Часть II
Дорога Кингз-Трейл

Каждый раз, прилетая на Большой остров, я чувствую себя так, словно попал в прошлое. Вид у него заброшенный, как будто недавно здесь прошлось цунами.

Я еду по знакомой дороге, мимо киаве, мимо пляжей с черным песком, кокосовых пальм, где сидят попугаи. Становится холоднее, в воздухе висит легкая дымка — смесь тумана с вулканическим пеплом, который пахнет как порох, отчего сильнее ощущение заброшенности и опустошения. С обеих сторон дороги лежат поля, покрытые черной застывшей лавой, на фоне которой ярко выделяются вкрапления белых меловых глыб; молодежь использует этот мел для своих граффити вроде: «Кеони любит Кайалу», «Гордость Гавайев» или, например, подлиннее: «Кто это читает, тот гей». В полях, среди острых меловых скал, я вижу храмы-хейау и камни, сложенные на чайных листьях в приношение богам.

— Что это? — спрашивает Скотти.

Она свернулась клубочком на сиденье, и я не вижу ее лица.

— Что именно? — не понимаю я, оглядывая пустынную местность.

— А вон та дорога, — отвечает она.

Я бросаю взгляд в сторону и вижу на лавовом ложе полосу утрамбованных камней.

— Это Кингз-Трейл — Королевская дорога.

— «Кингз» в честь нашей семьи?

— Нет. Разве вам в школе не рассказывали о Королевской дороге?

— Не помню, — отвечает она.

— Какая же ты гавайка?

— Такая же, как и ты, — говорит она.

Мы смотрим на широкую бесконечную ленту, опоясывающую весь остров.

— Ее построил король Калакауа. Позднее он ее расширил. Здесь ездили твои предки.

Мы едем вдоль старой дороги — похожей на старое шоссе, чем, в сущности, она и является, — построенной каторжниками и утрамбованной копытами скота и колесами повозок и экипажей. Я запомнил, что не платили налог за дорогу только те, кто ее построил.

— Она старая? — спрашивает Скотти.

— Старая, — отвечаю я. — Построена в девятнадцатом веке.

— Да, правда старая.

Скотти смотрит на дорогу и ее каменное ограждение, а когда появляются холмы и ранчо Уаймеа, я замечаю, что она спит. Днем на зеленых холмах Уаймеа пасутся коровы и лошади, но сейчас их не видно. Я проезжаю мимо покосившихся серых деревянных заборов и опускаю стекло, чтобы вдохнуть холодный воздух, наполненный запахами трав, навоза и кожаных седел — ароматами Камуэлы. Здесь когда-то жили мой дед и бабка. Когда я был ребенком, то часто приезжал к ним на ранчо, чтобы полакомиться клубникой, покататься верхом и посидеть за рулем трактора. Это был странный мир — мир солнца, холода, ковбоев, пляжей, вулканов и снега. Здесь всегда видна вершина горы Мауна-Кеа, и я часто махал ей рукой и думал, что, наверное, ученые смотрят в телескоп на меня, а не на безмолвные планеты.

Я сворачиваю на грязную проселочную дорогу, проезжаю мимо низкой конюшни, здания школы и останавливаюсь возле спального корпуса.

Я хочу видеть свою дочь. Я немного нервничаю. На прошлой неделе, когда я с ней говорил, она показалась мне немного странной. Когда я спросил ее, в чем дело, она ответила: «В цене на кокаин». Тогда я спросил: «Нет, серьезно, что случилось?» — «А что, разве может что-то случиться?» — ответила она.

Потом она сказала, что это шутка. Шутка вышла мрачноватой.

Не знаю, что я сделал не так. Похоже, во мне есть что-то такое, что вызывает у моих девочек стремление к саморазрушению. Джоани и ее гонки, катера, мотоциклы, алкоголизм. Скотти и ее странное желание схватить голой рукой морского ежа. Алекс и ее наркотики и позирование для открыток. Алекс сказала мне, что в первый раз попробовала наркотик, чтобы напугать Джоани, но возможно, она сделала это для того, чтобы узнать, каково быть Джоани, экстремалкой. Мне кажется, что Александра в равной степени мать и любит, и презирает, но сейчас не время сводить счеты. Нельзя сердиться на умирающего человека.

Я вспоминаю ресторан «У Базза» и его менеджера, которая говорила мне, что присутствие Джоани оживляет атмосферу. Уверен, что, если моя жена умрет — то есть когда она умрет, — в ресторане непременно вывесят ее портрет. Здесь принято украшать стены картинами с изображениями местных знаменитостей и умерших патронов. Потом, став призраками, они наверняка поселяются в своих портретах. Печально сознавать, что Джоани придется умереть для того, чтобы ее портрет повесили на стене, чтобы я полюбил все, что с ней связано, и чтобы Алекс простила ей все, что она сделала не так.

Я еду медленно, потому что на дороге сплошные ухабы и ямы. Я смотрю на Скотти. Она все еще спит. Мне нравится, что школьное начальство до сих пор не заасфальтировало дорогу.

Я останавливаюсь на парковке и выключаю двигатель. Скотти открывает глаза.

— Приехали, — говорю я.