Глава 15
То, что украдено

Сидя в своем закутке в редакции журнала, Сьюзен Клейтон раздумывала о том, сколько времени может занять разгадывание ее последней головоломки. Она так надеялась, что после публикации этого зашифрованного послания она получит хоть немного времени, чтобы малость передохнуть и решить, что ей делать с матерью дальше. Но она поняла, что ошиблась: ожидание ответа заставляло ее нервничать еще больше. Кроме того, это подвигло ее на никому не нужные математические подсчеты.

Если, говорила она себе, послание отправлено ею по электронной почте в редакцию прошлым вечером, а журнал появится в киосках уже в конце недели и примерно в то же время станет доступен в Интернете, где его получают те, кто оформил на него электронную подписку, то вопросы, которые она зашифровала, будут разгаданы ее адресатом через день-два. По ее мнению, именно столько времени должно было уйти, чтобы с ними справиться. И лишь затем незнакомец начнет составлять ответ.

Но каким образом его послание дойдет до нее, оставалось загадкой почище любой головоломки.

Сьюзен вжалась в угол своей узкой рабочей келейки, чутко прислушиваясь, не идет ли кто к ее убежищу. Она попросила охранников и редакционных вахтерш фотографировать через видеомониторы любого, кто станет о ней спрашивать, а также оставлять на вахте удостоверения личности — не важно, фальшивые или нет — у всех, кто захочет с ней встретиться. Когда ее спросили, чего она так боится, Сьюзен ответила, что у нее проблемы с бывшим бойфрендом. Это показалось ей ложью достаточно правдоподобной, чтобы всем все объяснить.

Сьюзен пыталась убедить себя, что чувство страха подобно тюремному заключению и что чем больше она боится того человека, тем большими преимуществами он обладает.

Главный вопрос заключался в следующем: чего он хочет?

Не то чтобы в целом, но в частности именно в этом.

Если бы она знала ответ, можно было бы придумать, что делать. Или хотя бы предпринять какие-нибудь разумные шаги. Но в отсутствие четкого представления о правилах игры она пребывала в растерянности и никак не могла решить, что делать, не зная ни как сделать удачный ход, ни как выбрать стратегию, которая привела бы ее к победе. И, облизывая пересохшие от страха губы, она думала о том, что ей неизвестно даже то, какие ставки сделаны в этой игре.

Она вспомнила о своей названой сестре Мате Хари. Вот кто знал цену риску. Уж она-то хорошо понимала, что именно поставлено на кон, когда согласилась стать разведчицей.

Проигрыш в той игре, в которую она решила сыграть, означал одно: верную смерть.

Она отважилась, сделала ставку и проиграла. Сьюзен глубоко, полной грудью вдохнула и на какой-то момент пожалела, что выбрала именно такой псевдоним. Почему бы не Пенелопа, подумалось ей. Та держала своих поклонников на безопасном расстоянии под тем предлогом, что ей нужно ткать, а ночью распускала то, что было сделано днем. И так до того дня, пока в доме наконец не объявился Одиссей. «Вот какому примеру надо бы следовать», — мысленно сказала себе Сьюзен.

Время близилось к обеденному перерыву. Она выглянула в окно и увидела, как улицы в центральной части Майами наполняются офисными служащими и клерками. Ей вспомнился один виденный ею документальный фильм, повествовавший о некой африканской реке во время засухи. Уровень воды в ней упал так низко, что пришедшие на водопой животные оказались в опасной близости к спрятавшимся в мутной жиже крокодилам. Основной мыслью фильма являлось исследование баланса между необходимостью (в данном случае необходимостью напиться) и смертью (в данном случае смертельной опасностью, исходящей от крокодилов) и вообще изучение проблем существования всего живого на грани риска. Помнится, тогда ее весьма впечатлила связь, существующая между теми, кто убивает, и теми, кто является их жертвами.

Теперь, когда она смотрела из окна, ей пришло на ум, что мир в последнее время стал куда ближе к этому природному кошмару, чем раньше. Люди группами выходили из офисных зданий и направлялись к местным ресторанам, тем самым подвергая себя всевозможным разновидностям риска, который таили в себе полуденные городские улицы. Правда, по большей части шагающие по ним пешеходы находились в относительной безопасности. Выйдя на солнышко, они радовались ветру и совершенно игнорировали бездомных бродяг, сидящих прислоняясь к прохладным бетонным стенам зданий, словно вороны, усевшиеся на проводах. И зачем забивать себе голову тем, говорила она себе, что среди них вполне может оказаться кто-то, обуреваемый маниакальной жаждой убийства? Зачем думать, что, может быть, какая-то хищная уличная банда, возможно, движется по направлению к вам по соседней боковой улице? В полдень в мире царят солнечный свет, а также охраняемое властями спокойствие, и этот мир принадлежит людям. Выйти на улицу пообедать? Пожалуйста, проще простого.

Конечно, бывает, что кто-то уходит перекусить и не возвращается. Как те животные в Африке, которых обстоятельства вынуждают утолять жажду в нескольких футах от страшных крокодильих зубов. Иногда они тоже пьют в последний раз в жизни.

«Естественный отбор, ничего не попишешь, — подумала Сьюзен. — Природа заботится о том, чтобы мы все, как животные, так и люди, становились сильнее, выбраковывая слабых и глупых».

В центре ее редакционного офиса тоже формировалась группа желающих поесть. Они что-то обсуждали. Сьюзен услышала громкие голоса. Предлагался выбор между китайским рестораном и салатным баром. Интересно, подумалось ей, ради которого из них она сама осмелилась бы рискнуть жизнью? Пару секунд она колебалась, решая, не присоединиться ли к ним, но в итоге пришла к выводу, что все-таки не стоит.

Она опустила руку в сумочку и проверила, на месте ли пистолет. Патрон дослан в патронник, курок спущен. Пистолет, конечно, с предохранителя снят не был, однако для того, чтобы привести его в боевое состояние, теперь хватило бы одного легкого движения пальцем. Потом положить палец на спусковой крючок и слегка на него нажать. Раздастся выстрел. День назад она вооружилась отверткой и маленькими плоскогубцами, какими пользуются ювелиры, и отрегулировала все курки на своих пистолетах, чтобы они не были слишком тугими. Таким образом, теперь, для того чтобы привести их в действие, требовалось лишь самое легкое прикосновение. Это касалось и автомата, висевшего на крючке на задней стенке ее чулана. Ей пришла в голову странная мысль: на свете не осталось времени раздумывать, правильно ты поступаешь или нет. Есть время только прицеливаться и стрелять.

Голоса группы сотрудников, отправившихся пообедать, раздавались уже в лифте. Сьюзен подождала еще пару секунд, а затем встала с кресла, повесив на плечо сумочку так, чтобы иметь возможность сунуть в нее правую руку и ухватиться за рукоятку пистолета, которую она специально для этого приподняла кверху. Она отдавала себе отчет в том, что делает себя уязвимой, но понимала и то, что в мире постоянного насилия, которое можно ждать откуда угодно, у нее, как ни странно, развилась такая невосприимчивость к его постоянным угрозам, что из них всех теперь выделялась лишь одна, которая для нее кое-что значила.

Когда она вышла на улицу, волна жаркого и душного городского воздуха ударила ей в лицо, словно дыхание пьяного человека. На какой-то момент она остановилась, наблюдая за тем, как над тротуаром, нагретым солнцем, струится волнами горячий воздух. Затем она сделала шаг вперед и смешалась с толпой людей, только что, как и она, покинувших свои офисы. При этом рука ее, засунутая в сумочку, крепко сжимала рукоятку пистолета. Она видела, что на всех углах стоят полицейские в черных защитных шлемах и в светоотражающих солнечных очках, держащие на всякий случай пальцы на спусковых крючках своих автоматов. Вот оно, право на спокойную жизнь в действии, подумалось ей. Полиция охраняет мирных тружеников, занимающихся своими делами. Проходя мимо двоих постовых, она даже услышала, как у одного в рации раздался практически нематериальный тоненький голосок и доложил о ситуации в других частях города. Сьюзен поняла, что это говорила полицейский диспетчер.

Она помедлила, глядя на высокое здание, от стеклянного фасада которого, как от огромного зеркала, отражались ослепительные лучи солнца. Они показались ей похожими на вспышку от некоего беззвучного взрыва. «Мы живем в зоне военных действий, — пришла ей в голову мысль. — Или находимся на оккупированной территории».

Поток ее мыслей прервал раздавшийся в отдалении вой полицейской сирены. Впрочем, этот звук вскоре затих вдали.

В шести кварталах от редакции находилось небольшое кафе, где продавались сэндвичи и другие закуски. Сьюзен пошла в том направлении, хотя и не была вполне уверена, что собирается поесть. А возможно, ей просто хотелось побыть одной посреди толпы спешащих куда-то людей. Пожалуй, она все-таки склонялась к последнему. Просто Сьюзен Клейтон принадлежала к числу тех людей, которым нужна какая-то внешняя цель, объясняющая — и в первую очередь им самим, — почему они действуют так, а не иначе, хотя бы для прикрытия истинного их желания. Ей и раньше доводилось говорить себе, что она голодна и хочет чего-нибудь съесть, хотя на самом деле единственное, чего она на самом деле жаждала, — это выйти из своего тесного закутка в редакции на улицу, невзирая ни на какой риск. Она знала об этой своей черте характера, однако не имела охоты как-либо с ней бороться. Идя по тротуару, она обратила внимание на невнятное бормотание нищих, выстроившихся вдоль стен офисных зданий, прячась в их убогой тени, чтобы не так страдать от лучей полуденного солнца. Они всегда просят об одном и том же. Но как? Подкиньте немного деньжат? Одолжите четвертак? Помогите, чем сможете?

Она игнорировала их, как, впрочем, и все остальные прохожие.

Когда-то для неимущих существовали приюты, существовали программы помощи бедным. Власти хоть что-то делали, чтобы помочь обездоленным. Однако со временем все это забылось. Да и полиция тоже перестала очищать от них улицы. Очень уж много хлопот и слишком мало отдачи. Да и помещать их после ареста было некуда. К тому же такие операции таили в себе известную опасность: чересчур много всевозможных инфекционных болезней имелось у этих оборванцев. Заболевания, возникающие от жизни в вечной грязи. Заболевания крови. Заболевания, вызываемые отчаянием. И как следствие, каждый американский мегаполис имел в своих пределах еще один город, так сказать город-призрак, покрывавший обычные кварталы своего города-сателлита своего рода коростой, — именно там обитали бездомные, именно в нем они строили свои жилища. В Нью-Йорке, равно как и в Бостоне, они населяли в основном заброшенные туннели метрополитена. Лос-Анджелес и Майами имели для них то преимущество, что климат там был более теплый. В последнем, например, особый мир, заполненный чахлыми хижинами и прочими импровизированными жилищами из картона и ржавого листового железа, существовал под эстакадами скоростных дорог. А в Лос-Анджелесе его знаменитые акведуки скорее напоминали лагеря скваттеров, нежели что-либо иное. Некоторым из этих городов-призраков исполнилось уже по нескольку десятков лет, так что их вполне можно было считать городскими кварталами и указывать на картах, точно так же как престижные пригородные поселки, обнесенные высокими заборами, с выставленной у ворот охраной.

Пока она быстрым шагом шла по тротуару, какой-то босяк в нелепом и совершенно не соответствующем погоде коричневом зимнем пальто шагнул по направлению к ней с явным намерением потребовать денег. Сьюзен отпрянула и повернулась к нему лицом. Он протянул руку и подставил ладонь.

— Прошу вас, — произнес он, — подайте что-нибудь, а?

Сьюзен окинула его взглядом с головы до ног. Под слоем грязи, покрывающей его босые ступни, она заметила гноящиеся раны.

— Еще один шаг, — предупредила она, — и я вышибу из вас все ваше дерьмо.

— Я не причиню вам никакого вреда, — заявил он. — Я просто хочу… — на какой-то миг он заколебался, — поесть.

— Скорее, выпить, — возразила она. — Или уколоться. Пошел к черту!

Она не стала поворачиваться спиной к этому человеку, который, казалось, завис над краем отбрасываемой зданием тени, словно переступить эту черту и выйти на солнечный свет было для него все равно что сделать шаг с крутого обрыва.

— Мне нужна помощь, — проговорил нищий.

— Как и всем нам, — ответила Сьюзен. Левой рукой она указала попрошайке на стену. — Сядь! — скомандовала она, продолжая держать правую руку на рукоятке револьвера. Она была уверена, что поток прохожих отклоняется в том месте, где она стоит, и обтекает ее, словно большой камень в бурной реке.

Бездомный поднял руку и почесал нос, черный от грязи, из-под которой проступали красные пятна. Рак кожи, подумала она. Рука у этого оборванца тряслась, как у паралитика, и его лоб от проступившего пота поблескивал под копной влажных спутанных волос, прилипших к голове.

— Я ведь не хочу ничего плохого, — продолжал клянчить он. — Мы же все Божьи дети, все живем под Его кровом. Если ты поможешь мне сейчас, то разве Господь в свою очередь не поможет тебе в случае нужды? — И он указал пальцем в небо.

Сьюзен смотрела на него, не отводя глаз.

— Может быть, да, — проговорила она, — а может быть, нет.

Нищий проигнорировал ее сарказм и продолжал выпрашивать деньги методично и ритмическим голосом, наводящим на предположение, будто этот сумасшедший считает излагаемые им мысли благостными.

— Разве не сам Иисус, — говорил он, — ожидает нас всех вон за тем облачком? Разве мы все не выпьем из Его чаши прохладное небесное питье и не познаем истинную радость, так что все наши земные заботы в одночасье исчезнут?

Сьюзен оставалась невозмутима.

— Разве не увидим мы все великие чудеса Его? Разве в один прекрасный день Он не возвратится на землю, чтобы взять нас, Его детей, на свои огромные руки и доставить всех и каждого прямо к вратам рая?

Нищий улыбнулся Сьюзен, показав гнилые зубы. Затем сложил перед собой руки, словно баюкая ребенка:

— Это время придет. Для тебя, для меня. Для всех детей на земле. Я знаю, что так будет.

Сьюзен видела, как взгляд нищего устремился ввысь, к синему небу, как будто свои слова он адресовал кому-то там, наверху. Голос его утратил хрипоту, ассоциирующуюся с болезнью и угнетенным состоянием духа, и его наполнила радостная волна веры и надежды. «Что ж, — подумала она, — если тебе хочется обманывать саму себя, то заблуждение, в котором пребывает этот человек, ничем не хуже других. А может, и лучше».. Очень осторожно она сунула левую руку в сумочку и принялась там рыться, пока не отыскала на самом дне пару завалявшихся монет. Она извлекла их и бросила нищему. Монеты, звякнув, коснулись тротуара и покатились по нему. Попрошайка немедленно перестал глядеть в небо и тут же опустил взгляд на тротуар, высматривая, куда упало подаяние.

— Спасибо, спасибо, — принялся благодарить он. — Господь вас благословит.

Сьюзен сделала шаг назад и заспешила вдоль по улице, предоставив нищему что-то невнятно бормотать у нее за спиной своим певучим голосом. Она прошла, наверное, уже футов пятнадцать, когда вдруг услышала, как тот за ее спиной произнес:

— Сьюзен, ты тоже станешь жить в покое и мире.

Услышав свое имя, она тут же обернулась.

— Что?! — крикнула она. — Как ты узнал…

Но нищий уже вернулся на свое место у стены, где уселся на корточки и принялся покачиваться взад и вперед, пребывая в каких-то своих странных сумасшедших мечтах, разобраться в которых мог лишь он сам.

Она сделала шаг по направлению к нему.

— Откуда ты узнал мое имя? — потребовала она ответа.

Но нищий, уйдя в свои мысли и бормоча что-то себе под нос, продолжал тупо смотреть в пространство перед собой, ничего не замечая вокруг. Сьюзен напрягла слух, силясь расслышать его слова, и разобрала следующее:

— Вскоре мы все пойдем к райским вратам.

После недолгого колебания она отвернулась от нищего.

Что же он все-таки пробормотал в первый раз — «Сьюзен» или «вскоре»?

Она не была уверена. Могло оказаться и то и другое.

Сьюзен побрела прочь, мучимая сомнениями, потом обернулась, как бы напоследок, и увидела, что нищий исчез. Она пошла обратно и сделала несколько шагов по направлению к тому месту, где этот бездомный только что сидел на корточках. При этом на ходу она окидывала глазами всю улицу, ища его взглядом, но ничего не могла высмотреть, кроме толпы конторских служащих, отправлявшихся на обеденный перерыв. Как будто бездомный был галлюцинацией.

Пару секунд она стояла как вкопанная, наполненная каким-то безотчетным страхом. Затем усилием воли сбросила с себя это чувство, подобно тому как мокрая собака стряхивает со своей шерсти капли воды, и продолжила путь к закусочной, чтобы купить там какой-нибудь снеди, которую ей совсем не хотелось есть.

Когда продавец за стойкой спросил, что она хочет заказать, она сперва попросила йогурт и фрукты, но потом передумала и попросила сэндвич с ветчиной и швейцарским сыром, и чтобы было побольше майонеза и хлеб был не слишком мягкий. Когда продавец в замешательстве молча уставился на нее, она сказала:

— Послушайте, второй раз я повторить такое не решусь.

Продавец улыбнулся и быстро сделал ей сэндвич, который положил в бумажный пакет вместе с бутылочкой родниковой воды.

Сьюзен прошла шесть кварталов, с сэндвичем в руке, и попала в небольшой сад, прилепившийся у края торгового центра, совсем рядом с берегом залива Бискейн. У садовых ворот двое конных полицейских наблюдали за входящими и выходящими людьми. Один повесил автомат на седло и наклонился вперед, представляя собой потешную карикатуру на персонажа из какого-нибудь допотопного вестерна. Она почти ожидала, что он поздоровается с ней, скажет что-нибудь в ковбойском духе. Но вместо этого полицейский проводил ее испытующим взглядом из-под темных очков, то есть уделил ей ровно столько внимания, сколько и всем остальным прохожим.

Она подумала: зайти в сад и съесть сэндвич всего в нескольких футах от кромки прибоя означает быть поистине привилегированным членом общества. Ведь никакие нищие или бездомные сюда в это время суток не допускаются. Ночью, конечно, дело обстоит иначе. После захода солнца разве только самоубийца зайдет в этот сад, да еще усядется в ста ярдах от берега. Тенистые аллеи и стоящие на них скамейки, имеющие теперь, при свете дня, такой привлекательный вид, в темноте будут окутаны совершенно иной аурой и станут, скорее, местами, где может таиться опасность. Вот с чем в жизни трудней всего смириться, подумалось ей, — с этим поистине странным дуализмом всего на свете. То, что безопасно в полдень, становится опасным или таящим в себе угрозу всего восемь часов спустя. Это походило на те приливы и отливы, с которыми она так хорошо была знакома на своих островах. Вот они заливают водой всю округу, обеспечивая безопасный проход для лодок и катеров, но уже в следующую минуту вода схлынет — и все, никакой безопасности больше нет и в помине. С людьми, подумалось ей, происходит то же самое.

Она отыскала скамейку, на которой можно было спокойно посидеть и перекусить, да при этом еще любоваться широкой гладью залива, бросая вызов калориям и холестерину. Дул легкий бриз — правда, все-таки достаточно сильный, чтобы поднять небольшие волны. Они катились по переливающейся на солнце поверхности залива, и та казалась живой. Вдалеке виднелась пара танкеров, покидающих порт Майами. Эти два плоскодонных и с виду неуклюжих судна медленно плыли по оживленному фарватеру. Они напоминали пару тупых приятелей-второгодников, уныло бредущих по школьному двору.

Сьюзен сделала большой глоток родниковой воды, которая на жаре уже начала нагреваться. На какой-то миг ей подумалось, что она могла бы просто вот так сидеть здесь и не обращать внимания ни на что на свете. Ни на себя, ни на то, что с ней происходит. Ее мечты, однако, были прерваны звуком приближающейся сирены и назойливым стрекотом вертолета. Она повернула голову и увидела полицейский вертолет, низко летящий над поверхностью залива. Это его сирена завывала так заливисто. Присмотревшись, она заметила двух подростков, бегущих вдоль берега. Они со всех ног неслись по городской набережной, направляясь в сторону сада, где она сидела. Двое конных полицейских бросили свой пост и поскакали им наперерез.

Вскоре парни были арестованы: вертолет завис над беглецами, а верховые полицейские погнали ребят к нему, точно коров к загону, будто на каком-нибудь родео. Даже если эти двое и были вооружены, они предпочли не доставать оружия — пойманные повернулись лицом к полицейским и послушно подошли к ним, подняв руки. Ей было видно, как парни ухмыляются, словно не придают особого значения задержанию их полицейскими. Похоже, убегать от полиции и подвергаться аресту было для них делом таким же обычным, как закат и восход солнца. С того места, где сидела Сьюзен, ей было видно, что рубашка и брюки одного из парней запачканы кровью. Еще влажные красно-коричневые пятна были хорошо заметны. Где-то, подумалось ей, лежит в предсмертных судорогах тот, кому эта кровь принадлежит. Или, по меньшей мере, он тяжело ранен.

Она отвернулась, скомкала пакет с остатками сэндвича, выбросила его в урну для мусора и стряхнула крошки с одежды. Взгляд ее скользнул по дорожкам сада. Сейчас в нем находилось, наверное, человек десять-двенадцать. Некоторые из них чем-нибудь подкреплялись, другие просто прогуливались. Почти все терпеливо и спокойно наблюдали за действиями полицейских у самых ворот сада — так, словно это было какое-то шоу или развлечение. Она встала со скамейки и тоже посмотрела в сторону арестованных. Теперь ими занимались другие полицейские, прибывшие на нескольких патрульных машинах с включенными мигалками. Приехал также кинолог со служебной собакой, немецкой овчаркой. Та тянула за поводок, лаяла и рычала, обнажая клыки. Пока Сьюзен смотрела, вертолет взлетел и, сделав грациозный, почти балетный пируэт, скрылся в лучах солнца. Стрекот двигателей растаял вдали. Лай полицейской собаки тоже смолк, и теперь единственным звуком, который она слышала, был стук ее подошв по горячему асфальту.

Сьюзен направилась обратно, в редакцию журнала, но пошла туда не самым коротким путем, а кружным, более длинным: бо́льшую часть дороги ей хотелось пройти вдоль залива, чтобы потом лишь в самый последний момент свернуть от него в сторону. Когда она это наконец сделала, то оказалась на боковой улочке, на которой еще сохранились жилые дома. По какой-то причудливой случайности они не были снесены при застройке городского центра Майами всевозможными небоскребами и гостиничными комплексами, которые заполонили всю прилегающую местность бетонными громадами, стены которых поднимались над примыкающими улицами на головокружительную высоту. В итоге немногие улочки, что выпали из поля зрения подрядчиков и градостроителей, оказались на дне рукотворных железобетонных ущелий. Дул легкий ветерок, доносивший кисловатый запах жидкости для мытья стекол, которой регулярно обрабатывались снаружи окна офисных и гостиничных зданий, — он смешивался с соленым запахом моря, долетавшим со стороны залива. Сьюзен обратила внимание на то, что некоторые стены покрыты граффити. Группа рабочих, в роли которых выступали заключенные местной тюрьмы, осужденные на исправительные работы, счищала их при помощи растворителя, подаваемого под высоким давлением из шланга. Это был поистине сизифов труд. После очистки стены неизбежно становились полем деятельности тех же самых вандалов, которым так нравилось пачкать их под самым носом у ночных патрулей. Просто поразительно, как много успевали они нарисовать.

Она прошла дальше по улице, но задержалась в середине квартала перед совсем небольшим старым зданием, которое, пожалуй, даже правильнее было бы назвать просто домом. Оно притулилось между задней стеной гостиничного комплекса и большим офисным зданием — пришелец из давних времен, свидетель эпохи старого Майами, города изысканного и элегантного. Казалось, дом напоминает о том периоде в истории нынешнего огромного мегаполиса, когда тот еще был скромным городком, зажатым среди болот, тогда еще не осушенных, с небольшим, но быстро растущим населением и невероятным количеством москитов, — городком, которому ничто не предвещало в недалеком будущем судьбу крупного делового центра, столицы хип-хопа, средоточия неоновых вывесок и нескончаемого моря электрических огней. Перед домом была небольшая, но хорошо ухоженная лужайка. К входу в особняк вела подъездная дорожка, обсаженная по бокам цветами. Во всю длину его шла большая открытая галерея, типичная для старинных домов американского Юга. Импозантные двойные двери украшены резьбой, которую Сьюзен сочла несомненно ручной. Да и резные филенки, на ее взгляд, были явно из сухой южной сосны. Именно из нее сто лет назад делали такие вещи. Сухая южная болотная сосна становилась твердой, словно гранит, и тогда с ней не справиться даже самым зубастым термитам и древоточцам. Широкие окна, закрытые от палящего солнца решетчатыми жалюзи, закрывались еще и ставнями, спасавшими стекла во время частых в этих местах ураганов. Ставни защищали и от слишком яркого полуденного света. Особняк был двухэтажной постройкой с крышей из красной обожженной черепицы, которая, нагревшись за день, так и дышала жаром.

Сьюзен смотрела на особняк широко раскрытыми глазами и думала о том, что посреди бетонно-стального центра Майами это здание выглядит настоящим антиквариатом. Этот особняк, несомненно принадлежавший другому миру, был красив странной красотой, неподвластной времени, что казалось особенно ценным в мире, где правила бал сиюминутность. Сьюзен редко доводилось видеть старые дома, словно в Америке существовал против них тайный заговор.

Она шагнула вперед к особняку. Ей очень захотелось узнать, кто может жить в таком доме. Подойдя к дверям, она увидела рядом с ними, на одном из поддерживающих галерею столбов, небольшую медную табличку. Приблизившись к ней, она прочла: «ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ. РЕГИСТРАТУРА ВНУТРИ».

Сьюзен поколебалась, но затем все-таки медленно открыла одну из двойных дверей. Внутри было прохладно и царил полумрак. Два лениво вращающихся вентилятора с деревянными лопастями свисали с высокого потолка. Белые стены украшала отделка из темного дерева, смотревшаяся очень нарядно. Гладко натертый деревянный пол напоминал цветом осенние кленовые листья — такие, какими те бывают в ноябре. Справа от нее виднелась широкая лестница, тогда как слева находился стол красного дерева со старинной лампой, подобной тем, что когда-то имелись во всех солидных банках. На другом конце стола примостился одинокий компьютерный монитор. Когда Сьюзен вошла, на нее подняла взгляд женщина средних лет с пышной шевелюрой, в которой поблескивали серебряные пряди. Казалось, волосы у этой дамы стоят на голове дыбом от странных и неожиданных мыслей, которые рвутся из нее наружу.

— Здравствуйте, дорогая, — приветствовала ее дама.

Голос ее прозвучал гулко, отдаваясь эхом в пустом вестибюле. Сьюзен подумала, что примерно так звучал бы звук человеческого голоса, если бы кто-то отважился заговорить в тиши научной библиотеки. Вместо того чтобы ответить, она осмотрелась вокруг, удивляясь тому, что нигде не видит охранников. Все, что она видела, — это видеокамеры, расположенные в углах помещения. Ни систем электронного наблюдения и тревожной сигнализации, ни чего-нибудь еще в этом духе. И никакого оружия. Вместо этого здесь царила довольно унылая тишина, хотя и не такая уж полная, потому что с верхнего этажа доносились отдаленные звуки симфонической музыки, которая раздавалась где-то в глубине здания.

— Здравствуйте, — ответила наконец Сьюзен.

Женщина подала ей знак подойти ближе, и Сьюзен направилась к стойке, тихо ступая по красно-синему восточному ковру.

— Скажите, это вам нужны наши услуги или вы имеете в виду кого-то другого?

— Простите…

— Именно вы стоите на пороге смерти или это кто-то из ваших близких?

Сьюзен остановилась в задумчивости.

— Нет, — пробормотала она, — это не я.

Женщина улыбнулась.

— О, я рада, — сказала она. — Вы так молодо выглядите, и, когда вы вошли в эту дверь, я тотчас подумала, что было бы слишком несправедливо кому-либо в столь цветущем возрасте иметь необходимость попасть сюда, потому что вам еще жить да жить. Не то чтобы мы не открывали наши двери тем, кто еще не стар. Конечно же, мы принимаем всех, но, как бы мы ни старались облегчить их участь, всегда тяжело сознавать, что судьба так жестоко обманула их ожидания. Думаю, всему нашему персоналу легче, когда к нам поступают те, кто уже вступил в свои зрелые годы. Как там сказано в Псалтыри? В долготу дней. Недаром в Библии говорится, что семьдесят лет — нормальная продолжительность человеческой жизни.

— Так это у вас хоспис?

Женщина пожала плечами:

— А как вы думали, куда вы пришли, дорогая?

Сьюзен тоже пожала плечами:

— Откуда мне знать? Снаружи этот дом выглядел так необычно. Он, похоже, очень старый, будто принадлежит прошлому, а не будущему.

— Смерть — это тоже своего рода переход в прошлое, — ответила женщина. — Ей сопутствуют воспоминания о местах, где человек побывал прежде. И стремление оценить случившееся за всю жизнь. — Она вздохнула. — Это становится с каждым годом трудней и трудней.

— Что именно? — не поняла Сьюзен.

— Умереть в согласии с самим собой. Умереть, испытывая удовлетворение от прожитой жизни. Умереть достойно, сохранив любовь и уважение. В наши дни люди все больше умирают как-то неправильно. — Женщина покачала головой и снова вздохнула. — Смерть теперь выглядит какой-то поспешной и трудной, — добавила она. — Какой-то неблагородной. Если, конечно, умирающий не попадает к нам. Мы делаем ее… Ну, вроде как более тихой и спокойной, что ли.

Сьюзен, к своему удивлению, обнаружила, что готова с этим согласиться.

— Похоже, вы правы, — произнесла она.

Женщина опять улыбнулась:

— Может, вы хотели бы пройти и осмотреть весь дом? У нас сейчас всего двое пациентов. Так что свободные места имеются. А к вечеру освободится еще одно. — Женщина кивнула в сторону доносящихся издалека звуков музыки. — Пасторальная симфония. Но Бранденбургские концерты в таких случаях ничем не хуже. А на прошлой неделе у нас была одна женщина, которая постоянно слушала Кросби, Стиллса и Нэша. Вы их помните? Они пели задолго до того, как вы стали слушать музыку. Рокеры прежних времен, шестидесятых и семидесятых годов. Сюита «Голубоглазая Джуди», «Южный крест» — это у них было самое популярное. Когда она их слушала, всегда улыбалась.

— Не хотелось бы никого беспокоить, — сказала Сьюзен.

— Тогда не хотели бы вы провести у нас еще какое-то время? Например, посмотреть какие-нибудь фильмы? У нас сегодня будут показывать комедии с участием братьев Маркс.

Сьюзен отрицательно покачала головой.

Похоже, сидящая за стойкой женщина никуда не спешила.

— Как пожелаете, — сказала она. — Кстати, у вас действительно никто не…

— Моя мать умирает! — выпалила Сьюзен.

Женщина за стойкой медленно кивнула. На какое-то время они замолчали.

— У нее рак, — добавила Сьюзен.

Снова молчание.

— Неоперабельный. Химиотерапия не слишком-то помогает. У нее была недолгая ремиссия, но теперь болезнь вернулась и медленно ее убивает.

Женщина ничего не сказала.

Сьюзен почувствовала, как слезы начинают наворачиваться на глаза. У нее засосало под ложечкой: возникло такое чувство, будто внутренности сжимает некая огромная клешня.

— Я не хочу, чтобы она умирала, — выдавила из себя Сьюзен. — Мы с ней никогда не разлучались, и, кроме нее, у меня никого нет. Разве только один брат, но он живет далеко отсюда. Я останусь одна…

— Ну, так что же?

— Я этого боюсь. Мы всегда были рядом друг с другом, а теперь мы больше не… — Сьюзен в растерянности стояла перед конторкой, испытывая жуткую неловкость.

Женщина указала рукой на стул, и Сьюзен, немного поколебавшись, уселась на него, после чего, вздохнув, окончательно расплакалась. Несколько минут она безутешно рыдала, в то время как женщина с прической, напоминающей о последствиях удара электротоком, ждала, когда она успокоится, держа в руке пачку с бумажными носовыми платками.

— Не торопитесь, — посоветовала женщина.

— Прошу прощения, — всхлипнула Сьюзен.

— Вам не за что извиняться.

— Вообще-то, я никогда прежде так не распускалась. В смысле, не плакала. Ни разу. Простите.

— Такая крутая? И вы думаете, это важно?

— Нет, я просто… не знаю…

— Теперь все стыдятся показывать свои чувства на людях. Вам когда-либо приходилось ехать домой поздно вечером и думать, что мы все становимся приученными к душевным страданиям и боли? Что наше общество признает не чьи-то внутренние качества, а лишь чьи-то достижения? Только успех и способность быть крутым?

Сьюзен кивнула. Женщина снова улыбнулась. Сьюзен заметила, как уголки ее губ странно изогнулись, но не могла понять, что это означает. Возможно, она умела замечать грусть в каждом проявлении юмора и слезу в каждой смешинке.

— Способность казаться крутой слишком переоценивают. Быть ледышкой и быть сильной — вовсе не одно и то же, — рассудила женщина.

— Когда люди приезжают сюда? — И Сьюзен указала рукой на лестницу.

— Незадолго до самого конца. Иногда за три или даже четыре месяца до ухода из жизни. Но обычно за две-четыре недели. Этого времени как раз достаточно, чтобы обрести покой для своего здешнего, земного «я». Тогда и другое «я», вечное, станет чувствовать себя лучше. Мы рекомендуем нашим подопечным успеть за этот срок уладить все свои земные дела.

— Земные дела?

— Адвокаты и завещания. Недвижимость и прочее наследство. Находясь у нас, люди больше интересуются тем, что смогут оставить в этом мире после того, как их душа переселится в иной мир. Ведь туда с собой не возьмешь никакого добра. Ни акций, ни наличности. Звучит как проповедь, даже против моей воли. Но на самом деле именно так все и обстоит. Ваша мать… Сколько еще осталось?

— Месяцев шесть… Нет, пожалуй, поболее. Около года. Может, немного дольше. Она не любит, когда я беседую об этом с врачами. Говорит, это ее расстраивает. А когда я все-таки вызываю их на разговор, из них трудно выудить прямой и откровенный ответ.

— Возможно, это оттого, что они не доверяют самим себе?

— Думаю, так и есть.

— Наверное, мы хотим точно знать срок своей смерти потому, что считаем ее некой конечной точкой. Но это не так. — Женщина улыбнулась. — Смерть может быть обманчивой и капризной. И жестокой тоже. Но не она управляет нашей жизнью. От нее зависит лишь срок, в который мы из нее уйдем. Поэтому и нужен такой дом, как наш.

— Мать никогда не говорит о том, что должно с ней произойти, — сказала Сьюзен. — И о боли, которую испытывает, тоже. Мне кажется, ей хочется побыть одной. Она желала бы исключить меня из своей жизни, считая, что это должно меня защитить.

— Ох, милочка, не думаю, что это правильно. Смерть лучше всего встречать в кругу тех, кто нам дорог: семьи и друзей. Это большое утешение. Я бы посоветовала вам более настойчиво проявлять свое участие и дать понять вашей матери, что ее уход из жизни вам лучше всего пережить вместе. Что это нужно вам обеим. И, судя по тому, что вы сказали, у вас еще есть время, чтобы это сделать.

— Сделать? Но что именно?

— Наладить отношения с матерью. И помочь ей справиться со всем тем, что сопутствует приближению кончины. Затем, когда срок будет уже совсем близок, поместите ее сюда, и после этого вы вдвоем должны будете пережить все эмоции, которые связаны со смертью. Сказать все, что должно быть сказано. Вспомнить все, о чем следует помнить.

Сьюзен кивнула. Женщина выдвинула ящик, из которого вынула регистрационную карту и тонкую брошюру, напоминающую глянцевый иллюстрированный журнал.

— Здесь вы найдете ответы на многие ваши вопросы, — пояснила она. — Может, есть какие-то особые и важные вещи, которые вашей матери хотелось бы сделать? Или, возможно, имеются какие-то края, куда ей хотелось бы съездить, какие-то места, которые хотелось бы посмотреть? Я бы порекомендовала сделать это теперь же и не откладывая, то есть до того, как она окончательно ослабеет и почувствует себя совсем плохо. Путешествие, знаете ли, перемена мест, новые впечатления — все это способно в значительной степени облегчить уход из жизни.

— Я это запомню, — проговорила Сьюзен и глубоко вздохнула. — Путешествие, перемена мест, новые впечатления. Пока у нее еще есть силы.

— Звучит наподобие восточной мантры, правда? — Женщина слегка усмехнулась.

— Но в этом и вправду есть смысл, — согласилась Сьюзен. — Кое-что…

— …на чем можно сосредоточиться вместо боли и страха перед неизвестностью, — подхватила ее собеседница.

— Путешествие, перемена мест, новые впечатления… — Сьюзен провела указательным пальцем по подбородку. — Обязательно ей скажу.

— Вот и хорошо. А затем мы с вами еще раз встретимся и поговорим. Буду вас ждать. Когда подойдет срок… Вы сами поймете, когда именно, — добавила женщина. — Чувствительные, эмоциональные люди, к которым вы, на мой взгляд, принадлежите, всегда это ощущают.

— Благодарю вас, — попрощалась Сьюзен, вставая с места. — Рада, что зашла. — Затем она снова поколебалась, но все-таки произнесла: — Я заметила, что у вас на дверях даже нет замка…

Женщина кивнула и жизнерадостно сказала:

— Мы тут не боимся смерти.

Когда Сьюзен вышла из тени галереи, которая шла вдоль фасада, на какой-то миг ее ослепило отразившееся от окон соседнего небоскреба солнце. Она приложила козырьком ладонь ко лбу, словно моряк, осматривающий горизонт, и увидела того самого бездомного, с которым уже разговаривала в тот день. Он сидел на корточках на тротуаре и нервно покачивался взад и вперед, будто поджидая ее. Когда нищий ее увидел, то раскинул руки в стороны, словно Христос на кресте, и широко улыбнулся.

— Приветствую! Приветствую! Вот вы где! Здравствуйте! — выкрикивал он, раскинув руки, будто странная карикатура на Спасителя, безумно радующегося тому, что Его распинают.

Сьюзен не сразу нашлась что ответить и на всякий случай нащупала револьвер в сумочке.

— Однажды мы все поднимемся по лестнице, ведущей на небеса! — вопил босоногий бродяга.

— «Лед Зеппелин», «Безымянный альбом», тысяча девятьсот семьдесят первый год, — пробормотала Сьюзен себе под нос, продолжая медленно спускаться по ступеням хосписа к человеку на тротуаре. Потом, уже громким голосом, она ответила: — Не кажется ли вам, что было бы неплохо, если бы ваши пророчества были хоть чуточку оригинальней?! Нельзя же быть настолько банальным!

Голова бродяги была запрокинута, коричневое пальто, которое почти доставало до земли, распахнулось, и она увидела, что ветхие брюки, которые были на нем, подпоясаны грязным, изношенным длинным лоскутом ткани всех цветов радуги.

— Иисус всех нас спасет…

— Если у него на то будет время. Или желание. В чем я иногда сомневаюсь.

— Он протянет руку всем и каждому из нас…

— Если не побоится ее замарать.

— …И он донесет слово свое прямо до наших, готовых услышать его, ушей.

— Это если предположить, что мы захотим его услышать. Но я бы на это не слишком рассчитывала.

Внезапно руки нищего упали вниз. Голова его поникла, и Сьюзен увидела в опущенных глазах яркий блеск, который приняла за признак обыкновенного сумасшествия, хотя и в достаточно легкой форме.

— Его слова истинны. Он сам так мне сказал.

— Я рада за вас, — обронила Сьюзен, пытаясь обойти нищего, чтобы попасть на тротуар.

— Но ведь он здесь! — выкрикнул тот.

— Конечно, — бросила ему на ходу через плечо Сьюзен. — Разумеется, здесь. Иисус решил, что лучшего места, чем Майами, для второго пришествия ему просто не найти. Ни чуточки не сомневаюсь, — добавила она саркастически.

— Но ведь он и вправду здесь, и он передал мне для вас послание, которое настоятельно просил передать именно вам!

Сьюзен уже прошла несколько футов по тротуару, оставив за спиной странного нищего, но теперь она остановилась и обернулась назад:

— Как это мне?

— Да, да, да! Вот что я и пытаюсь вам сказать. — Оборванец снова улыбался, показывая почерневшие, пришедшие в негодность зубы. — Иисус мне велел сказать вам, что вы никогда не останетесь одна, что он всегда окажется рядом, чтобы спасти вас! Он объяснил, что вы многие годы прожили в темноте, не зная его, но теперь все изменится! Аллилуйя!

Сьюзен почувствовала, как неожиданно внутри ее стала разрастаться ледяная темнота.

На эти два зашифрованных вопроса она только что получила ответ. Этот бродяга, по всей видимости, прицепился к ней неспроста. Она покачала головой:

— Это тебе сказал Иисус? Когда?

— Несколько минут назад. Он появился как яркая вспышка белого света. И я почти ослеп, да, ослеп, о Господи, от величия твоего, и был напуган, и отвел взгляд свой, но он протянул свою руку ко мне, и я познал мир и покой прямо в ту же секунду — великий, полный покой, и он дал мне поручение, сообщив при этом: то, что мне предстоит передать, очень важно и ускорит его пришествие в этот мир. Поможет вымостить путь — так он мне говорил. Расчистить его. Он привел меня на это место и затем повелел стать его глашатаем. А потом он дал мне денег. Целых двадцать баксов!

— Что еще он сказал? — спросила Сьюзен и почувствовала, как дрожит ее голос.

— Велел найти свое особо любимое чадо и ответить на два заданных вопроса.

Сьюзен хотелось выкрикнуть свой третий вопрос, но вместо этого произнесенные слова оказались почти беззвучными:

— А он сказал что-нибудь еще? Вообще хоть что-то? — Она почувствовала, что сказанное тут же испаряется, словно иссушенное дневным жаром.

— Да, сказал! — И нищий обхватил себя руками в радостном экстазе. — Он сделал меня своим вестником здесь, на земле! О, какая это радость! — И бездомный зашаркал ногами, едва только не пускаясь в веселый танец.

Сьюзен силилась сохранить хотя бы видимость спокойствия:

— И каково же было его послание, которое требовалось мне передать?

— Ах, Сьюзен, — проговорил нищий, теперь уже, вне всяких сомнений, употребив именно ее имя, — иногда его послания такие загадочные и странные!

— Так что же все-таки он сказал?

Нищий слегка успокоился и наклонил голову вперед, словно в глубоком раздумье. Было видно, что он пытается сосредоточиться.

— Я не понял его, но он заставил меня повторять снова и снова, пока у меня не получилось запомнить.

— Запомнить что? — выговорила она, уже не стараясь скрыть нотки паники в голосе.

Он велел сказать тебе: «Я хочу вернуть то, что было украдено у меня».

Нищий умолк, но его губы продолжали беззвучно шевелиться.

— Да, — произнес он и опять улыбнулся. — Получилось. Запомнил правильно. Я уверен. Не хотелось бы ошибиться в таком деле. Это значило бы, что в другой раз он выберет кого-то другого.

— Что-нибудь еще? — спросила она трепещущим голосом.

— А разве этого недостаточно? — ответил нищий с резким неприятным смехом, в котором, однако, звучали радость и удовлетворение.

Он отвернулся от нее и пошел вдоль по улице не то хромающей, не то подпрыгивающей походкой, какой ходят иногда резвящиеся дети, по направлению к изумрудно-голубым водам залива. Звонким голосом он слагал гимн своему новому призванию, восхваляя второе пришествие того, кого он считал Иисусом, нисшедшим с небес, но который, как подозревала Сьюзен, скорее был Антихристом и явился совсем из другого места. Ей хотелось присесть, чтобы получше обдумать свалившиеся на нее новости, оценить то, что ей довелось услышать, но вместо этого она быстро пошла прочь — почти бессознательно. После того как она успела набрать достаточно большую скорость, Сьюзен внезапно оглянулась назад, надеясь разглядеть какого-нибудь неотвязно следующего за ней человека, но единственное, что она могла увидеть, — это внезапно опустевшую улицу. Где-то далеко впереди уличная толпа, и полицейские, и проезжающие по улицам автомашины. Она сделала глубокий вдох, втягивая в себя перегретый воздух, и побежала со всех ног туда, где многолюдная толпа смогла бы гарантировать ей ложное чувство безопасности, которое было теперь ей столь необходимо.