Мы плетемся по шоссе Н1 за грузовичком, на заднем окне которого аэрозолем намалевана красотка с грудями круглыми, как обеденные тарелки. Грузовичок закрывает обзор, поэтому я не вижу, почему мы так плетемся. Возможно, без всяких причин. Дорога для меня такая же загадка, как мозг, или макияж, или десятилетние девочки. Ожоги на руках Скотти опухли и покраснели; когда она хочет их почесать, я хватаю ее за руку. Ее кожа покрыта грязно-белыми пятнами; это морская соль, которую я не дал ей смыть.

— Голова не кружится? — спрашиваю я. — Тебя не тошнит?

Скотти шмыгает носом:

— Кажется, я простудилась.

Она ни за что не признается, что это из-за сифоно-фор. Вид у нее несчастный, и, по-моему, она уже не так рвется в больницу, потому что поняла: в ее истории, в сущности, нет ничего хорошего.

Чтобы хоть немного приободрить дочь, я говорю:

— Завтра, чтобы полностью избавиться от ядовитых капсул, придется тебе побрить ноги.

Скотти смотрит на свои ноги, покрытые светло-коричневыми волосками, и улыбается:

— Рина с ума сойдет. Ну вот, теперь придется еще и ноги брить! Всегда?

— Нет, — говорю я. — Побреешь один раз, и хватит.

— Как ты думаешь, морскому ежу было так же больно, как мне? — спрашивает Скотти.

— Не знаю.

Из грузовика слышна музыка, вернее, не музыка, а ритмичное буханье, от которого слегка вздрагивают наши стекла. Я думаю о морском еже. И в самом деле — больно ему или нет?

— А почему их называют корабликами?

— Это старое название, все давно уже забыли, откуда оно взялось.

— Или просто так придумали, с ходу, как папа.

— Все может быть.

Грузовик внезапно уходит вперед, в потоке машин образуется просвет, а я проезжаю съезд, по которому мы сворачиваем домой. Скотти этого не замечает.

На прошлой неделе, когда мы с доктором Джонстоном обсуждали немыслимый, но возможный вариант развития событий, он сказал, что обычно у постели пациента, жизнь которого, согласно его собственной воле (как в случае Джоани), не поддерживается более с помощью искусственной вентиляции легких, собираются родственники и знакомые, чтобы сказать последнее «прости».

— По крайней мере, у них есть время заняться необходимыми приготовлениями и сказать все, что они хотели сказать. Когда наступает последний день, все к этому готовы. Насколько это возможно.

Тогда я слушал доктора примерно так же, как слушают стюардессу, которая рассказывает, что нужно делать, если самолет сядет на воду.

План Б.

Впереди море красных огней, я притормаживаю. Мне предстоит собрать всех родственников и друзей и объявить, что нам придется отпустить Джоани на вечный покой. Говорить это по телефону я не стану, поскольку и сам терпеть не могу, когда важные новости мне сообщают таким образом. На «необходимые приготовления» у меня от силы неделя, а забот невпроворот. Кто научит меня быть главой семьи? Как нужно прощаться с женщиной, которую я люблю так, что даже перестал осознавать, как сильно ее люблю?

— Кораблик ведь не медуза? — спрашивает Скотти.

— Португальский кораблик не медуза, — рассеянно отвечаю я. — Ты задаешь каверзные вопросы, Скотти, я даже не всегда знаю, что отвечать.

Я не уверен, что принял правильное решение, взяв Скотти с собой, но я больше не могу полагаться на Эстер. И вообще на кого бы то ни было. Пора привыкать самому воспитывать дочерей, и я принял решение, что сегодня обе будут ночевать дома.

Я вижу поворот на дорогу в аэропорт и бросаю взгляд на часы.

— Куда мы едем? — после некоторого молчания спрашивает Скотти.

Над нами с ревом пролетает реактивный лайнер. Я смотрю вверх и вижу его серое брюхо, тяжело распластавшееся на фоне неба.

Я сворачиваю к аэропорту.

— За твоей сестрой.