45

Раздался глухой удар. Металлический.

Нас окутывал последний предутренний мрак. Второй из солдат Даджяна — армянин называл его Яносом, по-моему, он был немым, — действовал без колебаний. Он приложил какой-то предмет, формой напоминающий миниатюрный паяльник, к замку металлической решетки церкви Санта-Мария-а-Нова, раздался резкий хлопок, и она поддалась.

Словно по команде, мы впятером вошли в усаженный цветами и деревьями сад и по узкой дорожке направились к храму. Только сейчас я ощутила охватившее моих спутников напряжение. Прекрасное настроение Армена улетучилось, сменившись звериной чуткостью и настороженностью, не оставшейся мною не замеченной. Янос пробурчал нечто неразборчивое по-армянски. Они заспорили о нейлоновой сумке, которую несли с собой. По крайней мере, мне так показалось. В конце концов победило мнение Даджяна. Было очевидно, что эти люди чего-то боялись. Они достали оружие: четыре израильских автомата «узи» с оптическим прицелом, и еще запасной «зиг-зауэр» на поясе у одного из них. Они встревоженно оглядывались, будто опасаясь, что кто-то или что-то внезапно набросится на нас.

Но кому это могло понадобиться?

Церковь Санта-Мария-а-Нова я изучила как свои пять пальцев. Это была безмятежно-спокойная часовня, расположенная в центре одного из тех городков, где никогда ничего не происходит. Церковь окружали жилые дома, но участок, посреди которого она возвышалась, до сих пор использовался как кладбище. По левую руку виднелись самые старые могилы. Буйно разросшиеся сорняки почти скрывали древние захоронения. С правой же стороны, напротив, плиты были белыми и сверкающими, и у их подножия лежали цветы.

Обе части кладбища объединялись там, где громоздились особенно большие гранитные надгробия, свидетельство давно забытых эпох. Под этими вековыми плитами покоились каноники, ремесленники и даже паломники, и именно этим древним камням церковь обязана своим мрачным прозвищем «храм надгробных плит», «templo de las lápidas», или «de las laudas» по-галисийски.

Это место никогда не внушало мне страха. Несмотря на обилие могил, ничто здесь не таило угрозы. Совершенно ничего. Здесь царил мир и покой.

— Почему вы вооружены, сеньор Даджян? — прошептала я, улучив момент.

Армянин выслушал мой вопрос все с тем же озабоченным выражением лица, словно чего-то опасаясь. Затем неохотно ответил.

— А вы уже забыли, что случилось в Сантьяго? — проворчал он.

Мы с ним остановились под крышей портика у входа в храм. Он был украшен скульптурной группой, изображавшей сцену «Поклонения волхвов», которую я собственноручно реставрировала. Статуи в римском стиле и фигура епископа Беренгеля де Ландойра словно парили в воздухе над входной дверью церкви. Коленопреклоненный священник устремил взгляд в никуда. Янос даже не удосужился поднять глаза, чтобы полюбоваться ансамблем. Он был занят более важными размышлениями, а именно о следующем замке. На этот раз замок был старинный. Деревянная дверь запиралась на огромный ключ. И взломать ее было труднее, так что ему потребовалось немного больше времени, чтобы справиться с ней при помощи своего — как я узнала потом — портативного ионного лазера.

— Вперед! — скомандовал Даджян, когда пала последняя преграда. — У нас мало времени.

В храм вошли только Даджян и я. Янос, Хаси, пилот, и Ваасфи остались снаружи следить, чтобы нам никто не помешал. В пустынных стенах церкви голос армянина отдавался эхом.

— Итак? Где самая древняя могила?

— Их тут сотни! — посетовала я, разглядывая первые каменные плиты под ногами. — Никто не знает, какая из них самая древняя!

Тогда Даджян подошел к электрическому щитку у дверей и нажал выключатель. Словно по волшебству вспыхнул свет. В воздухе стало жарко. Скрытая подсветка и современные галогеновые лампы выхватили из мрака впечатляющую коллекцию надгробных плит, начинавшуюся в нескольких метрах от нас. Они стояли вертикально, опираясь на стальные каркасы. Здесь были памятники всех форм и размеров: каменные доски с изображением пилигримов с посохами и ракушками; другие доски — с высеченными непонятными знаками, напоминающими глаз или когтистые лапы; третьи — с ножницами, инструментами ткача, стрелами и даже шляпами. Но ни одной-единственной надписи.

— Теперь ваша очередь, сеньора, — сказал Даджян, оглядевшись. — Пять лет назад Мартин встретился с вами здесь, а месяц назад вернулся, чтобы спрятать ваш обручальный талисман. Где он мог его оставить?

Я внимательно осмотрела церковь. С момента моего последнего посещения ее древний неф успел превратиться в современный выставочный зал. Все очень изменилось. Однако самое главное осталось на своих местах. Пол, к примеру, был вымощен пятью сотнями безымянных плит, напоминавших те, что стояли на подставках. Они были украшены грубыми барельефами, изображавшими молотки, якоря, башмачные подошвы и прочие знаки, указывавшие на род занятий человека, покоящегося под ними. И само собой, не осталось и следа от скамеек, кабинок для исповеди или алтарей, некогда обильно украшавших храм.

— Ну же? — торопил армянин. — Откуда начнем?

— Думаю, будет нелепо пытаться найти здесь гробницу тысячелетней давности, сеньор Даджян. Самым старым здесь не больше семисот лет, — вынесла я свой вердикт.

— А если вы напряжете свою память? Попробуйте вспомнить, что больше всего заинтересовало Мартина, когда он оказался здесь впервые?

Это была мысль.

— Не знаю, поможет ли это нам…

— Попытайтесь. Мы не можем уйти отсюда без адаманта. Он необходим нам, чтобы найти Мартина.

— Ладно, — вздохнула я. — В день нашего знакомства Мартин пришел сюда как один из тех всезнаек, которым, кажется, заранее все известно. Эта сцена и сейчас будто стоит у меня перед глазами. Он вошел через эту дверь, — сказала я, указывая на южную сторону церкви. — Он проделал пешком путь от Сантьяго досюда, поскольку, как он говорил, никакое паломничество не считается завершенным, если человек не оставил собор Сантьяго-де-Компостела за спиной и не ступил ногой на эти камни.

— А он объяснил почему?

— Ну… он не первый, кто приходил в Нойю с подобными идеями. Многие, совершающие паломничество по Пути, утверждают, что после Сантьяго-де-Компостела остается еще один этап. Еще один день пешком, который доступен лишь истинно посвященным. В действительности, этот обычай восходит к еще дохристианским временам. Он очень древний. Нужно дойти до берега моря и увидеть, как заходит солнце на западе, чтобы понять, что эта земля — край света. La terra dos mortos. Римский finis terrae, где заканчивается твердая земля и начинается Сумрачное море. Определенно это место как нельзя лучше подходит для того, чтобы взывать отсюда к богам, умоляя о защите.

— А именно для этого и предназначены адаманты…

— Да, — согласилась я, — вы правы. Но тогда я ничего про это не знала. У Мартина, кроме того, были и свои собственные соображения на этот счет. Он хотел скопировать в маленький блокнот клейма каменотесов, выбитые на стенах церкви.

— Клейма? Какие клейма?

— Как, например, это, — ответила я, указывая на одну из поддерживающих свод арок. — Видите?

Это был своего рода угломер, очень простой, но вытесанный с величайшей тщательностью.

— Здесь их сотни, — добавила я.

— А чем еще он интересовался?

— Многим… Поэтому он и попросил, чтобы ему дали возможность пообщаться со специалистом по этой церкви. Консультировать его выпало мне, — улыбнулась я. — Думаю, его очень впечатлило то, что земля, на которой воздвигнуты эти стены, была доставлена из Иерусалима. Я объяснила ему, что крестоносцы тоннами привозили ее и закладывали в основание церкви и под кладбище снаружи.

Глаза армянина округлились.

— Ах вот как?

— Этому имеется объяснение, сеньор Даджян. Жители Нойи верили, что, когда грянет апокалипсис, священная земля Иерусалима будет первым местом, куда сойдет Иисус Христос. Говорили, что похороненному в ней человеку гарантировано возвращение из мира мертвых. Так что, поскольку они были уверены, что эта церковь — последний оплот христианской веры на краю гибельного конца света, они заложили эту землю, чтобы сделать ее еще более святой…

— Мм… Это имеет совсем другое значение, — пробормотал он.

Мне показалось, что я ослышалась.

— Другое значение? — переспросила я. — Что имеет другое значение, господин Даджян?

Армянин покачал головой.

— Иерусалимская земля обладает единственным в своем роде минеральным составом, сеньора, — произнес он серьезно. — Особенно так называемая Храмовая гора, где стоит «Купол скалы». Там уровень железа значительно выше, чем вокруг, что делает ее идеальным проводником электричества. Этим, к примеру, объясняется тот факт, что в древности люди, ступив на священную землю, сразу же снимали обувь. Они неким образом сознавали, что если их энергия не вступает в конфликт с природной силой земли, то им нечего бояться. Но если вступает, то они могут умереть, испепеленные огнем.

— Вы это серьезно?

— Вспомните тех, кто без разрешения дотронулся до ковчега Завета…

«Ну да, — подумала я, — Шейла мне про это рассказывала».

— То есть вы хотите сказать, что за многие века до рождения Алессандро Вольта люди уже знали об электричестве?

— Конечно знали. Древние египтяне умели гальванизировать металл при помощи слабых разрядов тока. В Археологическом музее Багдада до американского вторжения хранился сосуд возрастом почти две тысячи лет, предназначенный для выработки тока в небольших количествах. И адаманты способны аккумулировать энергию для выполнения своих задач. Следует выработать умение видеть научные факты в религиозных метафорах, вам не кажется?

— Если верить вам, Мартин именно этим и занимался. «Читал» подобные знаки, так?

— Точно! — Он расплылся в улыбке. — Чем дальше углубляешься в наше прошлое, тем большее количество подобных сюрпризов встречаешь. Шумеры умели, к примеру, асфальтировать дороги. А потом вплоть до двадцатого века это умение было забыто. Подобные факты приводили Мартина в восторг, поэтому меня не удивляет, что ваш рассказ об этой земле привлек его внимание. Ваш муж знал, что в свое время человечество добилось немыслимого прогресса благодаря тому, что поддерживало связь со своими богами. И знал то, что эта связь всегда осуществлялась в местах, где почва обладает повышенным электрическим зарядом. К несчастью, этот контакт был утерян и у нас от тех давних эпох осталось только несколько реликвий, которыми мы разучились пользоваться. Как, кстати, адаманты, способные активироваться в специально подготовленных местах, подобных этому. — Даджян сделал несколько шагов вглубь храма и продолжил: — Что еще заинтересовало Мартина, сеньора?

— Так… Какое-то время он бродил по церкви один. Знаете, мне он сразу показался хорошим человеком. И поскольку он пришел в обеденное время, я позволила ему осмотреть тут все самостоятельно, пока я перекусывала… Да, вспомнила, — добавила я, — когда я вернулась, он с крайне сосредоточенным видом срисовывал надпись на нашей самой знаменитой могиле.

— Ваша самая знаменитая могила?

— Это там. — Я махнула рукой в сторону мавзолея весьма приличной степени сохранности. Каменный саркофаг, увенчанный скульптурой человека в полный рост, находился метрах в трех от нас. — Я вам ее не показала, потому что как раз об этом ансамбле нам известны все подробности. И могу поклясться, здесь никакой Ной не похоронен.

Даджян подошел поближе, чтобы рассмотреть. Это был прекрасный надгробный памятник эпохи Возрождения, размещенный в одном из аркосолиев церкви. Саркофаг был причудливо украшен фигурами ангелов, фамильными гербами и даже изрядного размера медальоном, изображавшим быка и корову, мирно пасущихся под кипарисами.

— Какой он эпохи? Похоже, он более современный, чем прочие…

— Это верно, господин Даджян. Статуя на крышке представляет человека, одетого по моде шестнадцатого века. Высокий головной убор, подушечка, длинная одежда со складками — все это типично для купцов эпохи Возрождения.

— А известно, кто это был?

— Конечно, — снисходительно ответила я. — Мы знаем его имя и даже кое-что о его жизни. Если вы заглянете сверху, то сможете сами прочитать его имя, выгравированное на ленте, лежащей на подушке. Там написано «Juan de Casaviña». Хуан де Казавинья. Забавно, что написано в обратном порядке. Как код какой-то. Видите?

— Ян-ива-зак-ед-на-ух. Хуан де Казавинья… — повторил Даджян, пробегая пальцами по надписи.

На минуту армянин застыл, лаская пальцами буквы. Мне показалось, что он что-то подсчитывает. Он простучал надпись. Осмотрел ее справа налево и наоборот. Даже, шумно сопя, принюхался к буквам, подняв облачко пыли. Наконец его лицо озарила довольная улыбка.

— Сеньора… — откашлялся он и торжественно произнес: — Я теперь совершенно точно знаю, что именно хотел сообщить вам муж во второй части своего послания.