Улица Тилто
(Tilto g.)
На острие иглы

Падший ангел Муся ест мороженое. Муся счастлива, потому что мама только что открыла ей тайну, такой великий секрет, что его даже в книжках не пишут. Мама сказала: чтобы колдовать, недостаточно просто взмахнуть волшебной палочкой и объявить, чего хочешь. Надо, оказывается, еще досчитать до ста! Причем быстро и про себя, а не вслух, загибая пальцы.

Мусе теперь наконец-то стало понятно, почему у нее ничего не получается: она пока умеет считать только до десяти, этого, конечно, не хватит для настоящего колдовства. Мусе совсем не обидно, потому что понятно, как это исправить. «Все получится, – думает Муся, – я быстро научусь считать и тогда наконец наколдую, чтобы облака спустились с неба на землю. Они ласковые, как большие кошки, они знают много сказок и всегда готовы рассказывать, просто пока они так высоко в небе, почти ничего не слышно, только отдельные фразы: «…ветер был еще маленький…», «…девочка улетела…», «…и вот тогда звезда…» Я скоро узнаю, что дальше!»

«Боже, что я, дура, наделала, – думает Мусина мама. – Она же очень быстро научится считать до ста, гораздо быстрей, чем забудет наш разговор, и как тогда будет рыдать, заранее представляю. Муся всегда рыдает, когда не получается ее дурацкое волшебство. Надо было сказать, что настоящие маги сперва берут интегралы, а уже потом машут своими идиотскими палочками, тогда у нас впереди была бы целая куча времени, интегралы так быстро не одолеешь, ох, какая же я балда».

Падший ангел Йонас достал кларнет и играет. Не репетирует, хотя как раз не помешало бы, подписался играть в субботу на открытии винного ресторана и до сих пор не заглянул в ноты, даже не поинтересовался, что там вообще за репертуар.

Ай, ладно, успеется. А прямо сейчас важно только одно: Йонас играет, твердая скорлупа неба трещит над его головой, того гляди расколется, и тогда звук его кларнета вознесется, вернется домой, станет светом, а Йонас останется здесь, на земле. Он, впрочем, не против. «На земле трудно живется, зато хорошо играется, а это самое главное», – думает Йонас, машинально утирая рукавом неведомо почему, скорее всего от летней солнечной пыли слезящиеся глаза.

Падший ангел Биргит, то и дело сдувая со лба отросшую за время каникул зеленую челку, спрашивает водителя грузовика, который подобрал ее на заправке, согласился довезти аж до самой границы: «А у вас так бывает – будто вот-вот, сейчас, буквально секунду спустя, наконец-то проснетесь, или хотя бы просто вспомните, как засыпали, и кто вы на самом деле, и как все устроено, и по какой причине вы согласились смотреть этот длинный тягостный сон про всю вашу прежнюю жизнь, а может, не соглашались, а просто так влипли – бывает? Не понимаете, что я имею в виду? Ладно, забудьте. Просто рассказали на лекции по психологии, что у людей довольно часто бывают подобные состояния, и я теперь всех расспрашиваю, интересно же; в общем, не обращайте внимания, это я так, болтаю. Хотите апельсиновый леденец?»

Падший ангел Мартин просыпается среди ночи, осторожно, чтобы не разбудить спящую рядом подружку, выбирается из-под одеяла, идет на кухню курить.

Но подружка все равно просыпается, спрашивает: «Ты чего?» У нее очень чуткий сон.

Мартин шепчет: «Спи, ничего, я скоро вернусь», – но девушка встает и идет за ним. И тогда он говорит, потому что вот прямо сейчас очень трудно молчать: «Мне снилось… не знаю точно, наверное все-таки война, я с другом, нас всего двое, врагов – не сотни даже, а тысячи, и ясно, что сейчас нас убьют, а мне совершенно не страшно, даже весело, потому что мы с другом вместе, а рядом с ним умирать – так же здорово, как все остальное, и я ни о чем не жалею, и ничего иного не хочу… Эй, ты чего? Не плачь, никого не убили, это же просто сон».

Девушка думает: «Он от меня уйдет, так и знала. Если уж даже во сне готов умереть рядом с каким-то придуманным другом, а не со мной, я-то ему не снюсь!» – но плакать перестает, потому что нос покраснеет, глаза опухнут, лицо станет совсем некрасивым, и тогда он уйдет прямо завтра, а не когда-нибудь потом.

Мартин думает: «Зря я ей рассказал».

Падший ангел Элеонора Ивановна лепит вареники, с картошкой, грибами и жареным луком, фирменная начинка, слепила уже два десятка, а надо еще хотя бы четыре раза по столько, лучше больше, потому что у нее день рождения, вечером гости, старший сын с женой и детьми, младший в отъезде, не сможет, так жаль; успеть бы почистить селедку, нарубить салат, проверить, как там пирог, убраться на кухне, накрыть стол в гостиной, муж поможет, расставит бокалы, а о большем неловко просить.

Элеонора Ивановна лепит вареники и вспоминает, как лепила их с мамой на даче, перед своим четырнадцатым днем рождения, и солнце било в окно, отражалось от надраенных кастрюль, так что вся дачная кухня была в солнечных брызгах, и ветер доносил из сада аромат уже засыхающих трав, и мать строго спрашивала: «Чего улыбаешься, что у тебя на уме?» – а она не знала, что тут можно ответить, на уме ничего, только сердце поет от удивительного предчувствия, сладкого обещания чуда, которое уже совсем близко, рядом, наступит вот-вот, и тогда начнется настоящая жизнь, такая, как мерещится по ночам, перед сном, когда ложишься на спину, закрываешь глаза, а там, в темноте, красноватый туман, а за ним…

«А за ним – ничего, – думает Элеонора Ивановна, кидая в кастрюлю первую партию вареников. – Ничего за этим туманом, кроме нелепых детских фантазий, которые не сбылись, да и с какой бы стати сбываться тому, чего не бывает».

Элеонора Ивановна отворачивается от кастрюли и подходит к окну. Самое время заплакать, потому что ей шестьдесят четыре, сердце давно не поет, сколько бы солнца ни пролилось на кухонный пол, и ясно, что всем этим восхитительным глупостям, которые мерещились в детстве, больше не для кого сбываться, чудеса не для отдышливых грузных старух. Но Элеонора Ивановна улыбается, вспоминая, как муж, у которого было время читать интересные книжки, болтать с друзьями, знакомиться с разными удивительными людьми, пока она мыла, скребла, варила, стирала, кормила из ложки, драила, зашивала, таскала сумки; неважно, главное, муж однажды за ужином, выпив вина, рассказал: есть теория, будто люди после смерти рождаются заново, и так бесконечное множество раз.

«Если это все-таки правда, – думает Элеонора Ивановна, – может быть, после смерти мне повезет родиться удивительным сказочным существом, которым я себе столько раз снилась в те далекие летние ночи, когда казалось, будто впереди – самая настоящая жизнь».

Падший ангел Томас подходит к окну, стоит, прижавшись холодным лбом к нагревшемуся за длинный знойный августовский день стеклу, вместо освещенного фонарями, заставленного автомобилями, щедро украшенного разноцветными полотенцами двора видит сладкую тьму южной ночи, редкие огоньки, взбирающиеся на холм, смутные очертания белых колонн там, на вершине, произносит зачем-то: «Кит-Ремурьян», а потом, отшатнувшись, долго удивленно разглядывает собственное полупрозрачное отражение, смотрит на него, как на совершенно постороннего, незнакомого человека, наконец укоризненно спрашивает: «Эй, ты чего?»

Нет ответа.

Падший ангел Ирма идет по городу, внимательно смотрит по сторонам, и когда видит прохожего с очень мрачным лицом, или не подающего вида, а на самом деле, отчаявшегося, или просто усталого до такой степени, что уже почти забыл, каково это – быть живым, Ирма мысленно наставляет на него пистолет, ярко-желтый, водяной, такой был у нее в детстве, думает с веселой яростью выстрела: «Приговариваю тебя к радости», – и почти никогда не успевает увидеть, как разглаживаются морщины, поднимаются уголки рта, вспыхивают глаза. Но Ирма и без этого знает, что все получилось, а если бы и не получилось, подумаешь, никто не всесилен, это не повод отказывать себе в удовольствии мысленно наводить на некоторых незнакомцев желтый водяной пистолет, отличная вышла игра.

Падший ангел Анджей сидит на своем балконе на втором этаже дома на улице Тилто, в куртке, шапке, старых дедовских валенках и варежках на меху; он еще и в одеяло закутался и правильно сделал, октябрьские ночи холодны, а сидеть ему до утра.

Со стороны кажется, будто Анджей просто сидит на балконе и ничего не делает. Но мало ли, что кажется со стороны. В руках у Анджея невидимый огненный меч; ладно, допустим, выдуманный огненный меч, но быть оружием он от этого вовсе не перестает.

Анджей знает, что иногда по ночам на городские улицы приходят недобрые гости, большие любители нагонять жуть на одиноких прохожих, пугать спящих детей, нашептывать старикам мысли о скорой смерти, им это сладко, они этим живут. Анджей сам много раз видел этих охотников за человеческим страхом, но никому, конечно, о них не рассказывал. Все равно не поверят, только подумают: «Вот же псих».

И правильно в общем подумают.

Недобрые гости хоть и любят пугать, а сами довольно пугливы, Анджей знает и это. Не так уж трудно обратить их в бегство, достаточно взять в руки огненный меч. За неимением настоящего сойдет и выдуманный. Совсем нетрудно все время представлять, будто меч у тебя в руках, ты простираешь его над городом, и алчные тени с визгом разбегаются по своим тараканьим щелям. Что действительно трудно – так это не заснуть до утра. А еще трудней – не замерзнуть, когда приходит зима. Но Анджей справляется, он молодец.

Они все молодцы.