18
Я веду машину по Кахала-авеню к дому Шелли и Ллойда. Я не хочу говорить Шелли, что моя жена скоро умрет. Не хочу не потому, что приносить дурные вести всегда неприятно, а потому, что Шелли не женщина, а просто какой-то питбуль. Она жена сенатора и убеждена, что может все, стоит лишь призвать на помощь нужного человека.
Сид сидит на заднем сиденье и молчит. Он явно потрясен случившимся.
— Отец всегда учил меня, что сначала человека нужно предупредить, а уж потом бить. — Это все, что сказал Скотт, после того как нанес удар.
— Правильно. — Это все, что ответил ему Сид.
После этого они молча посмотрели друг на друга, Сид забрался в мою машину, а Скотт ушел в дом, позвал Элис и велел ей собирать вещи дочери. Он не стал называть Джоани по имени, очевидно опасаясь, что Элис вновь заговорит о Чачи.
— Глаз болит? — спрашиваю я. — Господи, Алекс, ты не могла бы сесть впереди? А то я чувствую себя шофером, который везет двух важных персон.
— А что, это было бы здорово, — откликается Сид. — В смысле, если бы у нас был шофер. С глазом все в порядке. — Он отнимает от него пакет замороженного шпината, который мы купили по дороге в «7–11». — А вам бы хотелось иметь шофера?
Я смотрю в зеркало. Алекс сидит закинув одну ногу на ногу Сида. Откуда на мою голову свалился этот парень? Куда его деть?
Его глаз заплыл и приобрел светло-голубой оттенок. От этого Сид выглядит не как настоящий, бывалый мужчина, а как ребенок с аллергическим отеком.
— Ну и вид у тебя, — говорю я.
— Не могу поверить, в голове не укладывается, — говорит Сид. — Не так уж часто старики набрасываются на людей с кулаками. Сюр какой-то. — С этими словами Сид кладет руку на бедро Алекс.
— Алекс, — командую я, — пересядь на переднее сиденье.
Она перебирается вперед. Я слышу смачный шлепок по заднице.
Я шумно вздыхаю.
— Зачем ты отправил Скотти со стариками в больницу? — спрашивает меня Алекс.
— То есть как это «зачем»? Чтобы повидаться с матерью. Тебе бы тоже нужно ее увидеть.
— Но может быть, Скотти не обязательно без конца видеться с мамой? Особенно теперь. Наверное, она сильно начнет меняться, когда… Как ты считаешь?
— Не знаю.
— А вдруг она будет страдать, и мы это поймем?
— Ну и что? — говорит Сид. — Сидите возле нее, она это будет чувствовать, и ей будет легче. Только потом нужно сбрасывать напряжение, нельзя все держать в себе, так недолго и спятить. Не могу поверить, что ваш дед дал мне в глаз.
Он смотрит на пакет шпината.
— С него станется, — говорю я. — Кстати, он уже давно не дрался, вот что удивительно.
— Тебе нужно повидаться с матерью, — говорит Сид.
Алекс не спорит. Если бы то же самое сказал я, она непременно начала бы пререкаться. Не могу понять, благодарен я Сиду или он меня раздражает.
Я сворачиваю на Пуэо и сбавляю скорость. Я чувствую себя словно бродячий торговец, который едет по ухабам и кочкам Кингз-Трейл предлагать местным жителям товары, которые им вовсе не нужны. Я думаю о людях, которые ездили по этой дороге, и тех, кто спасался бегством. Все нарушители закона бежали от наказания по Королевской дороге.
— Как это получается, что на ССАВ всегда выбирают все самое бездарное? — недоумевает Сид.
— Ты о чем? — спрашивает его Алекс.
— ССАВ — «Самое Смешное Американское Видео», такой сайт. Так вот, из всей фильмотеки вытаскивают только всякую дрянь.
— Ты называешь его ССАВ? — переспрашиваю я.
— Да у них все фильмы паршивые, Сид, — говорит Алекс. — Ты что, не понимаешь?
— Не понимаю, — отвечает он. — Почему это все? Бывают очень даже ничего, обхохочешься.
— Слушайте, вы не могли бы заткнуться, оба? — говорю я, включаю радио и подъезжаю к краю тротуара.
Дом скрыт густыми зарослями бугенвиллеи и обнесен высокой каменной стеной.
В окне на втором этаже я замечаю девушку, которая смотрит на нас. Затем она исчезает.
— Это Кей, — говорит Алекс.
— Кей? Почему Кей?
— Некоторым нравится менять свое имя. Дэвид Чанг велит называть себя Алика, это его гавайское имя. А ей почему-то нравится свое имя сокращать. В общем, сокращала-сокращала и получила одну букву — Кей. Представляю, как ее раздражает имя Ллойд.
— Мы с ней в одном классе по креативному письму, — говорит Сид. — Помнишь, как однажды она пригласила на вечеринку танцовщиц на шесте? Потрясно!
— Вы не хотите зайти поздороваться? — спрашиваю я.
— Хотим, — отвечает Алекс, предварительно бросив взгляд на Сида.
Мы выходим из машины, подходим к дому, открываем деревянную входную дверь, затем звоним в звонок. За дверью слышатся шаги.
Нас встречает дочь Ллойда и Шелли. Вести с ней беседу я предоставляю Алекс. Девушки крепко обнимаются.
— Вернулась? — спрашивает Кей и смотрит на Сида. — А ты почему здесь?
Ока подходит к нему, и они целуются в губы. У этих юнцов все так естественно. Откуда им знать, что скоро от взаимной симпатии и непринужденности не останется и следа.
— Привет, мистер Кинг, — говорит Кей. — Ллойда нет дома.
— Сидит в офисе? — спрашиваю я. — Все так же пытается усовершенствовать наше общество?
— Нет, занимается серфингом, — отвечает она. — Сегодня южный ветер.
— Но ведь он совсем недавно перенес операцию!
— Ага, и очень не в духе. Хотите убедиться?
— Он же потерял несколько пальцев на ноге! Как он стоит на доске?
— Упертый — никогда не сдается.
В ее голосе слышится гордость; она отступает в сторону и впускает нас в дом.
— Я вижу, твой папаша всех вот где держит, — говорит Сид, словно прочитав мои мысли.
Да, Ллойд держит всех «вот где». Он задает тон, он правит. Я думаю о друзьях Алекс и их родителях, об их прошлом и настоящем, об их устремлениях и жизненных целях. Одни владеют ими сейчас, другие только вырисовываются. Я думаю о том поколении, что придет после нас. Похоже, их уже ничто не интересует. Они сдались. Они уже никогда не станут сенаторами или владельцами футбольной команды; ни одному из них не стать президентом западного филиала Эн-би-си, основателем компании диетических продуктов «Уэйт Уотчерс», изобретателем магазинной тележки, военнопленным, главным всемирным поставщиком орехов макадамия. Нет, вместо этого они будут пить колу, принимать наркотики, брать уроки литературного творчества и смеяться над нами. Возможно, вместе с генами к ним перейдет наша энергичность, но они не смогут ею воспользоваться. Я смотрю на стоящих передо мной девушек и читаю это в их глазах: жалость к нашему поколению и вместе с тем желание нас превзойти. Каким образом — этого они еще не знают, не нашли способа. Я так и не нашел способа превзойти тех, кто в свое время превосходил меня.
— Мама дома? — спрашиваю я Кей.
— Сидит на заднем крыльце, — отвечает она.
— Похоже, у нас на Гавайях все живут на заднем крыльце. Пойду поздороваюсь.
Дети стоят тесной группой. Я делаю несколько шагов, затем оборачиваюсь. Они сгрудились возле лестницы. Я слышу голос Кей: «Хочешь посмотреть мое платье для выпускного вечера? Такое прикольное. Я в нем на уличную шлюху похожа». Алекс начинает что-то говорить о своей матери, а я думаю о том, что Кей, наверное, — а может быть, и вся молодежь в округе — знает о любовных похождениях моей жены.
Я вижу Шелли под полотняным бежевым зонтом. На столе перед ней — пепельница и газета с кроссвордом. На Шелли черный купальник и черная полупрозрачная туника. Заметив меня, она прижимает руку к груди.
— Ты меня до смерти напугал, — говорит она и шлепает меня газетой.
Ее лицо покрыто темным загаром. Она курит и никогда не пользуется лосьоном от солнца, чем заслужила огромное уважение в наших кругах.
— Кей неплохо выглядит, — говорю я. — Кстати, а почему она называет себя просто Кей?
— Кто знает, — отвечает Шелли. — Наверное, хочет вытравить из себя все гавайское. Сейчас пишет стихи. Ужасные, читать невозможно. Садись.
Шелли убирает со стула газету, и я сажусь. Я смотрю, как под лучами солнца сверкает вода. Она чистого бирюзового цвета, какой и должна быть вода в бассейне.
— У меня новость о Джоани, — говорю я. — Врачи сказали, что ей стало хуже. В общем, мы собираемся ее отпустить. Дать вечный покой. Господи, не знаю, как нужно сообщать такие вещи.
Шелли сдвигает темные очки кверху, на волосы, и смотрит на меня:
— Кто ее лечит?
— Сэм Джонстон.
— Хороший врач, — говорит она.
У нее расстроенный вид. Она наклоняется вперед и сжимает руки. Характерная поза — так Шелли выражает свою готовность к действию, когда собирается исправить то, что уже не исправишь. На какое-то мгновение мне кажется, что она и в самом деле может мне помочь — вот сейчас она кому-нибудь позвонит или напишет, и все будет хорошо. Она найдет выход.
— Вот такие дела, — говорю я. — Я заехал сообщить тебе об этом. Если хочешь, можешь с ней повидаться.
— Вот блядство, Мэтт, не знаю, что сказать.
— Уже сказала.
Она откидывается на спинку стула, а я похлопываю ее по нагретой солнцем ноге.
— Ты ко всем ездишь? В смысле, сам — ко всем знакомым?
— Пытаюсь. Не ко всем, только к самым близким.
Шелли смотрит на пачку сигарет и снова опускает на глаза темные очки:
— Брось, не нужно. Я сама все сделаю. Сама всем позвоню или заеду лично. Господи, не могу поверить, что это происходит на самом деле.
Она всхлипывает; из-под темных очков по щеке сползает слеза.
— Нет, я сам. Мне необходимо чем-то заняться, понимаешь? — Я думаю о своих визитах. Я словно медленно наползающая лава, которая навеки меняет окружающий пейзаж. — Слушай, ты ничего не хочешь сказать про Джоани? — спрашиваю я. — Ты ничего про нее не слышала?
— Что-что? — спрашивает Шелли, вытирая лицо. — О чем ты? Хочешь, чтобы я сказала что-нибудь о ней на ее…
Шелли замолкает, не желая произносить это слово, а я не хочу его слышать.
— Да нет, — говорю я. — Я про другое. Иногда приятно послушать, что говорят о ней люди, но ты не бери в голову. Не сейчас. — Я встаю. — Не буду тебя задерживать. Извини. У меня такое чувство, что все летит в тартарары.
Шелли не встает, чтобы обнять меня на прощание. Она не из тех, кто любит обниматься. Она никогда не провожает своих гостей до двери, и сейчас я этому даже рад. Я не хотел расспрашивать о Джоани и ее любовнике; я не должен об этом думать.
— Я скажу Ллойду, — говорит Шелли. — Мы приедем к ней сегодня. Пожалуйста, если тебе что-нибудь понадобится, звони. Пожалуйста.
— Спасибо. Шелли.
— Да ладно, забудь. Я от тебя все равно не отстану, нравится тебе это или нет. Обзвоню знакомых дам, соберемся и продумаем, что нужно будет сделать и как. Ты только скажи, какие у тебя пожелания.
— Спасибо, — говорю я и пытаюсь вспомнить, как нужно устраивать похороны и поминки, какие покупать цветы и закуски, как проводить церемонию прощания.
Шелли вытирает лицо полой туники и тянется за сигаретами.
— Шелли, — говорю я, — помнишь Рейсера? Ты не могла бы сообщить ему о Джоани? Я сам собирался ему сказать, но не смог.
— Разумеется! — с готовностью отвечает она.
Как все-таки счастлив бывает человек, когда может заняться конкретным делом.
Дети стоят на кухне и едят курицу из алюминиевой сковороды.
— Хотите? — обращается ко мне Кей. На ее лице выражение горя и сочувствия. — Осталось после благотворительного мероприятия Ллойда. Еще суши есть.
Я беру деревянные палочки и съедаю несколько кусочков суши. Затем говорю Алекс и Сиду, что нам пора ехать.
Ребята обнимаются, целуются, обещают созвониться. Кей провожает нас к выходу, затем уходит в дом. Мы забираемся в машину и медленно отъезжаем.
— Наверняка она об этом что-нибудь напишет. Я ее знаю, — говорит Алекс.
— Надеюсь, она не станет писать всякие гадости, — говорит Сид.
— О чем тут писать? — отзываюсь я.
И в самом деле. Женщина живет. Женщина умирает.
Я веду машину и думаю о том, куда мы теперь направимся, спокойствие чьего дома нарушим. Где-то совсем рядом живет Рассел Клоув, но сейчас мне не хочется его видеть, так что я выбираю Бобби и Арта.
Я поглядываю на Алекс, делая вид, что слежу за дорожными знаками. Вид у нее усталый. Вид измученный, словно ей пришлось слишком много пережить.
Когда мы приближаемся к дому Бобби, она вдруг говорит:
— Я знаю, где он живет. Хочешь, покажу?