Глава 6
Метапознание

В последние годы идея рациональности мышления получила ряд мощных ударов, от описания сотен когнитивных искажений и до понимания той разрушительной роли, которую эмоции могут играть в том, что мы считаем рациональным принятием решений. Движения самосовершенствования, например, занимающиеся тренировкой эмоционального интеллекта, все чаще фокусируются на методах обуздания эмоций. Мы можем научиться считать до 10, глубоко дышать и откладывать важные решений, пока не утихнет бурлящее внутри раздражение. В идеале мы должны быть способны выработать аналогичные методы для процессов узнавания и совладания с эмоциями с их потенциально ненадежными ментальными ощущениями.

Однако между эмоциями и ментальными ощущениями существует фундаментальная разница. Мы не можем отстраниться от ментальных ощущений – они являются тем единственным средством, с помощью которого мы оцениваем свое психическое состояние. В книге «On Being Certain» я подчеркивал биологическую основу, которая делает необоснованное чувство убежденности столь труднопреодолимым. К несчастью, это так же верно для всех остальных ментальных ощущений. Посмотрите, например, какую важную роль личное ощущение причинной связи (или ее отсутствия) играет в формировании убеждения о глобальном изменении климата.

Большинство ученых-климатологов уверены, что «усилившиеся ураганы соответствуют прогнозам о том, что потепление на планете повысит вероятность погодных катаклизмов» [91, 92]. Тем не менее для некоторых сильнейшая снежная буря на северо-востоке США 2009 г. была свидетельством против глобального потепления. По словам сенатора Джеймса М. Инхофа, «если идет больше снега, а на улице холодает, значит, никакого глобального потепления нет» [93]. Дональд Трамп, ссылаясь на сильную снежную бурю, предложил Нобелевскому комитету отобрать Нобелевскую премию мира у Эла Гора [94]. Сенатор Джефф Бингамэн, председатель Комитета по природным и энергетическим ресурсам, утверждал, что мощные снегопады сильно осложняют защиту утверждения о том, что глобальное потепление является неминуемой угрозой.

Свидетельские показания примечательно ненадежны и подвержены всем специфическим искажениям индивидуального восприятия. То же самое и с определением причин, если оно не является итогом тщательной научной проверки. На деле выводы о причинных связях, основанные на восприятии, тоже свидетельства очевидцев. Легко закрыть глаза на попытки отрицать угрозу глобального потепления, сочтя их за демонстративные политизированные высказывания, но это будет недальновидно. Вместо того чтобы ограничивать собственное видение полного спектра мнений, считая часть из них следствием корыстных намерений, невероятной глупости или набора психических расстройств, мы можем рассмотреть их физиологическую подоплеку.

Соедините ментальное ощущение уверенности и причинности с врожденными биологическими тенденциями к избеганию неопределенности и упрощению сложных проблем до управляемых чанков (информации или мнений), затем добавьте набор определенных личностных черт (ригидности, недостаток эмпатии и заботы о будущих поколениях, гордость от причастности идее) и получите первоклассный биологически выверенный рецепт пренебрежения состоянием климата. Снег на улице становится достаточным свидетельством, что температура не повышается. (Трагический замкнутый круг политической дискуссии: то, что началось как политическая программа, заканчивается громким голосом в скрытом нейронном слое, и наоборот: что начинается как непонимание причин, заканчивается как политическая программа.)

Точно так же, как ментальные ощущения влияют на наши мысли, то, что мы думаем о ментальных ощущениях, влияет на наше представление о разуме. Остановите меня, если вы никогда не задавались вопросом, скучает ли по вас ваша черепашка или игуана, когда вы уезжаете. Или, глядя на парочку гусей, охраняющих своих птенцов, не размышляли, обладают ли они чувством альтруизма, сочувствия и самопожертвования, или понимают ли, что они моногамны (так много гусей, так мало времени, а ведь они проведут вместе всю жизнь). Рассказываем ли мы своей дочурке о чувствах ее механической собачки или решаем, обладает ли родственник в состоянии клинической комы некими ненаблюдаемыми проявлениями сознания, мы неизбежно приходим к тому, что либо приписываем другим агентивность, намерение и чувство Я, либо отказываем им в этом в зависимости от нашего понимания, что представляют собой подобные психические состояния.

Чувствуете ли вы, что растение, тянущееся к солнцу, делает это намеренно и целенаправленно? Если нет, то почему нет? Многие из нас начнут с самого простого предположения: у растения нет центральной нервной системы, поэтому у него не может быть и намерений. Оно наклонилось в сторону солнца совершенно рефлекторно – это прямая демонстрация фототропизма. Но если престарелая глуховатая тетушка наклоняется к вам, чтобы лучше вас слышать, вы уверены, что ее поведение целенаправленно. Если даже вы подозреваете, что это чисто автоматическое движение, вы все равно, скорее всего, увидите за ним цель и намерение, хотя бы на неосознанном уровне.

Если суперкомпьютер IBM выиграл у Гари Каспарова в шахматы, мы не верим, что компьютер имел хоть какое-то представление о том, что он делал, как не было у него никакого чувства намерения или агентивности. Он просто следовал намерению программиста. Теперь представьте, что вы берете интервью у прежде неизвестного шахматиста, который искусно обыграл Каспарова. Вы спрашиваете его, как ему удалось обыграть одного из лучших шахматистов в истории. Он пожимает плечами и говорит: «Я выучил и запомнил все шахматные партии, которые когда-либо были сыграны. Затем я делал ходы в соответствии с комплексным расчетом вероятности успеха. Я ничего не понимаю в шахматах». Вы бы поверили, что этот человек ничего не понимает в шахматах, или стали подозревать, что он хитрит?

Разрабатываем ли мы академические теории разума или прикидываем, как приспособить фМРТ для чтения мыслей, мы находимся в невыгодном положении, когда вынуждены использовать собственный опыт переживания непроизвольных ментальных ощущений для формирования своих представлений о том, есть ли такие подобные переживания у других. Чтобы вернуться поближе к реальности, посмотрим, как наше представление о разуме животных влияет на то, как мы с ними обращаемся.