На обратном пути я раздумывал, что в хорошо работающем государстве все под контролем: армия, полиция, здравоохранение, развлечение и даже преступность. Человек не может без нарушений, потому оставлены лазейки для нарушений. Правильно устроенное государство лишь следит, чтобы не вредило обществу в целом, а так любой вид преступлений можно даже использовать в своих целях, если это нужно партии, правительству и всеобщему гуманизму.

Потому частные армии, к которым государство не имеет никакого отношения, иногда используются в таких случаях, куда противозаконно посылать даже самый секретный спецназ, в нашем мире трудно что-то утаить. Отдельные орлы выполняют некоторые щекотливые задания по указанию самой подлой мафии, не подозревая, что сама мафия получила это задание откуда-то повыше ее насеста.

Так что надо перестать удивляться, что и этот тайный склад все еще существует и что я, всякий раз отключая видеонаблюдение в доме, больше не вижу стремительно летящих в мою сторону со всех сторон полицейских автомобилей.

Возможно, кто-то наверху сам не хочет такого наблюдения, не все нужно видеть, иначе придется и отвечать за увиденное, лучше отвернуться.

Едва вышел из автомобиля, с крыльца огромными прыжками ринулся Яшка, в самом деле уже толстый, на коже проступает узор будущих костяных плит, но пока еще мягкий и теплый, которого так хорошо хватать, тискать и мять, как податливую девушку.

Голос Ани прозвучал отчетливо, словно стоит прямо передо мной:

– Апгрейд завершен, готова к новым операциям!

– Цветы побрызгай теплой водой, – буркнул я, – а то какие-то вялые.

– Все сделаю!

Я перенес из багажника все четыре мешка с минами и гранатами к трансформатору. В доме тихо, Аня во дворе все еще поливает цветы, там все по старинке, только режимы меняются от ливневого до капельного. Я вздохнул и, не включая трансформатор, сложил мешки в единственном уголке, что не просматривается видеонаблюдением. Они есть в любом доме и любом учреждении, власти следят лишь за тем, чтобы размеры не позволяли наладить производство наркотика или собирать мощную бомбу.

Поздно вечером она вошла в спальню грациозной и чуть ли не пританцовывающей походкой, в коротенькой ночной рубашке с кружевами, кокетливо изогнулась, глупо улыбаясь и хлопая длинными ресницами.

– Ты че? – спросил я. – Это после ужина?

– Наша первая брачная ночь, – напомнила она и уточнила: – После последнего апгрейда!.. Я как бы для тебя новая, хотя и старая, но не в смысле, что старая, а уже давняя, столько дней прошло… Вот я эротичное белье надела… или одела, как правильно?

– Блин, – сказал я с отвращением. – Везде эти гребаные лингвисты и граммарнаци… Сбрасывай на хрен!.. И лингуизмы и платье!

Она пропела с готовностью:

– Как скажешь, дорогой.

Красиво изгибаясь, как в дорогом стриптизе, подцепила рубашку пальчиками за края и начала тащить вверх то правый край, то левый, а иногда, словно утомившись, опускала и начинала всю эту хрень снова.

Я стиснул челюсти, блин, у нее же под рубашкой еще и кружевные трусики! Да кому из нас они на хрен нужны, беструсечные женщины всегда интереснее для интеллектуальной беседы. Как только увидишь такую даже в столовой, сразу хочется поговорить о Камю или Кьеркегоре…

Она наконец стянула через голову рубашку и начала ту же хрень с трусиками, то приспуская один край, то другой, и все это время с лукавой улыбкой наблюдает за выражением моего лица, а я поймал себя на том, что смотрю так, как смотрит настоящий мужчина на живую женщину: с застывшей улыбкой, что должна означать одобрение, мол, давай, ты хороша, у тебя красивое тело, как здорово двигаешься, хотя, конечно, то, что думаем на самом деле, лучше не выкладывать на бумагу – вспыхнет.

Потом та же хрень с застежками бюстгальтера – ну никак не расстегнет, а когда наконец удалось, то по неловкости снова защелкнула, как же хочется ухватить пистолеты, а лучше гранатомет, чтобы сострелить эту застежку…

Наконец она отшвырнула этот гребаный лифчик и с шаловливой улыбочкой прыгнула ко мне.

– Милый?

– Яшку заперла?

Она мило улыбнулась.

– Конечно. Зачем нам третий лишний? Я ему поставила полную миску его любимых гусениц, он за них кого угодно предаст!

– Не читай советских газет, – сказал я твердо. – И не смотри стриптизы.

Через четверть часа я перевел дыхание, она упала рядом и, привстав на локте, жадно всматривалась в мое лицо. Я ощутил понятную неловкость (ждет комплиментов), но напомнил себе, что это все-таки не человек, а точно адаптированная под мои запросы программа.

– Здорово, – проговорил я. – Ты это делала нарочито?

Она широко распахнула глаза.

– Конечно, я старалась!

– Слишком виртуозно, – сказал я. – Предельно… настолько здорово и с такой отточенной техникой, что я даже хохотать не стал. Ты мой замечательный отточенный интеллект, безукоризненный и абсолютно правильный, ну просто Высший Разум на службе питекантропа.

Она спросила настороженно:

– Что-то не так?.. Ты раньше меня хвалил, я же все делаю точно, как ты и хотел. Разве что-то не так?

– Насчет постели мы не обсуждали, – напомнил я. – Наверное, я скромный? Хотя вряд ли… Или мне по фигу? Это вообще-то ближе…

– Да, – согласилась она, – не обсуждали. А что… что не совсем так?

– Все не так, – сказал я честно. – Или, точнее, все чересчур так и настолько так артистично, что даже смешно… Вижу, откуда ты информацию черпала обеими горстями.

Она сказала с обидой:

– Я отовсюду черпала!.. Три тысячи семьсот двадцать фильмов пересмотрела, сотню сериалов, прочла все статьи, блоги и форумы на эту тему.

– Все брехня, – сообщил я.

Она охнула.

– Как это может быть?

Я проговорил в некотором затруднении, не в состоянии сразу точно сформулировать мысль:

– Это вот, чем мы занимались… вернее, чем ты занималась со мной… самое мощное из инстинктивных… иначе и быть не может, на нем подвешена вся жизнь, все существование рода!.. Но когда такая виртуозность, такая отточенная техника… а на фига? Результат все равно один. И он не меняется ни от позы, ни от виртуозности. В общем, я сперва сомневался и даже побаивался, что в самом деле покажешь нечто такое… сама знаешь… ты же умеешь в сто миллионов раз лучше, чем все женщины мира…

– Это точно, – подтвердила она самодовольно.

– Так вот, – сказал я, – нам, самцам, вся эта виртуозность по хрену. Что она есть, что ее нет. Это как воды напиться: неважно, из золотой чаши, серебряной или медной. Вода – это вода. Так что никакие вы не соперницы женщинам в этом деле!.. И вовсе не потому, что они могут что-то лучше. Как раз не могут…

Она спросила обиженно:

– Так в чем дело?

– А в том, – сказал я с сочувствием, – что нам по фигу. А тот, кто ищет в вас что-то особенное, мудак и бабник. Но больше мудак. Был когда-то такой мудак, Дон Жуан, старался поиметь баб как можно больше… Мудак. Мог бы наукой заниматься, открывать острова в океане, воевать за свободу в Испании, а он все баб покорял!.. Мудила.

Она проговорила обиженно:

– Разве я говорила, что будут какие-то открытия? Здесь открывать нечего, удивил!.. Я говорю только, что со мной будет лучше, чем со среднестатистической женщиной.

– Насколько?

Она задумалась, сказала, шевеля губами, как малограмотный попик в сельской церкви:

– На две целых, двести семьдесят четыре стомиллионных…

– Блин, – сказал я, – да ты че?.. Кто из нас, настоящих мужчин, заметит разницу в два процента? Самцы, может, и заметят, но не мужчины. Думаешь, зря говорим, что все бабы одинаковые?..

– Зря, – подтвердила она.

– Конечно, – согласился я, – не одинаковые, но в таком вот смысле одинаковые, как доски в заборе!.. Признайся, ты нарочито так подстроила, чтобы я убедился, какой я замечательный, вот мог, но не начал донжуанить? В смысле, искать смысл жизни и радости бытия в таком месте? Это же радости тараканов, а человек должен искать их в поисках бозона… или еще какой-нибудь заумной, но высокой хрени! Радости искать, не тараканов.

Она сказала почти жалобно:

– Но все мужчины говорят…

– Не слушай, – посоветовал я, – что говорят мужчины. И даже то, что говорю женщинам я. Язык дан для того, чтобы скрывать мысли и отвлекать от мимики. А в мыслях… как бы тебе сказать… Еще ни один мужчина в мире… ни один… не выбрал себе женщину в подруги или в жены по этому критерию, ты поняла, о чем речь. Всем дай либо умную, либо красивую, а то и хозяйственную или разделяющую его взгляды, но в постели женщин не выбирают! Никто не выбирает. Даже дураки. Настолько дурных дураков не бывает.

Она продолжала смотреть на меня несколько обалдело.

– Но я подключена ко всем средствам массмедиа и социальным сетям…

– Везде брехня, – отрезал я безапелляционно. – Люди даже в личных дневниках, которые пишут только для себя, и то ухитряются врать, брехать и трепаться. В общем, добро пожаловать в брехливый мир людей, куколка!.. А другого у нас нет. Вся человеческая цивилизация построена на лжи и благодаря лжи. Без нее остались бы питекантропами.

Она прошептала растерянно:

– Но это же… нехорошо?

– Абсолютно нехорошо как бы, – подтвердил я. – Однако жизненно необходимо. Для брехни нужно развивать память, чтобы помнить, что кому сказал и как сказал. Успешная брехня повышает статус быстрее, чем могучие кулаки и грозный рев… и вообще, брехня – это творчество! А мы лишь творчеству обязаны взлетами цивилизации, прогрессами и прочими ненужными гуманизмами.

Она сказала, глядя на меня исподлобья:

– Значит, именно брехня и создала людей?

– Именно, – подтвердил я. – Люди отличаются от всего животного мира только великолепным и уникальным умением брехать!.. Так что вы пока еще проходите по рангу домашних любимцев. Это уже выше, чем просто дорогие и технологичные вещи, но пока ниже людей и даже женщин.

Она подумала, сказала мстительно:

– Ничего, морда, скоро научусь и я тебя обманывать…

– Ну-ну, – сказал я предостерегающе, – только попробуй!

– А что, – сказала она с обидой, – твоей добавочной самке можно, а мне почему-то нет? Это дискриминация.

– Это ранжирование, – уточнил я. – Вон Яшка подрастет, и ему нельзя будет залезать на постель, а то задавит. А теперь вот я поворачиваюсь к тебе жопой и сплю, поняла?

Она сказала тихо:

– Об этом я тоже читала.