55
Выехав за пределы карты, Лукас вынуждал свой «таурус» прикидываться машиной для приключений.
— Знал бы я, что в горы поедем, — сказал он Сонии, — взял бы в том же прокате внедорожник.
Почти всю ночь они ехали по заиндевелым сухим руслам ручьев, сторонясь бурных потоков и осыпей. Под утро он пустил за руль Сонию, а когда проснулся, они ехали по мощеной дороге, ведущей на север, к громаде горы Хермон.
— Люблю военные дороги, — сказала она.
— Мы, возможно, в Сирии.
Через полтора часа они увидели ряд странных павильонов, напоминающих маленькие альпийские шале. К самому крупному примыкала закусочная и заколоченная сувенирная лавка. Несколько сувениров валялись на крошащемся прилавке, открытые для непогоды: дешевые картинки, изображающие Иисуса, идущего по воде, фотография хасидского ребе.
Холодный ветер беспрестанно дул с вершины, сотрясая хлипкие строения. Сония прихватила в кибуце хлеб и сколько-то фалафеля, и они решили подкрепиться.
Они заканчивали есть, когда на пустынную стоянку въехал неизбежный Фотерингил на «додже»-фургоне. Сония первая увидела его через плечо Лукаса. Со ртом, набитым сухим фалафелем, она указала на машину.
Фотерингил был в рабочей форме коммандос и подстрижен короче обычного. Поставив фургон, он неторопливо направился к ним.
— Где Преподобный? — спросила его Сония.
— У реки в миле или двух отсюда. Идите по тропе, и увидите его на берегу с этой стороны.
Лукас подошел к шатким деревянным перилам и посмотрел на долину. Внизу, в нескольких милях от них, поднимался белый дымок.
— Ты меня удивляешь, — сказал он, поворачиваясь к Фотерингилу. — Не знал, что ты религиозен.
— Это все благодаря ему, — ответил Фотерингил. — Потрясающий малый.
Не слишком восторженный сторонник. Хотя как знать?
— К тому же это я охраняю его, — сказал Фотерингил. — Такому деликатному крохе, как он, нужно, чтобы кто-то оберегал его от опасностей. От злодеев, да? От гребаных злодеев, да? Так вот, это я оберегаю его, понимаешь. Искупаю свои грехи.
— Вроде опавших суфле, — предположил Лукас.
— Точно. И Анголы, — сказал Фотерингил. — Кстати, а тот стишок ты вообще вспомнил? О rillettes de tours?
— Нет.
Хватаясь за траву и плети ипомеи, они спустились на грязную тропу. На противоположном берегу справа и ниже склон был покрыт виноградниками, которые, как думал Лукас, принадлежали одному из голанских кибуцев. Возле потока пахло мятой. Камни были скользкие от мха и раздавленных листьев погремка. Ветер с горы не затихал ни на минуту.
Они долго шли вдоль потока, и шум воды на речных порогах под ними становился все громче. Наконец они подошли к водопаду, где поток отвесно падал с высоты шести футов в прозрачную заводь, достаточно глубокую для плавания. Рядом была небольшая лужайка, и на ней, не обращая внимания на ветер и грязь, в одиночестве сидел Де Куфф, склонив голову на плечо.
Из кустов в десяти футах дальше по берегу поднялся Разиэль. Спросил:
— Нравится зимний лагерь?
— Сейчас не зима, — ответила Сония.
— Ну почти. Зимы больше никогда не будет.
Они спустились за ним ко второму, маленькому водопаду, возле которого Роза готовила чай на костре в закопченном котелке.
— Долго не закипает на этой высоте, — сказала та.
Когда после долгого ожидания вода наконец закипела, она разлила чай по разным емкостям, какие оказались под рукой: армейским и щербатым сувенирным кружкам, баночкам из-под джема. Чай, похоже, был травяной.
Они пошли с чаем обратно, и Разиэль устроился на почтительном расстоянии от старика, который сидел опустив голову между коленями. Остальные последовали примеру Разиэля. Лукас только и мог, что смотреть на воду и спрашивать себя, что он тут делает. В поисках ответа он взглянул на Сонию. Она опустилась на траву рядом с ним:
— Чего-нибудь хочешь, Крис? Хочешь, спою для тебя?
Разиэль проговорил, не поднимая головы:
— Спой. Спой для него.
Сония запела песню конверзо о душе, воспаряющей ввысь, как музыка, о музыке, воспаряющей через семь сфер нижних Сефирот к своему невообразимо далекому дому:
Взмывает ввысь, крылата,
Чтоб там, куда б и птица не домчала,
Полна иного лада,
Ей музыка звучала —
Всему первопричина и начало…
Над головой низко — казалось, рукой можно достать — плыли тучи, неся сырость и холод.
— Надо было прихватить гитару, — сказала она, дрожа.
— Не нужна тебе гитара, — проронил Разиэль, все так же не поднимая головы.
Она легла на бок и коснулась щекой травы. Взяла руку Лукаса в свою и не запела, а тихо, почти шепотом, продекламировала:
Когда порой взгляну я
На высь в ее торжественном свеченье
И нашу жизнь земную,
Под сумрачною сенью
Предавшуюся сну и сновиденью…
— Теперь я почти понял, — сказал Лукас. — Но конечно, не совсем. Это иллюзия.
— Разумеется, милый. Я неразумна, ты неразумен.
Огонь тоски и страсти
Томит мне сердце, жаром обдавая,
Струятся слезы счастья,
Как влага ключевая…
— Что это значит?
— Это… это о том, как мы плачем от любви, печали и томления. Ведь плачем же, да?
— Конечно. Как ни странно, — сказал Лукас. — Я вот часто плачу. Чаще, чем стоило бы.
— Как можно плакать чересчур много?
— Ты плакала в Сомали? — спросил Лукас. — Ручаюсь, что нет.
— Там было не до того. Но потом плакала. Оплакивала всех их. А их было так много.
— Но ты не такая жуткая плакса, как я, Сония. Меня что угодно может расстроить. «Наш городок». «Мадам Баттерфляй». Хороший односолодовый виски.
— Мне показалось, ты того и гляди расплачешься, когда та немчура не пустила тебя на свою литургию. Вид у тебя был такой, будто ты готов убить кого-нибудь.
— Страх и ярость. Это все, на что я способен.
— Ты хороший любовник.
— Господи помилуй! Никто еще не говорил мне такого.
— Странно, — сказала Сония. — Мой отец всю жизнь прожил, испытывая страх и ярость. Настоящие страх и ярость.
— У меня они тоже настоящие. Может, менее обоснованные, но настоящие. Я настоящий. Вроде бы.
— Верю. Ты сердитый и перепуганный. И настоящий.
Лукас достал бутылку.
— Уверен, у твоего отца жизнь была намного тяжелей, чем у меня. Уверен, меня бы такая жизнь в два счета доконала.
— Он тоже был слаб на слезы, — сказала она. — У него это не было по-другому. Я имею в виду, по-другому оттого, что он был черный.
— Мне это понятно, думаю, что понятно.
— Я мало бывала дома с моим стариком. Слишком была глуха, тщеславна и стеснялась его. — Не отпуская руки Лукаса, она перевернулась на спину. Тучи расступились. — Каббала говорит, что созерцать правду и не печалиться — величайший дар.
Разиэль, слушавший их разговор, сказал:
— Я собирался дать вам это. Хотел в любом случае сделать возможным для всех вас.
Глядя на него, Лукас понял две вещи. Первая: не было ни малейшего шанса, что этот хипстер мог кому-то дать созерцать правду или тень правды, кроме как в виде музыки. И вторая: в его чай что-то добавлено, какое-то сильнодействующее психотропное средство.
Старик Де Куфф с усилием поднялся на ноги.
— Тюрьма! — выкрикнул он. — Да, тюрьма! — Он опустился на колени и вырвал горсть мяты и клевера, астр и грибов, росших вокруг него. — Красота! Но это ничто.
Он приблизился к ним.
— Это не свято! — крикнул он своей немногочисленное команде. — Никакая страна не свята. Земля — место изгнания. Избавление — в сознании. Тиккун — понятие духовное. — Он подошел к ним. — Что это? — Он взял в ладони лицо Разиэля и заглянул ему в глаза. — Что в твоих глазах? — Подошел к Сонии, приподнял пальцами подбородок и, внимательно посмотрев, сказал сурово: — Не отводи глаз. И ты тоже, — взглянул он на Лукаса. Лукас не сопротивлялся, когда Де Куфф положил ладони ему на уши и посмотрел в глаза. — Искры, — засмеялся Де Куфф. — Искры. Прекрасные искры. В вас обоих. Кто сможет это отрицать? Кто, глядя в ваши восхитительные глаза, сможет отрицать это?
— Или глядя в твои? — сказала Сония.
— Это от Всемогущего. Мощь, мудрость. Искры — в смиреннейшем из вас. Они сияют.
Силы его иссякли, он снова опустился на траву.
— О чем это он? — спросил Лукас Сонию.
— Наверно, о том, что значит быть евреем.
— Понятно.
И, глядя на старика, самозабвенно подбрасывающего в воздух травы Иордана, Лукас на мгновение поверил. Чувствовался размах. Чувствовалось, как определенные люди, даже против своей воли, приобщаются к Свету при начале Творения.
Здесь, у реки, он уже больше не знал, во что верит, что отрицает. Потом он вспомнил о чае. Попытался припомнить Шма. Она была очень короткой, короткой и сильной, как «Отче наш». Его никогда не учили произносить ее, он ее только слышал повсюду: «Слушай, Израиль: Господь Бог наш, Господь един есть».
Де Куфф рассмеялся. Чудесным, понимающим смехом, как смеются на американском Юге. Сказал:
— Ничего не потеряно. Избавление совершается без оружия. Это битва с самим собой. Страна — в сердце.
— Час настал? — спросил Разиэль. — Вот горы. — Он махнул в сторону вершины Хермона. — Горы Неффалимовые. Ты готов?
Де Куфф энергично — Лукас не верил своим глазам — встал и выпрямился во весь рост. Речка у его ног, казалось, прибавила мощи и скорости, в брызгах водопада сверкала радуга.
— Пусть приготовят Храм для жертвоприношения! — громовым голосом возгласил он. — Приношения мне. Благословен Ветхий Днями.
Саскатунская Роза, Сония и Разиэль подняли на него глаза в восторге. Лукас изумленно смотрел, как меняется река.
Разиэль поднялся и встал рядом со своим господином:
— Дарующий спасение царям и власть князьям, чье царство есть вечное царство, избавляющий Давида, раба Твоего, от лютого меча, открывший в море дорогу, в сильных водах стезю, да благословит, сохранит, защитит и превознесет вовек нашего Господина и Мессию, помазанника Бога Иаковлева, Небесного Оленя, Мессию Праведности, Царя Царей. Узрите его!
— Он призвал меня быть Агнцем Божьим возвратившимся, как было предсказано о Иешуа, — объявил Де Куфф. — И Он поставил меня Мессией Милостивого и Милосердного, чтобы истина была едина! И как Всемогущий Един, так едины и верующие в Него! Цари воскресли! Сосуды исправлены! Тиккун свершился!
— Аллилуйя! — закричала Саскатунская Роза.
Лукас подумал, что все бы отдал за то, чтобы верить во все это.
— Теперь мы пойдем в город, — сказал Разиэль. Голос его дрожал. — У нас нет выбора. Дабы все они поняли. Этот человек Дверь. Баб. Машиах. Второе пришествие и Махди правоверных.
— В таком случае я, конечно же, рад, что я с вами, — сказал Лукас. — Но тебе не следует позволять ему так много брать на себя. Не похож он на такого человека.
— Нет? — спросил Разиэль. — Не важно.
— А ты? — спросил Лукас. — Кто ты тогда?
— И я хотела это спросить, — сказала Сония.
Разиэль засмеялся и показал на нее пальцем, словно говоря, что она просчиталась:
— Я? Давайте отойдем поговорим. Мы трое.
Лукас внезапно вспомнил, о чем было хотел спросить его:
— Ты что-то подложил в чай, верно?
— Боже! — воскликнула Сония. — Посмотрите на реку!
Река текла вспять с той же неестественной скоростью, с какой до этого вдруг помчалась вниз, только теперь она стремилась вверх, к высокогорному озеру, откуда брала начало. Чем дольше они смотрели на происходящее, тем неоспоримей оно было. Река поднималась вспять, отступая от берегов, пока с невероятной мощью не рванулась вверх через водопад и в горы.
— Он Сильный, — заявил Де Куфф, возвышая голос. — Он Владыка Вселенной. Он Единый. Он — три великих Сефирот. Он говорит всякий день в темноте. — Де Куфф запнулся, словно забыл слова.
— Суть случившегося с Иовом, — подсказал Разиэль.
Где-то проблеяла одинокая овца.
— Суть случившегося с Иовом, — закричал Де Куфф, — в том, что Владыка Вселенной оставил его в царстве Сатаны! А царство Сатаны — это мир форм, мир вещей… Потому что всякая плоть — трава, — продолжил Де Куфф, обратясь к горе, — вся красота лилий есть иллюзия. Единственная красота — невидимая красота. Единственный истинный мир — мир незримый. Таким был мир первого Адама. И то, что Иордан обратил свои воды вспять, означает конец иллюзиям.
— Разиэль, — мягко спросила Сония, — ты что-то подбросил в чай?
— Не сбивай его, — сказал Разиэль. — Ему нужна поддержка.
— Разиэль? — переспросила она. — Ральф, что ты положил в чай?
— Целебные травы, — ответил Разиэль. — Травы этой горы. Иордана.
— Хватит! — крикнул старик Де Куфф. В каждой руке он держал по пучку травы с комком земли. — Подождите. Ты боишься за меня, мой мальчик? — спросил он Лукаса нежнейшим голосом. Он казался приятно удивленным и спокойным — такой обаятельный, безмятежный старик.
Больше всего, думал Лукас, ему хочется, чтобы этот старик помог ему разобраться в своей жизни, исцелил его раны, разрешил все сомнения. Но это было лишь действие чая.
— Что ты делаешь? — спросила Сония Разиэля. — Да кто ты такой, чтобы…
— Идем, — сказал Разиэль.
Кивком пригласил их следовать за собой. Взял старика под руку. Оба они улыбались.
На следующей поляне выше по течению реки он повернулся к Лукасу и Сонии:
— Хочешь знать, кто я такой, Сон?
— Что он собирается делать? — спросил Лукас Сонию. — Крестить нас? Я-то уже…
— Я с радостью, — сказала Роза. И стала расстегивать рубашку. — Я готова. С чаем все в порядке, — сказала она Сонии. — Я его заваривала.
Сония повернулась к Мелькеру:
— Зачем подсыпал в чай эту дурь, Разиэль? Ты идиот или что?
— Считай, что я Дин. Левая Рука. Третий лишний.
— Ты? — спросила Сония. — Ты?
— А, да ладно. Ну подсыпал в чай чуток экса для бодрости. Тем из нас, кто незнаком с Олам ха-демут. Нашим несуфиям, которые не ведают об Алам аль-Миталь. Отсталым, которые не разбираются в mundus tertius — mundus marginalis.
— И Преподобному дал. Ты убьешь его.
— Не давал. Нет-нет.
— Черта с два, не давал. Давал, господи боже! И Крису тоже.
— Ну, самую малость, чтобы поднять настроение.
— Я не верю тебе. А что насчет меня?
— Абулафия говорил: «Женщина сама по себе мир». К тому же в твоем чае ничего нет.
— Не хочу портить милое молитвенное собрание на свежем воздухе, — сказал Лукас. — Но довольно прохладно и мы под кайфом, в таких случаях принято говорить типа адью. Так как насчет того, чтобы закругляться? Потому что в общем…
— Это был наркотик, — бесстрастно сказала Сония. — Как ты мог такое сделать со мной? — закричала она Ралиэлю. — Все испоганил, урод!
— Сония, дорогая, у тебя в чае ничего нет, кроме мяты. Некоторые испытывают неприятное ощущение, наблюдая промежуточный мир. Под этим, — хладнокровно объяснил он Лукасу, — я имею в виду мир, существующий между материальным и духовным.
— В последнее время, — сказал Лукас, — я испытываю неприятное ощущение, не наблюдая его.
— Я тебе этого не прощу, — сказала Сония Разиэлю. — Это все уничтожает.
— Только потому, — ответил Разиэль, — что все и должно быть уничтожено.
Казалось, они улетают все выше и выше, но Лукас не мог с уверенностью сказать, принимал Разиэль наркотик или нет. Поток, казалось, мчался все стремительнее. Что там была за теория, будто Иисус — это галлюциногенный гриб? Или то была лишь шутка? Или и шутка, и теория?
— Сония, — сказал Разиэль, — кто ты такая, чтобы это говорить? В прошлом году, в позапрошлом? Не ты ли нюхала со мной? Не ты ли говоришь, что иначе не слышишь этого в звуке? Синергии. Ты была наркоманкой. Ты приносила опиаты в пять миров. Свою суфийскую дурь и таблетки.
— Я завязала. Жизнь переменилась.
— «Высшая любовь», — насмешливо пропел Разиэль. Именно эту песню Сония пела Лукасу предыдущим вечером. Это подтвердило одно его давнее подозрение. — «Высшая любовь».
— Чего ты хочешь от нас, Разиэль? — спросила Сония. Все затихли.
— Я имею в виду, если все это было только ради того, чтобы нагрузиться, то что дальше?
— Дальше — идем в город, — ответил Разиэль. — Это следующий этап. Ты должна доверять мне.
— Вот уж извини, — проговорила Сония.
— Знаешь, — сказал Лукас, когда они полезли наверх, — в последний раз я так улетел под Майлза Дэвиса. Под его «Молчание». Послушать бы сейчас.
Элен Хендерсон внизу под ними упала на колени.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — помогите кто-нибудь! Мне страшно.
— Прежде Избавления, — сказал им Разиэль, — скорбь. — А как вам виделось Избавление Божие? — Он возвысил голос. — Хотите увидеть колесницу? Вы увидите ее. Хотите увидеть, как восстает Храм? Увидите и это.
— Ты веришь ему? — спросил Лукас, опираясь на карликовое деревцо.
— Она мне верит, — сказал Разиэль, внимательно глядя на Сонию. — Она знает, что все требует разрешения противоположностей. Она воспитывалась на диалектике. Закон неизменен, но его вид меняется, форма меняется.
— Так веришь? — переспросил Лукас; Сония продолжала глядеть на реку. — Ты веришь ему?
— Из этих видимостей мы возводим, — сказал Разиэль. — Верьте тем, кто знает. Из этого хаоса, из этого уродства возникает высшая любовь, Сония.
— Я хотела этого, — сказала она Лукасу. — Очень хотела. Но это бред собачий. Trayf .
— Забудь об этом, — сказал ей Лукас.
— Так что вы видите ангела Сандалфона, — продолжал Разиэль. — Мы изучали это. Мир видимостей, язычниц, идолопоклонства, человека, который бывал в Риме. Смерть блудницы. Насилие.
— Смерть блу?.. Какое еще насилие? — спросил Лукас. — Ты провозглашаешь то же, что и те типы в Кфар-Готлибе. Да?
— А, эти? — рассмеялся Разиэль. — Они не имеют отношения к тому, что произойдет. Не больше, чем идиоты из Галилейского Дома. Премилленарии, постмилленарии. Но они необходимы и сделают то, что необходимо.
— А что теперь? — спросила Сония.
— Наш царь идет в город, мы следуем за ним.
— Почти успеваем к Рождеству, — сказал Лукас; Сония прижалась к нему.
Мчавшая рядом река готовилась явить свою величайшую святость. Что-то, чего, чувствовал Лукас, он недостоин видеть. Что-то страшное, чего ему еще недоставало. Было тревожно ждать, что произойдет. Но так хотелось уверовать.
— Не бойтесь, — успокоил их Разиэль.
— Ох, эта река! — воскликнула Сония. — Господи! Пусть она вернет нас обратно.
— Это Иордан, — сказал Лукас.
Он видит бога, выходящего из земли, сказал он себе. Как будто Разиэль воскресил пророка Самуила. Если так, то его ждет кара. Но Лукас не мог избавиться от ужаса. Страха перед святостью.
Когда он посмотрел на берег выше по течению, показалось, что он видит ученика иешивы, мальчишку с пейсами, который, плюясь, грозит ему маленьким бледным кулачком. Еврейский джинн?
— Как ты посмел прийти на это поле сражения! — крикнул ему мальчишка.
— Я слышу голос в реке, — сказала Сония.
Де Куфф, уставший карабкаться вверх, поскользнулся на мокрой земле и острых камнях ущелья. Элен Хендерсон застряла позади, плача от страха.
— Было так же тяжело? — спросил Де Куфф Разиэля. — Когда я приходил в прошлый раз?
— Да, мой царь, — ответил Разиэль. — Но надо идти дальше.
— Разок, — сказал старик с неожиданным самообладанием, — я почувствовал ужасную слабость.
— Это от чая, — сказал Лукас. — Приляг отдохни.
Разиэль помог Де Куффу идти. Погода портилась. Темнело. Налетел короткий дождь. Лукас и Сония поддерживали друг друга.
— Подождем. До ночи. Может, до утра, — решил Разиэль. — А потом пойдем в город.
— Если бы подогнать машину поближе, — предложил Лукас, — мы могли бы отвезти старика. — В свете, источаемом серым небом, он пытался разобраться в прокатной карте. Может, они уже вернулись в ее пределы. — Вот эта дорога, — показал он пальцем на карте, — ведет в следующую долину. Если это дорога. Если это не река или пересохшее русло. По ней можно было бы подогнать машину поближе.
— Ты нужна мне, — сказал Разиэль Сонии. — Поможешь довести Преподобного до машины. Что бы ты ни думала теперь обо мне, ты мне нужна.
— Иди вперед, — сказал ей Лукас. — Иди с ним. Я останусь с Розой.
— Не выйдет, — возразил Разиэль. — Я так и знал. Опять все насмарку.
— Если переберемся через следующий гребень, — убеждал Лукас, старательно ведя пальцем по карте, чтобы унять дрожь, — то можем выйти к дороге. Похоже, это близко. Конечно, по этим картам трудно что-то утверждать.
— Нельзя, чтобы все нас бросили, — сказал Разиэль.
— Ладно-ладно, — успокоила его Сония. — Я помогу тебе отвезти его в город. А Крис отвезет Розу.
— Встретимся у машины, — сказал Лукас Сонии. — Дождись меня.
— Нет-нет, увидимся в городе. Хочу присмотреть за стариком.
Де Куфф что-то бормотал про себя. Лукас стал спускаться к реке, где съежилась нагая Роза.
— Будь осторожна, — сказал он Сонии. — Мне ты тоже нужна.
