер отбивает мяч головой во время молодежного футбольного матча. Ей потребовалось немало времени, чтобы собрать целостную картину из разрозненных частей: она боялась упустить из виду любую мелочь. Девушка получала наслаждение от каждого нового воспоминания — будь то сюжет и герои книжки, прочитанной ею в детстве, или то Рождество, когда она получила в подарок свои первые серьги. Ее прошлое постепенно вырисовывалось, словно картина на холсте, в очередной раз напоминая о том, что Номером Четыре она стала лишь несколько дней назад, но до этого в течение многих лет ее звали Дженнифер.

Она находилась в состоянии напряженной внутренней борьбы.

Несмотря на то что Дженнифер удалось-таки на какое-то мгновение украдкой подсмотреть, как выглядит место ее заточения, повязка на глазах существенно ограничивала ее внутренний мир. Иногда, когда она пробуждалась от своей полудремы, ей требовалось большое усилие, чтобы припомнить хотя бы что-то из своего прошлого. Все, что она ощущала, все звуки и запахи — все то, что происходило здесь, в темнице, и, как она знала, снималось на видеокамеру, — все это вносило сумятицу в ее самосознание. Порой ей казалось, что еще вчера не было никакой Дженнифер и никакой Дженнифер не будет завтра. Дженнифер существовала лишь в данную конкретную секунду. Она понимала, что должна изо всех сил бороться за жизнь, вот только с кем или с чем велась эта борьба — этого она понять не могла. Пленнице казалось, что лучше уж быть матросом, брошенным на произвол судьбы посреди бушующего зимнего моря. По крайней мере, тогда она знала бы, что ей нужно сопротивляться волнам и ветру и что, если она не удержится на плаву, непременно погибнет.

Внутренне девушка тряслась в истерике. Внешне она старалась сохранять спокойствие.

Дженнифер твердила себе: «Мне только шестнадцать. Я школьница». Она понимала, что еще слишком мало знает о мире. Она никогда не была в экзотических странах, не видела никаких удивительных мест. Она не была ни солдатом, ни разведчиком, ни преступником — никем из тех людей, чей опыт позволял бы понять природу тюрьмы, в которой она оказалась. Однако, как ни странно, сознание этого не угнетало ее. «Я кое-что знаю о жизни, — думала она. — И я не сдамся без боя». И хотя она прекрасно понимала, что лжет себе, ей было все равно. Дженнифер знала, что главное сейчас — максимально использовать то немногое, что ей известно.

А для этого, в свою очередь, требовалось мысленно восстановить во всех подробностях жизнь, которую она вела до того дня, когда рядом с нею притормозил фургон и из него выскочил неизвестный мужчина. Девушка вспоминала как хорошие моменты, так и плохие. Все было одинаково ценно, полагала она. Злость по отношению к матери, презрение к мужчине, который претендовал на роль отчима, — даже эти воспоминания укрепляли ее решительность.

«Рядом с комодом стоит черный металлический торшер с красным абажуром. Ковер — цветное покрывало, лежащее поверх старого, выцветшего, покрытого пятнами коврового покрытия. Самое заметное пятно — это когда я пролила томатный суп, который, на самом деле, нельзя было приносить из кухни, но я принесла. Как она орала! Тогда она назвала меня безответственной. И справедливо. Но я все равно стала спорить с ней. Как часто мы спорили? Раз в день? Нет, чаще. Когда я вернусь домой, она крепко меня обнимет и расскажет о том, как горько плакала, когда я исчезла, и от этого мне будет приятно. Мне не хватает ее. Я не думала, что когда-нибудь смогу произнести эти слова. У нее уже есть седые волосы — несколько прядок, которые она забывает подкрашивать, и я не знаю, стоит ли говорить ей об этом. Она может быть красивой. И она должна быть красивой. А я когда-нибудь стану привлекательной? Может быть, сейчас она плачет. Возможно, рядом с нею Скотт. Я все равно ненавижу его. Папа уже давно бы отыскал меня, жаль, что это невозможно. А Скотт — ищет ли он? И вообще, ищет ли меня кто-нибудь? Папа ищет меня, но он мертв. Это ужасно. Я лишилась самого дорогого, что было в моей жизни. Рак. Жаль, что я не могу наслать рак на мужчину и женщину, которые меня украли. Мистер Бурая Шерстка знает. Он всегда спал со мной рядом в постели. Он помнит, как выглядит моя комната. Но как же нам выбраться отсюда?»

Дженнифер знала, что камера фиксирует все, что она делает. Она понимала, что мужчина и женщина (Дженнифер не была уверена, кого из них двоих она боится больше) могут наблюдать за ней. Тем не менее она потихоньку — так, словно бы, стараясь не шуметь, она сумеет избежать внимания, — начала проводить кончиками пальцев по цепи, начиная от шеи и дальше двигаясь по направлению к петле в стене, куда эта цепь крепилась.

Первое звено. Второе. Звенья были гладкими на ощупь. Дженнифер представила, как должна выглядеть цепь. Серебристая, блестящая; купили ее, похоже, в зоомагазине. Звенья были не такими толстыми, как для питбуля или добермана. Но для нее — в самый раз. Девушка потрогала петлю, вкрученную в стену. Гипсокартон — догадалась она. Однажды, когда она ссорилась с матерью — Дженнифер вернулась домой позже своего «комендантского часа», — она со злости запустила пресс-папье в стену. Раздался гулкий удар, и пресс-папье упало на пол, оставив широкую дыру в стене. Матери пришлось потом вызвать мастера, чтобы тот заделал пролом. Гипсокартон не отличается особой прочностью. Может быть, она могла бы вырвать этот крюк? Дженнифер почувствовала, как ее губы беззвучно пошевелились, когда она мысленно задала себе этот вопрос. «Мужчине следовало бы учесть это обстоятельство, — подумала она. — Сила, с которой я бросила тогда пресс-папье, была совсем даже не девчачья, — напомнила себе Дженнифер. — В детстве папа учил меня метать мяч. Он любил бейсбол. Он подарил мне бейсболку с эмблемой „Ред Сокс“. И он научил меня правильным броскам. Отклонись назад как можно сильнее. Рука согнута в локте. Плечо не шевелится. Удар по мячу. Фастбол. Номер 95 на черном фоне».

Дженнифер едва заметно улыбнулась, но вовремя одернула себя, чтобы улыбку не зафиксировала камера.

«Возможно, я могу стать маленьким питбулем», — подумала она.

Дженнифер ощупала кожаный ошейник вокруг шеи. «И его, скорее всего, купили в том же зоомагазине».

Она представила себе разговор, происходивший при покупке:

— Для собаки какой породы вам нужна цепь, мэм?

Мысленному взору Дженнифер предстал продавец у прилавка. «А вы и не знаете, — думала она, — вы даже не представляете, какой собакой я могу быть. И как я могу укусить».

Она принялась скрести ногтем ошейник. По всем ощущениям, сделан он был из дешевого материала. Девушка обнаружила на ошейнике маленький замок — наподобие того, каким закрываются чемоданы. Здесь же он был нужен, чтобы ремешок плотно облегал шею и не болтался. Дженнифер надавила ногтем чуть сильнее, так чтобы потом можно было вновь найти то место, которое она уже прощупала. А вдруг, подумала пленница, она сможет протереть его насквозь так, чтобы он распался на кусочки?

Она убеждала себя в том, что непременно должны существовать способы вырваться на свободу. Она пыталась разработать порядок действий. Во-первых, нужно как-то обрести свободу движений. Во-вторых, выйти из комнаты через дверь. «Кстати, закрыта ли та на замок?» Затем — выбраться из подвала, где ее держат в заточении, подняться по лестнице. «С какой стороны может находиться лестница? Она должна быть где-то рядом с выходом». Потом нужно найти дверь, ведущую из дому на улицу. И тогда — бежать. Не важно, в каком направлении. «Главное — прочь. Это уже будет несложно, — подумала Дженнифер. — Если только я смогу выбраться наружу, туда, где дальше уже можно бежать, — меня никто не догонит. Бегаю я быстро. В любых спортивных соревнованиях я всегда бегала быстрее всех. Школьный тренер хотел, чтобы я участвовала в забеге, но я отказалась. Хотя я, конечно, могла бы сделать всех этих девчонок, да и большинство мальчишек. Все, что мне нужно, — это чтобы обстоятельства сложились в мою пользу».

Дженнифер убрала руки с ошейника и принялась поглаживать своего медвежонка. «Потихоньку, шаг за шагом. Мы это сделаем. Я обещаю», — шептала она Мистеру Бурой Шерстке. Услышав, что ее голос отдается эхом в помещении, она удивилась тому, как громко, оказывается, произнесла эти слова. На мгновение ей даже почудилось, что она буквально выкрикнула их. Затем Дженнифер сообразила, что говорила шепотом. Гулкое эхо еще звенело у нее в ушах, когда вдруг сознание девушки уловило совсем иной звук. Кто-то подошел к двери. Дженнифер вздрогнула и наклонила голову в ту сторону, откуда послышался шум.

Она закусила губу. Не слышно было, чтобы кто-нибудь вставил ключ в замок. Не слышно было, чтобы кто-нибудь отодвинул щеколду. Она попыталась припомнить все прошлые разы, когда открывалась дверь. Был ли тогда какой-то особенный звук? Нет, девушка была абсолютно уверена, что каждый раз слышала, лишь как поворачивается дверная ручка. О чем это могло говорить?

Дженнифер не успела ответить себе на этот вопрос, ибо не прошло и доли секунды, как в помещении прозвучал мужской голос:

— Встань. Сними нижнее белье.

Майкл и Линда понимали, что «Часть четвертая» посвящена не только сексу, но также обладанию и власти. Сексуальный компонент тем не менее был решающим: он являлся тем стержнем, на котором держался успех всего шоу, — так полагали они. Майкл провел часы, изучая буквально каждый кадр «Хостела» — этот сериал, считал он, деградировал до уровня подросткового ужастика, где кровь текла рекой. Но там, где слишком много крови, уже пропадает всякое напряжение. В свою очередь, у Линды подобные фильмы вызывали омерзение, зато она читала и перечитывала каждую попадавшуюся ей на глаза книжку о Патти Херст и Симбионистской армии освобождения. Линду восхищало то, как богатую наследницу Херст, используя методы психологического воздействия, превратили в революционерку по имени Таня. Конечно, им с Майклом не было никакой нужды в том, чтобы Номер Четыре тупо взяла в руки автомат с пустой обоймой и участвовала бы в плохо спланированном ограблении банка или в акциях из разряда «накорми бедноту». Но что более всего поражало Линду — это то, что Херст была вынуждена отказаться от своей идентичности. Изоляция. Чувство постоянной угрозы. Физическое насилие. Сексуальное давление. Каждый из этих компонентов словно бы по кусочку отламывал от Патти Херст частицы ее прежней личности, до тех пор пока она не стала «чистым листом», на котором можно было «написать» все, что угодно, чем и воспользовались ее похитители. Линда пришла к выводу, что те же самые элементы можно было использовать и в их с Майклом шоу. Она предполагала, что идея, приводившая в восхищение ее, Линду, должна точно таким же образом воздействовать и на всех остальных людей в мире. В отличие от Майкла, который несколько отчужденно относился и к самому́ шоу, и к тем, кто готов был платить за круглосуточный доступ к прямой трансляции с участием Номера Четыре, Линда ощущала, что ей в какой-то мере были присущи те же страстные увлечения, что и их клиентам.

Естественно, что чем больше Линда подчинялась своим чувственным порывам, тем более жестокой она становилась. Ей одновременно хотелось и обладать Номером Четыре, и причинять ей боль. Временами, когда Майкл крепко спал, она потихоньку вылезала из постели и, накинув одеяло на голое тело, садилась перед мониторами и наблюдала. Ее сердцебиение учащалось точно так же, как и у многочисленных анонимных подписчиков, которые вместе с нею смотрели на Номер Четыре. Это была интимная близость совершенно особого плана. Линда испытывала сильнейшее возбуждение, подобного которому не могли доставить ей занятия любовью с Майклом. В этот момент ее дыхание становилось прерывистым. Она едва сдерживала желание удовлетворить себя с помощью рук и, сопротивляясь ему, приходила в еще большее возбуждение.

Отказываясь от самоудовлетворения, Линда отдавалась Майклу с еще большей страстностью, нежели прежде. Она знала, что крайнее самозабвение, с которым она предается любовным утехам, должно удивлять Майкла, но он не считал нужным отпускать какие-либо комментарии по этому поводу и молча доставлял ей удовольствие.

Именно Линда придумала «Часы Девственности».

Это было небольшое усовершенствование их сайта. На транслируемом изображении появлялся счетчик. Пользователей просили делать ставки относительно того, когда же именно замаскированные тюремщики Номера Четыре лишат ее девственности. Это было немного похоже на развлечение, практикуемое среди сотрудников многих организаций и фирм, — заключать пари относительно исхода спортивных игр, и разница состояла лишь в том, что делать ставки предлагалось не на победу в футбольном матче или баскетбольной игре. Ставить предлагалось на изнасилование.

Реальной возможности предугадать, когда это произойдет, у пользователей не было. Но такое нововведение привлекало зрителей, дав им повод к общению друг с другом.

Когда создатели сайта впервые объявили об этих «часах» и сообщили, каким образом можно делать ставки онлайн, количество входящих сообщений в ящике электронной почты резко возросло.

«Много же людей любят лотерею, — подумала Линда. — Главное — это постоянно подогревать интерес клиентов, слегка поддразнивая их».

Как уже повелось, на протяжении всей «Части четвертой» первостепенное значение имела некоторая недосказанность, которая периодически перемежалась конкретными действиями. Линда четко придерживалась той идеи, что, с одной стороны, зрителям нельзя позволить заскучать, а с другой — не стоит перебарщивать с острыми ощущениями. Все было нацелено на то, чтобы сделать пользователей сайта своего рода участниками происходящего, так чтобы они не только распаляли в себе вожделение, но еще и напряженно следили бы за всеми крутыми поворотами сюжета, словно история о пленении Номера Четыре — это мыльная опера, события которой одновременно и реальны, и вымышлены.

Запуск «Часов Девственности» привел к некоторым изменениям во внешнем облике веб-страницы: они появились в углу напротив основного таймера, фиксирующего общую продолжительность трансляции «Части четвертой»; выделенные красным цветом, они методично отсчитывали время нахождения Номера Четыре во власти Линды и Майкла.

— Отлично! — произнес Майкл низким хриплым голосом.

Номер Четыре стояла у края кровати, выпрямившись, словно солдат по стойке «смирно», и лишь руки ее инстинктивно старались прикрыть наготу тела, как в тот раз, когда она мылась.

Майкл понимал, что движения рук девушки непроизвольны. Он сознавал также и то, что эта ее застенчивость подействует возбуждающе на большинство зрителей. Ведь они привыкли к тому, что в порноиндустрии все только и делают, что раздеваются догола при первой возможности, так что нежелание со стороны Номера Четыре показать то, что они так жаждали видеть, придавало происходящему особую пикантность.

— Руки по швам, Номер Четыре! — холодно скомандовал Майкл.

Он видел, что ее била дрожь. Майкл сделал шаг влево, чтобы быть уверенным, что он не загораживал собой камеру, и подошел ближе к Номеру Четыре. Ему хотелось, чтобы пленница ощутила его присутствие рядом, чтобы почувствовала его дыхание на своей щеке. Он доверил Линде управлять наведением камеры. Она, конечно, разбиралась в технике съемки гораздо хуже, чем он, однако сменить ракурс ей было вполне по силам.

«Поласкай ее камерой», — подумал Майкл. Он хотел, чтобы Линда получила это его мысленное сообщение, и представил, что его телепатическое послание возымело эффект. Когда речь шла о подобных вещах, они с Линдой умели понять друг друга на интуитивном уровне, так, словно сознание каждого было настроено на одну и ту же волну.

— Смотри прямо перед собой!

Номер Четыре выполняла все беспрекословно, кусая при этом губы. Майкл очень надеялся, что Линда снимет это крупным планом.

— У нас появились к тебе новые вопросы, Номер Четыре, — начал он. Он не увидел, чтобы Номер Четыре кивнула в знак согласия, однако голова ее немного склонилась в его сторону. — Расскажи нам, Номер Четыре, как, но твоим представлениям, это должно было произойти в первый раз?

Как Майкл и предполагал, вопрос застал пленницу врасплох.

Она слегка приоткрыла рот, так, будто хотела что-то сказать, но слова никак не могли слететь с ее губ.

Майкл предложил ей подсказку:

— Думала ли ты, что будешь влюблена? Что это случится в романтической обстановке? При свете луны, на пляже, теплой ночью? Или же возле потрескивающего поленьями камина, в уютном загородном домике и за окном будет бушевать зимнее ненастье?

Он улыбнулся. Все эти образы были придуманы Линдой.

— Или же это должно было быть банальное совокупление на заднем сиденье машины? Или на вечеринке, где вокруг полно таких же подростков и где ты отдалась бы, просто повинуясь чьей-то настойчивости, к тому же выпив лишнего или даже приняв какой-нибудь наркотик?

Номер Четыре молчала.

— Поведай нам, Номер Четыре! Мы очень хотим знать, что ты об этом думала.

— Вообще-то я никогда, я не то что… — неуверенно начала она.

— Ну конечно же, ты думала об этом, и не вздумай отпираться! — прорычал Майкл. Он постарался, чтобы голос его прозвучал как можно более угрожающе. — Все думают об этом, ты не исключение. Вот только реальность никогда не совпадает с мечтой. Но мы тем не менее хотим знать, как это выглядело в твоих мечтах.

Он смотрел на нее, застывшую, словно изваяние из камня.

— Я думала, что полюблю кого-нибудь, — медленно ответила девушка.

— Вот и расскажи нам, Номер Четыре. Расскажи, что ты думаешь о любви.

Дженнифер некоторое время молчала.

Она внушала себе: «Та, что стоит раздетая на глазах у всего мира, — это вовсе не Дженнифер. Ее зовут Номер Четыре. Я даже не знаю, кто она такая. Это совершенно другой человек. А я по-прежнему остаюсь собой. А говорит за меня кто-то другой».

Затем она решила мысленно: «Дай ему то, что он хочет».

И принялась лгать:

— В школе со мной вместе учился один мальчик, его звали…

Майкл тут же подскочил к Дженнифер в упор и схватил ее за подбородок. Хватка его была мощной и безжалостной. Девушка сделала резкий вдох и замерла. Она почувствовала, как что-то с огромной силой сдавило ей челюсть. Ее напугала не столько боль, сколько внезапность, с которой мужчина набросился на нее. Но по мере того как он все сильнее сдавливал ее кожу, ощутимее становилась и боль. Разноцветные фигуры поплыли у нее перед глазами, словно в калейдоскопе, — красные, белые и под конец черные, когда боль становилась уже нестерпимой.

— Нет! Никаких имен, Номер Четыре. Никаких упоминаний местности. Никаких подробностей, услышав которые, как ты предполагаешь, кто-то мог бы начать искать тебя. Я не буду больше повторять это. В следующий раз я сделаю тебе по-настоящему больно.

Дженнифер ощущала его силу. Казалось, будто над ней нависла черная грозовая туча.

Она кивнула в знак согласия. Она чувствовала, как рука, схватившая ее за подбородок, стала постепенно ослаблять хватку, и одновременно к девушке возвращались все нормальные ощущения. Боль утихла, и Дженнифер вновь осознала, что стоит перед камерой совершенно голая.

— Продолжай, Номер Четыре. Но будь внимательна!

Дженнифер чувствовала, что мужчина отошел от нее не далее чем на фут с небольшим. Он продолжал нависать над ней. Ей не хотелось, чтобы ее опять стали бить. Поэтому она продолжила рассказывать свою выдуманную историю:

— Он был высокого роста, худой. У него была чуть глуповатая улыбка, и мне это нравилось. Он любил боевики и был одним из лучших учеников по литературе. Я подозреваю, что он писал стихи. Зимой он носил смешную шапку с ушами — она делала его похожим на слоненка, только без хобота…

Мужчина издал короткий смешок.

— Отлично, — сказал он. — И о чем же ты мечтала?

— Я думала, что если бы он предложил мне встречаться, то я позволила бы ему поцеловать себя уже во время первого свидания.

— Так. И что было бы дальше?

— И если бы он пригласил меня опять, то мы опять стали бы целоваться и, возможно, я разрешила бы ему потрогать мою грудь.

Она услышала, как мужчина подкрадывается все ближе. Он говорил тихим, переходящим в шепот голосом, казалось, его гнев улетучился и вместо него возникло нечто, касающееся лишь их двоих.

— Да, да, Номер Четыре, продолжай, расскажи мне, что произошло бы на третьем свидании?

Дженнифер пристально вглядывалась куда-то в темную даль. Она знала, что смотрит прямо в объектив камеры. Она подозревала, что, когда произнесла слово «грудь», камера сфокусировалась именно на этой части ее тела. «Только не на моей, — напомнила она себе, — а на груди Номера Четыре».

Дженнифер зажмурила глаза, скрытые под тряпичной повязкой, стараясь нарисовать воображаемый портрет никогда не существовавшего в реальности мальчика.

Никто никогда не предлагал ей встречаться. И за исключением того раза, когда, будучи двенадцати лет от роду, она играла в «бутылочку» на каком-то празднике, никто никогда не хотел поцеловать ее. По крайней мере, она не знала, чтобы кто-нибудь этого хотел. Порой Дженнифер даже была склонна думать, что недостаточно привлекательна. И уж точно ей никогда не приходило в голову, что причина могла заключаться в обратном: она была слишком привлекательной, слишком непохожей на всех остальных и настолько независимой, что это отпугивало потенциальных поклонников, и одноклассники предпочитали решать более легкие задачи.

Дженнифер продолжила сочинять. Она пыталась придумать, откуда бы ей позаимствовать какой-нибудь легко запоминающийся романтический сюжет. Собственные фантазии, посещавшие ее перед сном. Книги. Фильмы.

— Если бы он опять пригласил меня встретиться и мне удалось бы провернуть все должным образом… найти тихое уединенное местечко… думаю, мы могли бы… — она сделала паузу, — пойти до конца.

— Продолжай, Номер Четыре.

— Мне хотелось, чтобы это была комната. Спальня с нормальной кроватью. Не кушетка, не сиденье машины и не какой-нибудь подвал. Чтобы все происходило медленно. Это должно было быть так, словно я преподнесла ему подарок. Я хотела, чтобы это было что-то особенное. И чтобы он не сбежал сразу же после этого. И чтобы мы ничего не боялись.

Мужчина придвинулся к ней еще ближе. Она ощущала его присутствие всего в паре дюймов от себя. И когда его пальцы коснулись ее руки, она чуть не вскрикнула. Она вся напряглась от охватившего ее страха.

— Но все будет совсем не так, как ты себе представляла. По крайней мере, в этот раз все произойдет иначе. Не правда ли, Номер Четыре? Ведь здесь нет того мальчика из твоей школы, не так ли? И как ты думаешь, он вообще когда-нибудь узнает, какого удовольствия лишается?

Дженнифер ничего не говорила в ответ. Она чувствовала, как пальцы мужчины скользят по ее коже. Они плавно очерчивали силуэт ее тела, словно стремясь привлечь чье-то внимание к каждому изгибу, к каждой его части. Плечи. Дальше вниз по спине. Вдоль ягодиц. Затем вокруг талии, задержавшись на мгновение на животе. Теперь ниже. Она вздрогнула. Она понимала, что, если бы это делал тот, в кого она была бы влюблена, это возбуждало бы. Но прикосновения чужого, жестокого человека рождали в ней такое чувство, будто она погружалась в непроглядную тьму. Девушка содрогнулась, с трудом сдержав в себе желание отпрянуть назад.

— Так, может быть, нам стоит покончить с этим прямо сейчас, Номер Четыре?

— Я не знаю…

— Может быть, нам стоит покончить с этим прямо сейчас, Номер Четыре?

Мужчина повторил свой вопрос слово в слово.

Дженнифер не понимала, как лучше ответить. Будет ли «да» расценено как предложение овладеть ею прямо сейчас? Наброситься и изнасиловать? А если сказать «нет» — может ли это быть воспринято как сопротивление? В любом случае тот и другой ответ вполне могли привести к одному результату.

Она сделала глубокий вдох и задержала дыхание, так, словно это могло помочь ей выбрать правильный ответ, если, конечно, он вообще существовал.

Дженнифер передернула плечами. «И что будет потом? Буду ли я тогда им нужна?»

— Отвечай на вопрос, Номер Четыре!

Она вздохнула.

— Нет, — сказала она.

В ответ вновь послышался шепот:

— Но ведь ты только что говорила, что хотела чего-то особенного?

Она кивнула. Мужчина продолжил говорить тихим, исполненным отнюдь не любви, а, напротив, сдержанной злости голосом:

— Это и будет нечто особенное. Только особенное в несколько ином смысле, чем ты полагала.

Он засмеялся. Затем Дженнифер почувствовала, как он отошел назад.

— Скоро, — сказал мужчина. — Задумайся об этом. Очень скоро. Это может случиться в любую минуту. И это будет жестоко, Номер Четыре. Это не будет похоже ни на что, о чем ты когда-либо могла помыслить.

Дженнифер услышала, как мужчина прошел по комнате.

Через секунду раздался другой звук — хлопнула дверь.

Дженнифер оставалась на месте, не решаясь одеться. Ей показалось, что она простояла так, не двигаясь, несколько минут. Затем, когда тишина уже стала давить ей на уши, она выдохнула и пошарила вокруг в поисках своего нижнего белья. Найдя трусы и лифчик, она натянула их на себя и вернулась на кровать.

Пот ручьями лился с нее — не от жары, а от ощущения страшной опасности. Она нашла своего медвежонка и принялась шептать ему на ухо:

— Это все происходит не с нами, Мистер Бурая Шерстка. Это происходит с кем-то другим. Дженнифер — твой друг, как и прежде. С Дженнифер ничего не случилось.

Ей хотелось бы по-настоящему верить в то, о чем она только что говорила своему игрушечному другу. Она понимала, что балансирует на грани, поочередно отклоняясь то в одну, то в другую сторону, словно идя по канату и рискуя в любую секунду упасть вниз, в пропасть, то есть утратить целостность собственной личности.

Она не была уверена в том, что ей было под силу сохранить равновесие.

Дженнифер казалось, будто комната, в которой она находится, начала вращаться.

У нее кружилась голова, все тело горело, казалось, везде, где ее трогали руки мужчины, остались шрамы и красные, словно от ожогов, полосы.

Она сильнее прижала Мистера Бурую Шерстку к себе.

«Борись, Дженнифер, отвоевывай то, что сможешь! Остальное не важно».

Она кивнула, словно соглашаясь сама с собой.

Затем девушка настойчиво, словно пытаясь донести эту мысль до глубины собственного сознания, сказала себе: «Что бы ни случилось, это ничего не значит, ничего не значит, ничего не значит. Важно только одно — остаться живой».