— Думаешь, он, — сказал Амато.

— Джон, — ответил Фрэнки, — я знаю, что он. Они с Кенни в этой машине три дня. Без-бля-остановочно. Вот и запел, должно быть. Я знаю этого чувака. Нипочем бы его в таком не заподозрил, но только такое там и могло быть. Он меня пытался предупредить, вот и все. Наконец прорюхал, что сам сделал, и пытался мне сказать, что я в говнище. Мы с тобой оба.

— Да и он, — сказал Амато.

— В Монреале — нет, — сказал Фрэнки. — В Монреале он чище некуда.

— И в Монреале ребята есть, знаешь, — сказал Амато.

— Знаю, — ответил Фрэнки. — И ты знаешь. А он явно нет. Тут без разницы. Он так думает. Он думает, мы тут в говне, а доказательство тут то, что он так думает и про себя, а думает он так, потому что базар не фильтровал с чуваком, который работает на Диллона. Должно быть, Кенни что-то сказал в конце концов, от чего он настропалился. Вот все почему.

— Ты его привел, — сказал Амато. — Я тебя про него спрашивал всякое, ты ж помнишь. И ты сказал, что он порядочный. Помнишь такое?

— Я ошибся, — сказал Фрэнки. — Откуда я, нахуй, знал, что так будет? Он и раньше был мистер Тугожопый, чувака вообще ничего не пронимало, не колется, и все тут. Я думал, он все сделает, и ага на этом. Я ж не думал, что он колоться пойдет к Кенни Гиллу.

— Ты мне раньше много срани заправлял про Доктора, — сказал Амато. — Он целиком на мне был.

— Ты и ошибся, — сказал Фрэнки. — И за твою ошибку я срок мотал. А теперь я хочу чего — я не хочу за свою ошибку дуба дать. Я тебе так скажу — перетрем и загладим? Вали на меня все говно, что захочешь. Я знаю. Не знал я только, что он язык распустит, но я его привел, и он распустил. Ладно, что теперь делать будем? Я не знал, что он полезет в великие комбинаторы. «Не могу я время тратить, я за сто штук у этого парня мельницу дерну». Я думал, он умный. А теперь вижу — нет, сраку свою спасать теперь будет, а говно в нас полетит. Ну его нахуй.

— Ты уверен насчет этого щегла Гилла, — сказал Амато.

— Я насчет него увереннее, чем про господа бога, блядь, — ответил Фрэнки. — В зоопарк ходил когда-нибудь, обезьян там видел? Это вот и есть Кенни. Вылитая, блядь, обезьяна, ноги колесом, да и короткие они у него притом. И туша здоровенная, а когда ходит — ходит, как, блядь, гиббон. Руки практически по земле волочатся на ходу. На него поглядеть, так кто-то его освежевал, в штаны влатал и отнял, блядь, дубину. И тупой он. Все-то знает, знает, как и что, потому что ему рассказали, а он слушал, и чувак говорил очень медленно, к тому же с расстановкой и громко. Слушать Кенни умеет. А так вообще дерево. О беседе у него такое вот представление — он слушает, а задаст вопрос кто-нибудь, он такой: ым, ым, ым. Вот тогда ему хорошо. А когда ему не очень, он ничего не говорит. Спросишь у него что-нибудь, он сидит и пялится на тебя, обдумывает. Пытается об этом думать. У него не очень получается, и он не быстрый. Есть лишний час — он дотумкает. Так вот у него и выходит. А потом, может, что и скажет. Обычно — то же самое, что ты ему говорил. Он всегда с тобой соглашается. В общем и целом, Кенни знает, наверно, всего две вещи. Нароешь одну — можно с ним разговаривать. А иначе нет. Еще он сопит. Сопеть он отлично умеет.

— А, — сказал Амато, — ну, по крайней мере, слишком крутого давать не будет.

— Но на Диллона он работал, — заметил Фрэнки.

— На Диллона и Уайетт Эрп работал, — сказал Амато. — Я так понимаю, сам его видал, не забывай, не важно, что кто делал для Диллона. Диллону кранты.

— Кэллахэна помнишь? — спросил Фрэнки.

— Нет, — ответил Амато.

— Ну как же, — сказал Фрэнки. — Маляр там был. Работал раньше на мужика время от времени. Лайба взорвалась.

— Точно, — сказал Амато.

— Это Кенни Гилл сделал, — сказал Фрэнки.

— То было, — сказал Амато, — когда мы у дяди на поруках.

— А я вот как выяснил, что Кенни, — сказал Фрэнки. — Мне Китаеза сказал, его в суд вызвали, там жена шепнула. Шесть палок под глухой стеной.

— Кошмар какой так чувака мочить, — сказал Амато.

— Кэллахэн с тобой бы согласился, — сказал Фрэнки. — Почти все тогда потерял. Во-первых, ему жопу оторвало. Всего бы разметало, если б он дверцу до конца закрыл — тогда б контакт замкнуло. Китаеза мне говорит: «Кенни ебанат. На все пойдет, если ему Диллон скажет. Скажет Диллон: „Кенни, ты себе хер отчекрыжь“, — и Кенни отчекрыжит, вынет из штанов и давай кромсать. Куча ребят тут Диллона боится, а на самом деле они и не знают, что вообще-то они боятся Кенни».

— Лучше пусть мне Конни теперь машину по утрам заводит, — сказал Амато.

— Хорошая мысль, — согласился Фрэнки. — А если не грохнет, пусть до меня доедет и мне заведет. Не, надо что-то придумать. Я подумал вот, первым делом взял и подумал, надо нам Расселла убрать. Вот самое первое, что мне в голову пришло. Не нравится мне это, я никогда ничего такого не делал, но сукин сын этот, я тут в яме сижу, а в яму он меня сунул, я б его вообще за такое угондошил, вот честное слово.

— И это шибко хорошая мысль? — спросил Амато.

— Нет, — ответил Фрэнки. — Он уже дров и так наломал, и если мы его ушатаем, все так и поймут, что это мы. Так или иначе, ему все равно надо лампаду задуть. Либо он прав, и нам всем пиздец, либо он свалит в Канаду, либо его заметут с этой дрянью, и он загремит в рогачевку и больше уже не выйдет. Нет, теперь самое главное, чтоб у нас насчет Кенни голова болела. Не думаю, чтоб они его отправили со мной базарить. Я его знаю, я ему и на квартал подойти не дам, тут же заземлю. Значит, кого-то другого надо, а это у них выйдет не сразу.

— Плюс к тому, — сказал Амато, — станут ли они вообще с нынешними-то раскладами? Шуму слишком много.

— Станут, — ответил Фрэнки. — Нам надо теперь очень осторожно, по сторонам смотреть и всякое такое.

— Нет, — сказал Амато. — He-а, не могу прикинуть. Трясли мельницу Трэттмена. Обручи набили Трэттмену. Других причин у него нет, чтоб ему рога обламывали, а ребята не хотят, никого не торцуют просто забавы для. Нет, не ищут они нас. Про это никто уже больше и не думает.

— Джон, — сказал Фрэнки, — гляди, я б рад был, чтоб ты прав. Я долго жить хочу. Я только начал, и мне нравится.

— Я прав, — сказал Амато.

— Но ты не против, — сказал Фрэнки, — если я тут немного осмотрюсь.

— Фрэнки, — сказал Амато, — ты дергайся, сколько тебе влезет. Мы все сделали, и мы чисты. Съезжу я еще в Броктон пару раз, делами надо позаниматься. Дам тебе знать, когда пора прекращать дергаться и опять браться за работу.