В пятницу 24 мая 1940 года в 20.59 кинотеатры по всей Британии прекратили демонстрацию фильмов, толпы людей начали скапливаться у радиомагазинов, наступила тишина в клубах и в гостиных отелей. Миллионы людей собрались у домашних репродукторов: король приготовился произнести первую речь, обращенную к нации, со времени его рождественского выступления в Сандрингеме. Эта речь, продолжавшаяся двенадцать с половиной минут, была самой длинной из произнесенных им и стала решающей проверкой результатов многих часов занятий с Логом.

Поводом был День Империи, значение которого возросло в военное время вследствие огромного вклада, внесенного многими тысячами жителей всей империи в антигитлеровскую войну в Европе. Вполне закономерно, речь короля должна была прозвучать в конце программы под названием «Братья по оружию». Программа, посвященная мужчинам и женщинам, родившимся и выросшим за океанами, по утверждению Би-би-си, «должна была убедительно продемонстрировать единство и силу, символом которых и является День Империи».

Британия остро нуждалась в помощи империи. Мнимая война окончилась внезапно и драматически. В апреле нацисты вторглись в Данию и Норвегию. Силы союзников высадились в Норвегии в попытке защитить страну, но к концу месяца южные территории оказались в руках у немцев. В начале июня союзники покинули северную часть Норвегии, и 9 июня норвежские войска сложили оружие.

Успехи нацистов в Скандинавии положили конец долговременному давлению на Чемберлена в так называемых норвежских дебатах, во время которых бывший член кабинета министров Лео Эймери, как известно, процитировал злополучному премьер-министру слова, обращенные некогда Оливером Кромвелем к Долгому парламенту: «Вы просидели здесь слишком долго для того немногого, что сделали. Ступайте, говорю вам, и дайте нам от вас избавиться. Во имя Господа, уходите».

Несмотря на выступления против него политиков различных направлений, Чемберлен победил на парламентских выборах 8 мая, собрав 281 голос против 200, но многие из его однопартийцев воздержались или голосовали против. Раздавались все более громкие требования расширить правительственную коалицию, включив в нее лейбористов, но члены парламента от этой партии отказывались работать под началом Чемберлена. Высказывались мнения о том, что его преемником может стать лорд Галифакс, бывший одним из главных сторонников курса умиротворения с тех пор, как сменил Идена на посту министра иностранных дел в марте 1938 года.

Хотя Галифакс пользовался поддержкой и Консервативной партии, и короля, а также был приемлемой кандидатурой для лейбористов, он понимал, что на этот пост есть лучший кандидат. Когда два дня спустя Чемберлен ушел в отставку, его сменил Уинстон Черчилль, сформировавший новое коалиционное правительство, куда вошли члены парламента от разных фракций: консерваторы, лейбористы, либералы, а также беспартийные. В тот самый день немецкие войска вступили в Бельгию, Нидерланды и Люксембург.

Нацистские клещи быстро смыкались. В пять часов утра 13 мая король был разбужен телефонным звонком королевы Нидерландов Вильгельмины. Поначалу он подумал, что это розыгрыш, пока она не заговорила, умоляя выслать дополнительные силы авиации для защиты ее осажденной страны. Было слишком поздно. Через несколько часов дочь королевы — принцесса Юлиана, ее муж-немец принц Бернхард и две их малолетние дочери прибыли в Англию. Позже в тот же день Вильгельмина вновь позвонила королю, на этот раз из Хариджа, куда добралась на британском эскадренном миноносце, спасаясь от попыток немцев взять ее в заложницы. Первоначально она планировала вернуться в Зееланд, на юго-запад страны, где еще продолжалось сопротивление, но военная обстановка ухудшалась так стремительно, что все сочли возвращение невозможным. 15 мая Нидерландская армия капитулировала перед лицом немецкого блицкрига. Вильгельмина осталась в Букингемском дворце, откуда пыталась на расстоянии сплотить голландское движение Сопротивления.

На фоне этих драматических событий Логу в одиннадцать часов утра 21 мая позвонил Хардинж и попросил его в четыре часа дня увидеться с королем. Лог пришел на пятнадцать минут раньше и застал королевского секретаря озабоченным плохими новостями с континента. Немецкие войска, продолжая стремительное продвижение через Францию, по доставленным сведениям, вошли в Аббевиль, расположенный в устье Соммы и в пятнадцати милях от Ла-Манша, разделив силы союзников надвое. Будущее британских экспедиционных сил, развернутых главным образом вдоль франко-бельгийской границы, поскольку передислоцированы туда они были еще в начале войны, представлялось мрачным.

Несмотря на серьезность положения, король встретил Лога в необъяснимо хорошем расположении духа. Стоя в своей военной форме на балконе, он посвистывал молодому корги, сидевшему в саду под платаном и старавшемуся понять, откуда раздается звук. Лог заметил, что виски у короля поседели чуть сильнее с их последней встречи. Заботы войны явно сказывались на нем.

Они вошли в комнату, из которой исчезли все картины и украшения, за исключением вазы с цветами. Речь по случаю Дня Империи показалась Логу замечательной и превосходно написанной, но все же они просмотрели ее вместе и сделали кое-какие исправления. Когда они просматривали ее повторно, в дверь легонько постучали. Вошла королева в бледно-сером платье с яркой алмазной брошью в виде бабочки на плече. Вписывая в текст исправления, король говорил с Логом о чудесах храбрости, которые показывают летчики ВВС, и о том, «какую надо испытывать гордость за ребят из Австралии, Канады и Новой Зеландии». Вскоре Лог собрался уходить.

«Когда я простился и пожал руки королю и королеве, как удивительно они мне запомнились в обрамлении большого окна, заполненного солнечным светом, король в мундире фельдмаршала и королева в бледно-сером», — вспоминал он.

В День Империи Лог пришел во дворец после обеда и вместе с Вудом и Огилви с Би-би-си удостоверился, что комната должным образом подготовлена для трансляции. На случай авианалета Вуд протянул провод в бомбоубежище. «Что бы ни случилось, — записал Лог, — трансляция не прервется».

Король, надевший двубортный пиджак, выглядел стройным и подтянутым. Вдвоем они вошли в комнату для трансляции, в которой, к облегчению Лога, стояла приятная прохлада. Он распорядился держать окна открытыми, чтобы избежать неприятности, случившейся накануне, когда бедная королева Вильгельмина выступала с обращением к жителям голландских колоний в Карибском море, а в комнате было жарко и душно, как на пожаре.

Лог предложил лишь небольшие изменения в речи. Вместо начала «Сегодня исполняется год» он предложил «В День Империи год тому назад». Они в последний раз прошли текст от начала до конца, и он занял двенадцать минут. На оставшиеся восемь минут король ушел в свою комнату поупражняться в логическом ударении в двух или трех особенно трудных местах.

За минуту до начала своей речи король пересек коридор, вошел в комнату для трансляции и взглянул в открытое окно на меркнущий свет. Стоял прекрасный весенний вечер, безмятежно мирный. «Трудно представить, что в сотне миль от нас люди убивают друг друга», — подумал Лог.

Красная лампочка в студии вспыхнула четыре раза и погасла — это был сигнал к началу. Король сделал два шага к столу, и Лог сжал его локоть в знак пожелания удачи. Этот жест очень много говорил о близости между этими двумя людьми. Никому не дозволяется самовольно прикасаться к королю.

— В День Империи год тому назад я обращался к вам, народы Империи, из Виннипега, в сердце Канады, — начал король, приняв первую из поправок Лога. — Мы жили тогда в мирное время. В тот День Империи я говорил об идеалах свободы, справедливости и мира, на которых построено наше содружество свободных народов. Сгущались тучи, но я не расставался с надеждой, что эти идеалы еще смогут достичь более полного и прекрасного развития, не подвергаясь тяжкой беде военного нападения. Но эта надежда не сбылась. Зло, которое мы непрестанно и всеми силами старались отвратить, обрушилось на нас.

Он продолжал говорить, улыбаясь, как школьник (по крайней мере так казалось Логу), всякий раз, как ему удавалось без труда справиться с непреодолимым прежде словом. Народу Британии, продолжал король, наращивая эмоциональное напряжение, предстоит «решающая битва». «Наши враги стремятся не просто к территориальному захвату — они стремятся сокрушить Империю и все то, на чем она основана, а затем подчинить себе весь мир».

Логу оставалось только стоять и слушать, поражаясь звучанию голоса короля. Когда Георг произнес заключительные слова, Лог сжал его руки. Оба знали, что это было великолепное выступление.

Они не решались заговорить сразу: Лог настоял в этот раз на новом методе работы, при котором красная лампочка, этот «красный глаз желтого божка», как называл ее Лог, не горела на протяжении всей трансляции. Неудобство, однако, заключалось в отсутствии полной уверенности, что трансляция уже отключена. Они продолжали стоять, молча глядя друг на друга, «король и простой человек, и сердце мое было слишком полно для слов». Король похлопал его по руке.

Через несколько минут вошел Огилви. «Поздравляю, ваше величество, — сказал он. — Замечательное выступление». Следом за ним появилась королева, поцеловала мужа и сказала, как прекрасно он говорил. Они побеседовали еще минут пять.

«А потом, — как пишет Лог, — король Английский сказал: „Хочу есть“, они попрощались с нами и спустились по лестнице в совсем другой мир».

Король был по справедливости горд своим достижением и испытывал большое облегчение из-за того, что, несмотря на быстро меняющуюся военную обстановку, ему не пришлось в последнюю минуту вносить в текст кардинальные изменения. «Я боялся, что произойдет что-нибудь такое, из-за чего придется изменять текст, — записал он в тот вечер в дневнике. — Я очень доволен тем, как говорил, и это, вероятно, мое лучшее выступление. Как я ненавижу выступать по радио!»

На следующее утро газеты расхвалили его речь до небес. «Дейли телеграф» назвала ее «энергичным и вдохновляющим выступлением», добавив: «Вчерашние сообщения указывают, что каждое слово с совершенной ясностью прозвучало в Соединенных Штатах и в отдаленных частях Империи». Телефон Лога между тем звонил не переставая. «Все в восторге от того, как король говорит, — записал он в дневнике. — Эрик Майвилл звонил из Букингемского дворца и сказал, что во всем мире речь приняли с огромным восхищением. Пока мы с ним разговаривали, его вызвали к королю, так что я через него еще раз послал свои поздравления». Отклики из стран империи и за ее пределами также были восторженными.

На следующий день, в воскресенье, Лог и Миртл отпраздновали королевский успех, сходив в кино на дневной сеанс посмотреть фильм «Моя маленькая синичка», комедию об американском Западе 1880-х годов с Мэй Уэст и У. К. Филдзом в главных ролях. После этого Валентин повез родителей обедать в ресторан, который Миртл называла «венгерским». Они впервые пришли туда после начала войны, и оркестр играл все любимые мелодии Миртл.

Одной речи, даже прекрасной речи, было недостаточно, чтобы переломить ход войны, в которой союзные державы продолжали терпеть поражения. Следующей под ударами Германии пала Бельгия. Леопольд III, бывший главнокомандующим вооруженными силами страны, надеялся, что сможет продолжить борьбу за дело союзников, следуя героическому примеру отца, короля Альберта, во время Первой мировой войны. Но на этот раз ситуация сложилась иначе, и 25 мая, убедившись в бесполезности дальнейшего сопротивления, Леопольд капитулировал. Он принял оказавшееся спорным решение остаться со своим народом, а не перебраться, подобно министрам его правительства, во Францию, где они пытались продолжать работу как правительство в изгнании. В результате, как ни несправедливо это было, в Британии король Леопольд подвергся осуждению. Его поведение во время войны вызвало раскол в его собственной стране, и отдаленным последствием стало его отречение от престола десятилетием позже.

Ярость британцев по поводу капитуляции Леопольда объяснялась ее последствиями для сил союзников: их левый фланг оказался совершенно открытым и им пришлось отступить до самого побережья Ла-Манша. Единственным возможным выходом была спасательная операция, ставшая одним из самых драматических эпизодов войны. 27 мая первая флотилия из примерно 700 торговых, рыболовных, прогулочных судов, а также шлюпок Королевского общества спасения на водах начали эвакуацию британских и французских войск с отмелей Дюнкерка. К девятому дню 338 226 военнослужащих (198 229 британцев и 139 997 французов) были спасены.

4 июня, в последний день эвакуации, Черчилль произнес одну из самых памятных речей времен войны — если вообще не всех времен. «Даже если большие пространства Европы, ее старые и славные государства оказались или могут оказаться в тисках гестапо и всего одиозного аппарата нацистского правления, мы не дрогнем и не сдадимся», — заявил он на заседании палаты общин и заключил своей знаменитой клятвой «сражаться на наших морских пляжах».

На другой день Миртл кратко записала в дневнике: «Все наши солдаты вывезены, хвала Господу. Встретила нескольких медсестер. То, что они рассказывают, будет жить в веках». Были у нее и свои личные тревоги: 1 июня, в самый разгар эвакуации войск, она услышала, что Лори, их старший сын, ушел в армию. Ему было уже за тридцать, у него были жена и маленький ребенок, и он не попал под первоочередной призыв. Однако в конце марта он получил повестку, и, когда Миртл услышала эту новость, они с Джо «немного всплакнули».

Для многих простых людей то, что стало называться «духом Дюнкерка», вполне отвечало склонности британцев к единению во времена испытаний и бед. Однако, как ни велик был героизм и как ни поразительны некоторые истории спасения, нельзя никуда уйти от факта, что Дюнкерк не был победой. В неофициальной обстановке Черчилль сказал своим членам правительства, что Дюнкерк — «величайшее военное поражении Британии за века».

Плохие новости продолжали приходить: 14 июня Париж был оккупирован германским вермахтом, а через три дня маршал Филипп Петэн (назначенный главой государства с чрезвычайными полномочиями) объявил, что Франция будет просить Германию о перемирии. «Это самый черный день в нашей жизни», — написала в своем дневнике Миртл. Она услышала новость о заявлении Петэна от возмущенного водителя автобуса, который «во всеуслышание объявил, что бы он хотел сделать со всей французской нацией… „Теперь уж точно, нас больше некому предать. Мы остались одни, и если наше правительство решит сдаться, будет революция, и я буду в ней участвовать“».

Дела шли все хуже. Ближе к вечеру 7 сентября 364 немецких бомбардировщика в сопровождении еще 515 самолетов осуществили налет на Лондон, еще 133 атаковали город ночью. Их целью был Лондонский порт, но многие бомбы упали на жилые районы, убив 436 жителей Лондона и ранив 1600. Блиц начался. В течение следующих семидесяти пяти ночей бомбардировщики планомерно и многократно бомбили Лондон. Бомбили и другие важные военные и промышленные центры, такие как Бирмингем, Бристоль, Ливерпуль и Манчестер. К маю следующего года, когда эта кампания закончилась, более 43 000 гражданского населения, половина из них — жители столицы, были убиты, более миллиона домов повреждено и разрушено на одной только территории Лондона.

В сентябре, во время дерзких дневных налетов, было несколько попаданий в Букингемский дворец, где в тот момент находились и работали и король, и королева. Бомбежки серьезно повредили королевскую часовню и внутренний двор, побудив королеву произнести знаменитую фразу: «Я рада, что нас бомбили. Теперь я чувствую, что могу смотреть в глаза жителям Ист-Энда». Лог написал письмо королю, в котором «благодарил Всевышнего» за избавление от того, что назвал «подлым покушением на Вашу жизнь», добавив: «Мне казалось, даже для немцев невозможна такая низость».

Томми Ласеллз ответил Логу через четыре дня, поблагодарив его за выражение заботы, которой король и королева очень тронуты. «И. В. [их величества] никак не пострадали от того, что произошло, — добавил он. — Я надеюсь, Вам удается хоть иногда немного поспать».

В последующие недели Лог и король время от времени обменивались письмами. Монарх иногда с удивительной откровенностью выражал свои чувства, как это было после посещения им Ковентри 15 ноября, сразу после разрушительного ночного налета на этот город. Немцы сбросили на него более 500 тонн мощных разрывных и зажигательных бомб, превративших центр в океан пламени и унесших почти 600 жизней. Собор был почти полностью разрушен, и король провел несколько часов, бродя по развалинам. Воздействие его визита на состояние духа жителей города было огромно, но сам король был потрясен масштабами разрушений. «Что мог я сказать этим несчастным людям, которые лишились всего, а иные — и семей? Слова здесь беспомощны», — писал он Логу.

Среди бед и скорби случались и более легкие минуты. Через несколько дней, когда король упражнялся в произнесении речи к открытию очередной сессии парламента, он встретил Лога, ухмыляясь, как мальчишка. «Лог, я ужасно трушу, — объявил он. — Я проснулся в час ночи, и мне приснилось, будто я стою в парламенте с разинутым ртом и не могу произнести ни слова». И хотя оба они от души расхохотались, для Лога стало очевидно, что даже теперь, после всех лет их совместной работы, сознание речевого дефекта по-прежнему угнетает короля.

Лог вновь был приглашен в Виндзор в сочельник, а затем в Рождество — помогать с рождественским обращением. В этом году, как и в предыдущем, уже не могло быть и речи о том, чтобы король не обратился к народам империи.

Погода была холодной, но праздничной. Лог не рискнул ехать поездом и вместо этого отправился в Виндзор автобусом компании «Грин лайн». «Я простоял на холоде всю ночь, а когда двери открылись и мы вошли, в лицо вновь ударил холод, — писал он. — Это было все равно что войти в ледяной дом. Мне становилось все холоднее и холоднее, и когда я добрался до Виндзора, то вывалился из автобуса как замороженная масса». По дороге к замку он немного согрелся, а от рюмки шерри, выпитой с Майвиллом по прибытии, стало еще теплее, как и от угля, горящего в камине. А еще он был в восторге от золотого портсигара, подаренного ему королевой.

После рождественского ужина из кабаньей головы с черносливом Лог последовал за королем в его кабинет, и они принялись за работу. Речь Логу не понравилась: в ней, на его взгляд, королю не на что было опереться в эмоциональном плане, но с этим он ничего не мог поделать. В речи король предупреждал свой народ, что в будущем их всех ждут трудности, «но мы твердо стоим на дороге, ведущей к победе, и с Божьей помощью найдем путь к миру и справедливости».

Война продолжалась. 22 июня Германия вместе с другими участниками европейской коалиции «Ось Берлин — Рим» и Финляндией вторглась в Советский Союз, осуществляя план «Барбаросса». Целью было полное уничтожение этой страны и коммунизма, обеспечивая для себя не только пресловутое Lebensraumn, но и доступ к стратегическим ресурсам, необходимым Германии для победы над ее остальными соперниками. В последующие месяцы Гитлер и его союзники захватили значительную часть Украины и Прибалтики, взяли в осаду Ленинград и вплотную подступили к пригородам Москвы. Однако Гитлер не сумел осуществить свой план, а Сталин сохранил значительную часть своего военного потенциала. 5 декабря русские начали контратаковать. Двумя днями позже японцы атаковали американский флот в Пёрл-Харборе, тем самым приведя на сторону союзников мощь Соединенных Штатов.

Державы «оси» продолжали наступать в течение всего 1942 года: японские войска прокатились через Азию, захватив Бирму, Малайю, Голландский Индокитай и Филиппины. Немцы между тем нападали на союзнические суда, перевозившие грузы с Атлантического побережья Америки. А в июне они начали летнее наступление для захвата нефтяных месторождений Кавказа и хлебных степей Кубани. Советские войска закрепились под Сталинградом.

Война бушевала и в Африке, где Африканская танковая армия Эрвина Роммеля, состоявшая из немецких и итальянских пехотных и механизированных частей, угрожала подойти к воротам Каира. Роммель начал свое наступление 26 мая, вынудил французов 11 июня оставить Бир-Хаким и неделей позже осадил Тобрук. Затем он стремительно переместился на восток, из Ливии в Египет, и 1 июля достиг Эль-Аламейна, в шестидесяти милях от Александрии. Для союзников это был тяжелый удар. Черчилль спешно вернулся из Вашингтона навстречу дебатам в палате общин о выражении недоверия правительству, из которых с легкостью вышел победителем.

Потом наступил поворотный момент в событиях в Африке, в ходе всей войны. Британские войска контратаковали и отбросили Роммеля. Отступив, немцы, однако, окопались, и возникла патовая ситуация, во время которой командующим Восьмой армией был назначен генерал-лейтенант Бернард Монтгомери. 23 октября союзники вновь перешли в наступление. У Монтгомери было 200 000 человек и 1100 танков против 115 000 человек и 559 танков противника. Роммель находился в Германии в отпуске по болезни, но поспешил на фронт, чтобы встать во главе своих солдат. Соотношение сил было катастрофически не в его пользу, и 2 ноября он предупредил Гитлера, что его войска более не в состоянии оказывать сколько-нибудь эффективное сопротивление. Нацистский лидер не терпел разговоров о возможности поражения. «Это будет не первый случай в истории, когда сильная воля восторжествует над большим числом батальонов, — ответил он на другой день. — А что касается ваших войск, можете объяснить им, что нет иной дороги, кроме как к победе или к смерти».

Лог оказался одним из первых, кто услышал о победе Монтгомери. 4 ноября он был во дворце, готовя короля к речи, которую тому предстояло произнести на открытии сессии парламента, назначенном на двенадцатое число, когда зазвонил телефон. Король заранее распорядился, чтобы его не отвлекали, если только он не понадобится срочно. С озадаченным видом он подошел к телефону и поднял трубку.

И после этого тотчас пришел в волнение. «Да. Да! Ну прочтите, прочтите его, — сказал он, добавив: — Враг отступает. Хорошие новости. Спасибо. — И положил трубку. Улыбаясь, он повернулся к Логу. — Вы слышали? — спросил он, после чего пересказал суть сообщения. — Ну вот. Превосходно!»

В этот вечер король записал в дневнике: «Наконец победа. Как это хорошо для нервов!» Через четыре дня союзнические войска высадились в Марокко и Алжире, номинально находящихся в руках французского режима Виши. Операция «Факел», задуманная как открытие второго фронта в Северной Африке, шла полным ходом.

Среди этих драматических событий подходила очередь новой рождественской речи. Дня за два Лог репетировал ее с королем, которого нашел в прекрасной форме. Сама речь требовала небольшого хирургического вмешательства. Логу не по душе были пассажи, вставленные в текст Черчиллем, — они странно прозвучали бы из уст короля. «Это был типичный Черчилль, опознаваемый для всех, — жаловался Лог в своем дневнике. — С королевской помощью мы удалили из речи прилагательные и премьер-министра».

Погода в тот год стояла прекрасная, несмотря на легкий туман, без снегопадов двух предыдущих зим. Лога опять пригласили на празднества в королевскую семью. Он нашел, что нынешняя рождественская елка гораздо красивее и наряднее прошлогодней, и очень к месту пришлось присланное Миртл украшение. Появилась королева, она подошла к Логу и сказала, что очень рада его видеть. Он был удивлен, когда она попросила его повторить фокус, который он как-то показал двум королевским служащим, — как дышать одним легким. Он с радостью показал, но предупредил ее и обеих принцесс не пытаться повторить этот трюк.

Сразу после половины третьего Лог с королем пошли в кабинет для последней репетиции речи. В 2.55 они были в комнате, оборудованной для трансляции; Лог и Вуд сверили часы, и в 2.58 королева пришла пожелать мужу удачи. Через несколько секунд загорелись три красные лампочки, и, бросив взгляд в сторону Лога, король заговорил:

— В Рождество более, чем в любое другое время, чувствуем мы мрачную тень войны. Наш рождественский праздник сегодня, быть может, и лишен многих счастливых и знакомых примет, памятных нам с детства… Но хотя внешние его приметы скудны, главный смысл Рождества остается вечным и неизменным. Он заключается в благодарности и надежде — благодарности Всевышнему за Его великую милость и в надежде на возвращение на эту землю мира и доброй воли.

Лог следил по напечатанному тексту еще на протяжении одного-двух абзацев, а потом перестал: он понял, что в этом более нет надобности.

В своем выступлении король говорил о великом вкладе, внесенном в общее дело народами Империи, а также американцами. Закончил он историей, некогда рассказанной Авраамом Линкольном, о мальчике, который нес в гору ребенка гораздо меньше себя. — «Когда его спросили, не слишком ли для него тяжело такое бремя, он ответил: „Это не бремя, это мой брат“».

Выступление продлилось ровно двенадцать минут. Лог был в восхищении от того, что услышал. «Замечательно было первым поздравить короля, и, подождав двадцать секунд, чтобы убедиться, что мы уже не в эфире, я схватил его за руку и вне себя от восторга воскликнул: „Замечательно!“ Он улыбнулся и сказал: „По-моему, это лучшее, что мы сделали, Лог. Я вернусь в Лондон в феврале, и давайте продолжим занятия“. Вошла королева, нежно поцеловала его и сказала: „Это было чудесно, Берти“».

Газеты были полны похвал по поводу королевского обращения. «По манере и по содержанию вчерашнее королевское выступление было самым зрелым и воодушевляющим из всех, — писала „Глазго геральд“. — Оно достойно поддержало традицию рождественских радиовыступлений». Черчилль, величайший из ораторов, позвонил, чтобы поздравить короля с тем, как прекрасно он выступил.

На второй день Рождества король послал Логу написанное от руки письмо, в котором отразилась та радость, которую он испытал по поводу выступления:

Лог написал восторженный ответ: «Сегодня мой телефон звонит не переставая. Самые разные люди поздравляют Вас, говорят, как им хотелось бы самим написать Вам о своем восхищении Вашей речью по радио». Он особо похвалил короля за то, как тот подошел к пугавшему его прежде микрофону — «почти как к другу», и за то, что у него в этот раз ни на миг не было такого вида, точно его насильно удерживают на месте.