Книга: Ограбление казино
Назад: 7
Дальше: 9

8

— Он мудак, — сказал Когэн. Он сидел в серебристом «торонадо»; машина стояла на парковке бостонской подземки за «Кронином» в Кембридже. — А мудак он потому, что игрок. То есть сам себя им считает, по крайней мере. На самом же деле он фуфло. Он не играет, он ставит на что ни попадя. Фуфло года.
— Я сам люблю время от времени на бега ездить, — сказал водитель. — В Линкольне открытия сезона уже много лет не пропускаю.
— Я тоже, — сказал Когэн. — До сих пор езжу. Хотя как ни приеду, всегда в проигрыше.
— Я нет, — сказал водитель. — Конечно, сильно много я не ставлю, но за день, бывало, три-четыре сотни выигрывал, а теряю редко больше двадцатки-тридцатки. Хорошо оттягивает.
— Это вполне оттяг, — согласился Когэн. — Не так хорошо оплачивается, как списывать долги, но развлекает. Я почему езжу — потому что ребята ездят. Ездить туда приятно — свежий воздух, люди, а то и выиграть можно. А проигрываешь? Ну и что?.. Хорек? — продолжал Когэн. — Хорек так не делает. На бега никогда не ездит, ничего, просто берет и ставит. Но ставит не потому, что слыхал что-то, и ему интересно, и он считает, что там ему что-то светит. Он ставит, потому что ему вечно надо на чем-то залипать, будто если не залипнет — жить не сможет. Думает, выиграет, когда ставит, он вечно намерен выигрывать.
— Кое-кто и выигрывает, — сказал водитель.
— Я знаю тех, кто выигрывает, — сказал Когэн. — Есть такие, кто почует что-то в лошадке — и выиграет. Есть такие, кто чует что-то в других лошадках — и тоже выигрывает. А некоторые всю жизнь лошадям допинг скармливают, из них одна-две, ну, может, три, не знаю, — они выиграют. Но лишь пока другие до животных не добрались и не выиграли. Тогда они проигрывают. Принимают как данное. Списывают. Хорек не такой. Сегодня проиграл — все утро провисел на телефоне, и завтра провисит, и опять проиграет. Поэтому скоро придется выйти и где-то капусты нарубить, и тут-то такое и бывает. Митча знаешь?
— Вроде бы, — сказал водитель, — нет. Первый раз слышу.
— Митч порядочный, — сказал Когэн. — Это знакомый такой у меня есть. Вот взять его, так Митч настоящий джентльмен. Я как-то раз видел, как он на одном заезде штуку просадил. А сам он, я не знаю, где-то за полтос ему. Они с Диллоном раньше много тусили. Я с Митчем познакомился, когда был с Диллоном. А у Митча все путем, но капусты у него не больше прочих. Он из Нью-Йорка. В общем, идет он и ставит еще штуку на следующий заезд. Я ж его видал — он может и это проиграть, а на следующий удвоить и снова проиграть. Митч так много знаков просаживает. Но ему нравится. А под вечер уже, когда хочешь просто отвиснуть, компании приятней Митча найти трудно. А когда у него белки кончаются — ну что, все, значит, он идет домой. И никому от Митча никакого головняка. А играть он пойдет в следующий раз только через год… Я тут прошлой зимой во Флориду ездил, да? И в этом поеду. Хайалиа. Митч в городе, он селится у тех двух ребят, что там с Лански закорешились. Встречаю Митча на бегах. Спрашиваю, ну как оно. А у него какой-то срощ, и он мне говорит: «Ты ж меня знаешь, Джеки. Если б не я, кому-нибудь пришлось бы изобрести неудачников, ипподромы бы прогорели». Он там всех знает — жокеев, грумов, всех. Все они ему рассказывают. «Они все со мной разговаривают, — говорит он, — а я их слушаю, всегда их советами пользуюсь и всегда проигрываю и иду домой. Паршивый я игрок, вот и все. Хочешь — бери мое. У меня если даже рак будет — звякни, я и тебе выделю, а ты такой козел, что возьмешь и возьмешь». И я беру все, что у него есть. Мы проигрываем. Вечером идем расслабляться, он злится? Ничуть. Он просто отличный парень, вот и все. «Я так давно уже, — говорит мне. — И когда выхожу, отлично знаю, что будет…» А Хорек, — продолжал Когэн, — он так не может. Проигрывает, и все, что проигрывает, ему не по карману, он злиться начинает. Нервничает. Кругами бегает. То надо сделать, сё надо сделать. Знаешь, что он отмочил? Когда на нарах парился, у него жена — так она за него ставки делала. Я слыхал. А товарищеские матчи, «Бруны»? Орр колено повредил, они Чиверса тут же выпустили, его и остановить никто не попытался, все рукой махнули, всем на эти матчи наплевать, чуваки форму потеряли и прочее, а он на них ставит. Дело-то у него хорошее. Я Диллона спрашивал, Диллон считает, чуваку на этом деле может обламываться по меньшей мере двадцатка-тридцатка в год, щеглы, которым хочется научиться рулить, никогда не переведутся. А ему все мало. Мудак и есть.
— На тридцатку жить нельзя, — сказал водитель.
— Друг мой, — ответил Когэн. — Хорек бы и на десять лимонов не прожил. А если придут — просрет.
— Ну, — сказал водитель, — жалко, что в карты проиграл.
— Он не проиграл, — сказал Когэн. — Он там выиграл. Он там был-то раза два. Были б мозги на месте — ходил бы туда и дальше. Он там единственный оказался, кто хоть что-то соображал. С кем он играл — те говнюки еще больше. На самом деле он выиграл, оба раза, что там был, где-то по штуке, по восемьсот или около того оба раза. Чего Хорьку нашему, конечно, даже на тачку мало… У меня чувак знакомый, — продолжал Когэн, — мне рассказывал, Джонни Амато на одной прошлой неделе восемь штук просадил. На баскетболе. Разрыв в счете не угадывал. «Обожаю этого чувака, — говорит мне. — Думает, если проигрываешь, это не потому, что от балды поставил, а вообще, наверно, на бега ездить не надо было. Думает, дело в удаче. У него с ней так же херово. Да чувак не отлипнет от солнца — будет ставить, что завтра не взойдет, если только ему кто шепнет, что такое возможно». Когда он у дяди на поруках был, он же практически только-только дембельнулся, знаешь?
— Что сделал? — спросил водитель.
— Банк взял, — ответил Когэн. — Тот же самый. Дернул один и тот же банк дважды. Один раз, на самом деле, ему сошло. И он еще раз пошел. В первый раз в таком говне был, что не выбраться. Пришлось возвращаться и опять брать, чтоб, значит, хвороста побольше на просёр. Набрал себе бакланов и отправил туда, где дела делает, а сам свалил. Поехал на Багамы. Они его тачки взяли, стволы и все дела и пошли, да только тупые они, совсем как он, около шестидесяти промухали и вышли с тридцаткой, не больше, а тут он домой возвращается. И получил всего пятерку — столько народу набрал себе, что, когда дуванить стали, он в говне еще глубже оказался, чем когда уезжал, поскольку, пока его не было, он почти семерку просрал. Казино ему мало, он еще домой звонил и делал дурацкие ставки на такие матчи, про которые даже дети-дебилы знают, что лучше держаться подальше… В общем, он опять бризец снимает, — продолжал Когэн, — и эти тупицы опять туда идут, публика в банке уже думает, постоянными клиентами станут или как-то. Они минуты три как из медведя, ты когда-нибудь про Доктора слыхал? Эдди Мэтти?
— Да, — ответил водитель, — вообще-то слыхал.
— Ладно, — сказал Когэн. — Мэтти среди них. А с Мэтти одна штука не так, как легко догадаться, — ему непременно, чтоб Хорек за него все придумал, потому как он чемпион по тупости. Вот дернул он банк, да? А там школьная зона или еще что-нибудь, тут бы потише и все такое, да? Не для него. Он рвет близко к девяноста, а там у них фараонша стоит, которая как бы сильно против таких нарушений, и она его тормозит. И этот тупой гондон тормозит. У нее ни синеглазки, ни пушки, а у него лайба, про которую одно известно, что ее дня три назад в Плимуте угнали, — и он останавливается. «Права, документы на машину?» А от него разит практически. Поэтому, само собой, у этой регулировщицы на переходе стрелка на чулке поползла или что-то, и восемь настоящих легавых его крутят, а там и ствол, и хрусты в багажнике, и он решает что — он решает спасаться. И колется, и колется, ярмо цепляет и цепляет. А Хорек в самолете, домой летит, обхохочешься, там уже ФБР его поджидает, он с трапа, а ему красивый такой ордер в зубы и скрепки. И Хорек с ними всеми загремел на восемь не то червонец. Я-то лично думаю, больше надо было паять.
— А Доктор сколько оттянул? — спросил водитель.
— От трех до пяти, — ответил Когэн. — Разозлился так же, как прочие. Думал, на улицу выскочит, раз шаров нагнал.
— Повезло Доктору, — сказал водитель. — Он, значит, когда уже дембельнулся?
— Года три-четыре тому, кажется, — сказал Когэн. — И в это не полез.
— Нет.
— Ты уверен.
— Вполне уверен, да, — сказал Когэн.
— Потому что на Доктора он никакое добро не давал, — сказал водитель.
— Вот как? — сказал Когэн.
— Вот так, — отозвался водитель. — Сам мне сказал, когда просил у тебя спросить.
— Иногда, конечно, — сказал Когэн, — один чувак другого нанимает, и чувак думает, что мужику это надо. А проверить — никак, понимаешь. Просто допускаешь.
— Понимаю, — сказал водитель. — Я это просто, среди прочего, хотел предложить, он хотел, чтоб я предложил. Раз Мэтти с людьми работал и все такое. Просто спросил.
— Конечно, всяк по-своему дела ведет, — сказал Когэн.
— Еще бы, — согласился водитель.
— Ладно, Хорек побоку, — сказал Когэн. — У нас два щегла. Один — тот, кого Хорек брал на брать банк. В этом я уверен. Второй — я по нему еще собираю, кажется, но пока не уверен. Чувак, с которым я разговаривал, он клянется, что это один конкретный щегол, только я не знаю.
— А в чем проблема? — спросил водитель.
— В чуваке, — ответил Когэн. — В чуваке, с которым я разговаривал. Диллон мне пару имен кинул, я с ними встретился, порядочные ребята, но тут говно от гуталина не отличат. А этого чувака я сам нарыл. Но про него не знаю. Ему под шестьдесят, как минимум, на большой зоне, готов спорить, в общем и целом и лет двадцати не провел. Только что-нибудь сделает — его метут. В общем, с самого начала флегоном был, а теперь еще чердак потек, а я про него ничего не знаю, только и всего. Но знаю, что мастевый. В жопу ему чего только не совали. Если б «паккарды» еще производили, ему бы и «паккард» в очко загнали. Кисляй он. Никогда не знаешь, он тебе рассказывает, что на самом деле было, или ему это пригрезилось, пока девять чуваков его на трамвай кидают. Ну он-то не виноват. Просто размяк, как тапочек с дрисней, что тут поделать. Но вот чего он рассказывает — тут не грех и задуматься.
— И что рассказал? — поинтересовался водитель.
— Там, значит, другой щегол есть, — сказал Когэн, — которого он знает, еще по зоне. Отсасывал у него, что ли? Он говорит, щегол этот сволочь гнилая, но бедолага от любой тени шарахается, он бы у дохлых котов в рот брал, если б крутой пацан ему велел, и ему этот парень нужен, для него дрянь какая-то есть. Это, он говорит, он такую дрянь может срастить, если смешать ее с той сранью, которую толкаешь, и щегол его попросил. Только чувак говорит, щегол этот, он сам этой дряни хотел, ее зубодеры еще используют, да? От нее во рту холодно.
— Новокаин, — сказал водитель.
— Я вот тоже думаю, он, — сказал Когэн. — Только нет. Он мне сказал, что это, но я не помню. В общем, не важно, только там все так, щегол сказал, что ему фунта два ее надо. Теперь говорит — давай четыре. И чувак мне рассказал. А это значит, что, если чувак ничего не напутал, щеглу теперь дури надо в два раза больше, чем сначала.
— И это значит, в два раза больше фанеры на эту дурь, — сказал водитель.
— Точно, — кивнул Когэн. — Ну и в общем, больше ничего это не значит. Мне никак не выяснить, где щегол знаки сращивает. Я и пытаюсь это узнать. А кроме того, и самого щегла найти пытаюсь. У меня даже имени целиком его нет. Этот чувак — ай, на него нельзя полагаться. Ни с какой стороны. Ни чтоб он тебе прямиком все выкладывал, ни дым в жопу пускал. Это, блядь, вот хуйня эта просто, и я даже не знаю, что с ней делать буду в конечном итоге… А этот другой щегол, — продолжал Когэн, — его я знаю. Он на дела ходил, на которые они с Хорьком ходили, откинулся примерно в то же время, я услыхал, Китаезе передаю, мол, что со щеглом этим, это он может быть? А Китаеза мне: «Конечно, может быть». Поэтому в нем я уверен. Нам теперь только одно надо — подумать про этого другого щегла. Он мне покоя не дает.
— Шевелиться сейчас надо? — спросил водитель. — Или подождать хочешь?
— Я про это с Диллоном поговорил, — ответил Когэн. — Мы с ним — мы оба думаем, сейчас. Мельницы-то закрыты, да?
— «Могила Гранта», — сказал водитель.
— Люди белки теряют, — сказал Когэн.
— Справедливое умозаключение.
— Им не нравится белки терять.
— Кроме Тесты, — сказал водитель. — Он по-прежнему открыт.
— Вот что нам надо сделать, — сказал Когэн, — и мы с Диллоном оба так думаем, ты еще подумай, и больше ничего не остается. Надо Трэттмена сейчас поставить на куранты и заварить кашу, чтоб народ опять начал делать то, что полагается.
— Трэттмен? — переспросил водитель. — А Трэттмен сюда каким концом? Ты ж сам сказал, это Амато этот твой и его кореша.
— Он и есть, — подтвердил Когэн. — Трэттмен сюда никаким боком не касался. Эта срань, что ко мне приходит, плюс я попросил, чтобы с Трэттменом потолковали, ты прав. У него спросили, и я уверен.
— Так и надо, — сказал водитель. — Твои пацаны немного перехватили тогда. Мужика чуть вообще не грохнули.
— Когда я со Стивом говорил, — сказал Когэн, — я этого не знал. Когда с тобой разговаривал. Он мне только сказал, что они его обработали и он ничего не знает. Вот и все, что я знал.
— Я его сильно не сразу вообще понял, — сказал водитель. — Когда он первый раз позвонил, меня не было. С ним секретарша говорила. Разобрала примерно треть. Пришлось перезванивать, и тут уж я его не понял. Блин, да я и перезвонил-то ему с трудом. Номер он оставил — она ж не понимала, что он за цифры ей называл. Наконец я прочухал. Наверняка Трэттмен. Мне Кангелизи звонит, весь расстроенный, говорит, ему звонил Трэттмен, и он Трэттмену меня сдал, дал ему мой номер. «Вот спасибо», — говорю. А он: «Слушай, — говорит, — это не я на него тех мартышек натравил. Если и не ты, то ты знаешь кто. Вот и разберись». Тут я наконец до него дозвонился, понял, отчего девчонке трудно было. У него челюсть сломана.
— Слыхал, — сказал Когэн.
— А кроме того, ребра покрошены, сломан нос, выбито три или четыре зуба и что-то не так с перегородкой, — сказал водитель. — Кроме того, он мне сказал, и селезенка под вопросом. Когда я с ним разговаривал, он в больнице был.
— Кое-что я слышал, — сказал Когэн. — Его уже выписали, насколько я понимаю.
— Должно быть, значит, с селезенкой порядок, — сказал водитель. — Но он недоволен.
— Жалко слышать, — сказал Когэн. — Нам главное, чтоб клиент был счастлив.
— Ему тоже это жалко слышать будет, — сказал водитель. — Когда я ему скажу. А я должен.
— Говори что хочешь, — сказал Когэн. — Ты ж его стойка, все дела.
— Трэттмен его винит, — сказал водитель. — Я, конечно, Трэттмену ничего не говорил, но мы-то с тобой оба знаем, тебе отмашку на такой перебор не давали.
— Ты же знаешь, как с ребятами, — сказал Когэн. — Идут что-нибудь делать, а там увлекутся — и ага. Я когда узнал, позвонил Стиву Он такой, Барри — Барри же арматурщик, да? Очень крутой парень. Эти ребята все втарены, елки-палки. Всегда откуда-нибудь падают, в драки ввязываются, все такое. Крепкий он парень. Потому я его и взял. А Стив сказал, ну, в общем, они полдела сделали уже, все нормально идет, и тут Барри решил, а Барри очень психованный насчет своей жены. Про нее с чуваком лучше вообще не разговаривать. Не знаю, что она у него, ангел или кто. По крайней мере, он так говорит. В общем, все у них там происходит, Стив говорит, и вдруг Барри в голову стукнуло, что Трэттмен ебал его жену. Она там где-то к матери поехала, а Барри в Мэнес каким-то фугасом, и я вообще, к черту, не знаю, как у них там слово за слово, Стив тоже не понял. Но Барри это взбрело, Трэттмен жену его еб, и тут-то у чувака челюсть и сломалась и ребра тоже. Барри его попинал. «Я тоже телегу должен толкнуть, — говорит мне Стив. — Я слишком близко стоял, этот хуесос мне свои печенюшки на брюки метнул». Я ему сказал, чтоб нахуй шел.
— Мне так ему и передать? — спросил водитель. — Я когда с тобой говорил, очень точно выразился. Он мне так сказал. Потелепать, если хотите, но слишком не калечить. Я же сказал тебе, он не хочет, чтоб калечили.
— Ай, да ладно, — сказал Когэн. — Еще б ты не сказал.
— Ладно, — сказал водитель.
— Вы же всегда так делаете, ребята, — сказал Когэн. — Я-то знаю. Вы, ребята, даже яйцо вареное разбить не можете. Вам хочется, чтоб все нормально так делалось, вы знаете, чего вам хочется и каких чуваков за этим послать, и вы берете, что вам приносят, потому что этого вам и хотелось, но потом обязательно догоняете и говорите, что ни от кого вы этого не хотели, чтоб они это делали. Хватит мне вешать тут уже, а? Они знают, знают, кто такой Стив. Знают, чем они с Барри занимаются. Бля, я в смысле, эти ребята всегда тут рядом. Когда Джимми-Лис там начал весь подскакивать, у меня три сотни мест было, и таким славным маленьким макаронничкам, как он, уже ничего не осталось, вот, так он хай поднял, а я услышал, я больше сорока точек просто взял и Стиву передал. Они все знают, кто такой Стив. Знают, что он делает. Он ни черта не знает. Его просто хорошо под рукой иметь, все парни им пользовались.
— Штука тут в том, — сказал водитель, — что он добро не давал.
— Он дал добро, — сказал Когэн. — Я сказал тебе, кого я на эту работу возьму. Он это так же прекрасно знает, как и я. Стив пойдет и сделает то, что ты от него хочешь, как он считает. Ты ему скажешь чего хочешь, он выслушает, пойдет и сделает то, чего ты хочешь, по его мнению. Не важно, что б ты там ни говорил. И дал он добро — он тебя звонить Диллону отправил, заставил со мной встретиться. Хватит мне тут дристать мелким дождичком. Какая теперь-то уж разница? Трэттмена мочканем, и мужик это знает.
— Я не понимаю, — сказал водитель. — Я думал, ты ему веришь.
— Друг мой, — ответил Когэн. — Я и верю. А разницы все равно никакой ни на полстолько. Как-то раньше Трэттмен уже что-то сделал, правда? И врал про это. Дым в жопу мужику пускал.
— Верно, — сказал водитель.
— А теперь, — сказал Когэн, — теперь Трэттмен никакого дыма не пускал.
— И его побили, — сказал водитель. — Очень сильно.
— Зато теперь, — сказал Когэн, — мы уверены. Теперь, в прошлый раз мы думали, что уверены, а нет. А теперь мы да.
— Верно, — сказал водитель.
— А вот, — продолжал Когэн, — ребята, которые играть ходят, они не уверены. Ну то есть уверены они. Они уверены, что у Трэттмена лицензия, потому что он может, и никто ему тут не указ. Поэтому то же самое. И что, по-твоему, они намерены делать? Думаешь, играть они пойдут?.. Да и хрен бы с ними, — продолжал Когэн, — что с публикой с улицы делать? Что они думают, по-твоему, а?
— Понятия не имею, — ответил водитель.
— Они думают, — ответил Когэн, — они думают: Трэттмен. Уже так делал и вот сделал опять. Раньше наврал, и никто по этому поводу и пальцем не шевельнул, а теперь вот опять так поступил, и его за это отпиздили.
— Мог загнуться, — сказал водитель.
— Потому что высунулся, — сказал Когэн. — Это у него второй раз, так это рассматривают, он это вторично. Первый раз сделаешь, никто про тебя ничего не сообразит, зашибись. А на второй раз пойдешь, тут уж из тебя говно-то и повышибут.
— Если они так думают, — сказал водитель.
— Вашчесть, — сказал Когэн, — поверьте мне на слово: они так и думают.
— Эх-ххх, — сказал водитель, — но все равно же он ничего не делал.
— А за базар отвечать? — сказал Когэн. — Он уже так делал и наврал, всех вокруг пальца обвел, и я так Диллону и сказал, говорю: «Его раньше надо было замочить». И Диллон со мной согласился. А теперь вот еще раз. Он отвечает за то, как ребята подумают. На улице — Трэттмен, один только Трэттмен. Срубает полтос, пятьдесят две штуки, сколько б там ни было, ему столько же, а надо что-то и дуванить, ладно, но в последний раз он примерно столько же себе и оттырил. А теперь ему челюсть ломают. Ему больно, он просел на сколько ему щеглы стоили, а он кинул парней, которые ему доверяли, штук на восемьдесят и по-прежнему ходит, и все знают, что это он сделал.
— Он этого не делал, — сказал водитель. — По крайней мере, в этот раз.
— А всем про это ничего не известно, — сказал Когэн. — Есть куча ребят, которые будут год одни молочные коктейли пить, если их заловят, за такие дрожжи, когда им челюсть на место примотают. Блядь, да у нас щеглы в очередь выстраиваться будут, чтоб только катран дернуть, раз они опять открываются. Ты хоть представляешь, сколько вокруг заширенных? Если ему это с рук сойдет — ну что, пиши пропало тогда, раз и навсегда, прости-прощай.
— Я все равно не знаю, — сказал водитель. — Понимаю, о чем ты, то есть с точки зрения общества, и я не против того, что ты про других говоришь. Я не уверен только, как он к этому отнесется, раз человек не делал того, что, как все считают, он сделал, когда я ему это выскажу.
— Скажи ему, — сказал Когэн, — спроси его, откуда чуваки приходят играть. Не с улицы же. Им плевать, что Трэттмена побили. Они просто больше приходить не будут, всего-то. Трэттмен так уже делал, Трэттмен сделал это еще раз. С Трэттменом все, больше ничего делать он не сможет. Трахаться разве что. Это ему хорошо удается. А нам иначе он делать больше ничего не сможет. Мы тут ничего не теряем… И еще скажи ему, — продолжал Когэн, — чуваки с улицы. Они-то думают одно и то же, и они возьмут то, чего они там себе думают, и надежных мельниц уже ни у кого не будет. Больно ему. Подумаешь. Мельницу потряс, там большие знаки крутятся, а худшее, что тебе за это делают, — тебя мудохают. Да щеглы свой профсоюз учредят. У нас некоторое время будут только чуваки бегать, двери выносить почище болони, а потом уже никаких катранов не останется, никто играть не будет. «Поиграть собрался? Ну да. Побереги время. Зайди в спальню, подыми руки вверх, кидай знаки на кровать, домой вернешься раньше, да жена еще обрадуется, что не рисковал и тебя не продырявили». Ребята на это не пойдут, тут двух и мнений-то быть не может… Так что, вашчесть, — сказал Когэн, — иди поговори с мужиком. Трэттмена наглухо шваркнут, и ты мужику это сообщишь, вот увидишь, он сразу со мной согласится. Попытка не пытка. Не делаешь? Тю-тю, денежки. Он сделал ошибку.
— Давно, — сказал водитель. — Он эту ошибку очень давно сделал.
— Он сделал две ошибки, — сказал Когэн. — Вторая была в том, что он сделал первую, так оно всегда и бывает. Вот что у тебя остается, две ошибки. Скажи мужику.
— Если он с тобой согласится, — сказал водитель, — допустим. Ты можешь убрать Трэттмена?
— Ну, — кивнул Когэн.
— А этот тип Амато? — спросил водитель. — Мне он видится ведущим кандидатом.
— Он там тоже есть, — сказал Когэн. — Но не сейчас. Погоди, мы сначала Трэттмена сделаем. С ним легче будет, мы и это. Но рано или поздно — ага.
— Справишься? — спросил водитель.
— Прямо сейчас, — ответил Когэн, — наверно, нет. Не так оно пока складывается.
— Тогда кто? — спросил водитель. — Он, конечно, кое-кого знает, но ему всегда хочется знать, кого предложил человек, с которым я разговариваю.
— Есть у меня пара наколок, — сказал Когэн. — Та — про ту надо подумать, убедиться надо. Может… может, нам понадобится Митч.
— Он таким занимается? — спросил водитель.
— Давай пока думать о Трэттмене, — сказал Когэн. — А потом уже можно подумать и о том, чем занимаются ребята. Но да, Митч уже давно в теме. Один из лучших.
Назад: 7
Дальше: 9