15
Я сворачиваю на подъездную дорогу, ведущую к дому Митчеллов. Их сад утопает в зарослях папоротников и чайных кустов. Даже столбики автомобильного навеса не простаивают зря, а служат опорой для виноградной лозы. Алекс посоветовала мне купить Митчеллам пирожных, но подозреваю, что заботилась она прежде всего о себе (вдруг и ей что-нибудь перепадет?): за один присест Алекс может умять целую коробку сладких пончиков маласадас.
Я поднимаюсь на крыльцо, держа под мышкой коробку с пирожными. Мне кажется, что из-за этого у меня какой-то угодливый вид. Митчеллам я не звонил, так что у них не было времени подготовиться к моему визиту и подобрать надлежащие слова.
— Эй, есть кто дома? — спрашиваю я, заглядывая внутрь через сетчатую дверь. Затем вхожу в переднюю и снова кричу: — Это я, Мэтт!
Они спускаются ко мне со второго этажа; у обоих злые и красные лица. Марк и Каи Митчелл — наши друзья. Правда, они скорее друзья Джоани, чем мои. На Марке только пижамные штаны, что, по-видимому, его смущает. Вид у них такой, словно они только что занимались сексом, хотя вряд ли. Супружеские пары не занимаются сексом по утрам — в этом я абсолютно уверен.
— Вы еще спали? Простите.
Каи небрежно машет рукой:
— Ничего, все в порядке. Мы просто ссорились. Заходи, садись. Хочешь кофе?
— Хочу, — говорю я. — Вот пирожные принес.
Я ставлю свое подношение на кухонный стол, но Марк демонстративно гремит коробкой с хлопьями.
— Цельные злаки, — поясняет он.
— А, ну да.
Они садятся за стол и принимаются за свои цельные злаки, кофе и витамины. Фарфоровый кувшинчик в виде коровы наполнен пятьдесят на пятьдесят смесью молока и сливок, и я подливаю ее себе в чашку.
— Из-за чего ссорились? — спрашиваю я.
— Из-за ерунды, — отвечает Марк.
— Это не ерунда. Ему, видите ли, нравится приглашать гостей и устраивать вечеринки, а кому вкалывать? Мне.
— Но ведь тебе ничего не придется делать. Не нужно ни убирать в комнатах, ни бегать по магазинам, ни шить себе новый наряд, ни выдумывать новый коктейль. Я приглашаю своих друзей, они приходят, мы угощаем их выпивкой и от души веселимся!
— Это не так просто.
— Наоборот! Все очень просто.
— О господи, — спохватывается Каи, — Джоани… Надеюсь, с ней все в порядке? Мы тут мелем всякий вздор…
— Да, — говорю я. — В смысле, пока с ней все в порядке.
И замолкаю, потому что представляю себе их лица, когда они узнают, что ожидает Джоани. Я не хочу их расстраивать. Я хочу, чтобы они спокойно доели свои злаки. Мне не нужно сочувствия, я и сам не умею его выражать. Внезапно я понимаю, что не смогу рассказать о Джоани никому из тех, кто занесен в мой список.
— Мне нужно кое-что для себя прояснить, — говорю я, глядя на Каи, и добавляю: — Иначе мне не будет покоя.
— Да-да, конечно, — говорит она.
Марк молчит. Молчать он может часами. У него и вид такой — словно он находится в состоянии перманентного потрясения.
— Кто он? — спрашиваю я.
Они подносят кружки с кофе ко рту и дружно замирают. Наступает молчание. Марк берет пирожное с заварным кремом и сует его в рот.
— Она его любит? Кто он?
Каи через стол протягивает ко мне руку.
— Мэтт… — говорит она.
— Я понимаю, что поставил вас в неловкое положение, простите, но мне нужно знать. Мне очень нужно знать, кто трахал мою жену.
Внезапно я ощущаю, что мне холодно. Странно, только что я изнывал от жары.
Каи убирает руку.
— Не надо так злиться, — говорит она.
— Я злюсь? Надо думать. — Чтобы заставить себя замолкнуть, я сую в рот кусок пирожного, но все равно бубню: — Еще бы я не злился!
— Вот потому так и вышло, — тихо говорит Каи.
Марк выразительно смотрит на нее.
Я жую пропитанное кремом тесто. Вкусно. Но я не унимаюсь:
— Что «потому»? О чем ты?
Марк и Каи молчат. Я улыбаюсь, потому что Каи загнала себя в ловушку:
— Поэтому она меня и обманывала? Потому что я говорю с набитым ртом? Или потому что у меня поганый язык и я плевать хотел на гребаный этикет?
— Ну и ну! — Каи качает головой. — Знаешь, ты лучше приходи в другой раз, тогда и поговорим. Тебе нужно остыть.
Я смотрю на Марка:
— Я никуда не пойду.
— Ты его не знаешь, — говорит он.
— Ох, но ведь ты его тоже не знаешь, Марк, — встревает Каи. — И потом, ты же ее друг. Как тебе не стыдно!
— Мэтт мне тоже друг. К тому же сейчас особенный случай.
Каи встает из-за стола:
— Это предательство, Марк.
— Эй, постойте-ка. То есть как это «предательство»? А я? Она же меня обманывала, вы что, забыли?
— Послушай, — Каи кладет локти на стол и тычет в меня пальцем, — это не ее вина. Она не могла иначе. Ей было очень одиноко.
— Сколько это продолжалось? До самой аварии?
Марк кивает.
— Кто он? — вновь спрашиваю я.
— Я этим не интересовался, — отвечает он. — Когда Каи о них заговаривала, я выходил из комнаты.
— Ну, ты-то, держу пари, потирала руки, — говорю я Каи и тоже тычу в нее пальцем. — Наверняка поощряла ее, а как же — тебе ведь интересно, все какое-то разнообразие в жизни, а риска при этом никакого, да?
— Ты невыносим, — жалобно говорит Каи и для большей убедительности пару раз всхлипывает, но меня этим не пронять.
— Слушайте, вы кого защищаете? — спрашиваю я. — Джоани? Она в этом не нуждается. — В горле образуется какой-то комок, который мешает мне дышать. — Она скоро умрет.
— Не смей так говорить! — набрасывается на меня Каи.
— Она уже не проснется. Ей стало хуже. Мы отключаем аппараты.
Каи начинает плакать, а мне становится легче. Я принимаюсь ее утешать, Марк тоже.
— Прости меня, я не в себе. Я не хотел так срывать на вас свою досаду.
Каи кивает; наверное, она согласна, что я напрасно сорвался.
— Она его любит? — спрашиваю я.
Марк, хлопая глазами, смотрит на меня. По нему видно, что он понятия об этом не имеет. Все верно, такие дела — территория женщин.
— Как ты можешь спрашивать об этом, когда твоя жена умирает? — возмущается Каи. — Какая теперь разница? Да, она его любит! Она была от него без ума! Она собиралась с тобой развестись!
— Замолчи, Каи, — одергивает ее Марк. — Черт бы тебя побрал, прекрати болтать!
— Собиралась со мной развестись? Вы это серьезно? — спрашиваю я и смотрю на них.
Каи плачет, закрыв лицо руками:
— Не стоило этого говорить. Особенно сейчас. Какое это имеет значение?
— Но это правда?
— Прости, Мэтт, — говорит она. — Прости. Сама не понимаю, что на меня нашло.
Марк закрывает глаза, глубоко вздыхает и незаметно отодвигается от жены.
— Значит, у Джоани был роман, — говорю я. — У нее был роман, и она любит своего любовника, а не меня. Моя жена умирает, жизнь летит в тартарары, а вы так и не сказали, кто он.
— Брайан, — говорит Марк. — Брайан Спир.
Я встаю из-за стола.
— Благодарю, — говорю я.
Каи продолжает плакать. Ее залитое слезами лицо напоминает мне лицо их сына, Люка. Он выглядит так же, когда плачет. Помню, когда ему было немного меньше, чем сейчас Скотти, он отзывался исключительно на имя Человек-паук. В результате даже учителя в школе, когда он поднимал руку, чтобы ответить, обращались к нему так: «Да, Человек-паук?» Отучил его от этой привычки я. Я же научил его отзываться на собственное имя. Как это мне удалось — наш с Люком секрет. Не думаю, что Люк об этом помнит.
Я выхожу из кухни, забрав с собой пакет с пирожными. Я думаю о Митчеллах. Сколько раз мы вместе проводили время, но ни разу они даже не намекнули, что между мной и Джоани кто-то стоит. И как мне теперь к ним относиться? Марк провожает меня до двери и распахивает ее, стараясь на меня не смотреть. Я выхожу, не сказав ни слова. Думаю, что Митчеллам я не скажу ни слова еще очень и очень долго.
Я иду к машине и вспоминаю о том, как отучил Люка от его вредной привычки. В тот день мы с Джоани пришли к Митчеллам в гости. Я стоял на крыльце, расположенном со стороны сада, и смотрел, как Люк ловит жаб. В одной руке у него был сачок, в другой — фигурка Человека-паука. Жабы не попадались, и Люк готов был расплакаться.
«Смотри, Люк, — сказал я, — вон там еще одна».
Люк обернулся и замер, глядя перед собой. Никакой жабы он не увидел.
«Люк, иди-ка сюда, — позвал я его. Джоани и его родители о чем-то весело болтали, стоя возле барной стойки. Только что все трое выкурили по сигарете с травкой, поэтому на повышенных тонах несли всякую чушь. Я опустился возле Люка на колено. — Слушай, что я тебе скажу, — обратился я к нему. — Посмотри на Человека-паука. Он же не мужчина, видишь?»
Люк взглянул на меня, затем на фигурку в своей руке.
«Ты посмотри, — сказал я, — у него между ног ничего нет, там гладко, как у женщины».
Люк погладил Человека-паука рукой.
«Человек-паук — это же лузер, вечный неудачник. Знаешь, как называют его другие супермены? Шестерка. Они ему так и говорят: „Катись отсюда, ты, паршивая шестерка!“»
Не понимаю, зачем я ему так сказал. Правда, потом, слыша неестественный, преувеличенно веселый смех его обдолбанных родителей, я понял зачем.
Люк внимательно посмотрел на свою куклу.
«Ну как, хочешь, чтобы тебя по-прежнему называли Человек-паук?»
Он замотал головой.
Я выезжаю из района Нууану и сворачиваю на шоссе Пали. В голове вертятся лишь две мысли: моя жена умирает; ее любовника зовут Брайан Спир.
