Штурм унд дранг
Капитан милиции Семён Попович внешность имел самую заурядную: светлые редкие волосы, мальчишеское, несмотря на разменянный четвёртый десяток, лицо, неброская, но удобная одежда. Семён сидел в раздолбанном дежурном «УАЗике», прихлёбывал чай из крышечки термоса, который захватил с собой предусмотрительный Витя Синельников, и наблюдал за творящейся вокруг неразберихой. Как всегда бывает в подобных случаях, количество начальства на квадратный метр превосходило все мыслимые и немыслимые нормы.
«Чёрт, не спится же им!» — с плохо скрываемым раздражением подумал Семён.
Сам он сегодня успел поспать часа два-три, когда позвонили из отдела и сообщили, что, кажется, «нарисовался Артист».
«Однако, быстро! — подумал Попович, споро одеваясь и на бегу запихивая в рот кусок хлеба с подсохшим сыром. — Вчера только ушёл из-под стражи, а на другой день уже здесь. Лихо! И ведь, главное — наверняка знал, что его именно тут ждать будут, а всё равно пришёл! Видимо, здорово ему Папа насолил, раз он так на встречу с ним рвался!»
Сразу после побега Артиста, зная о его «большой и чистой любви» к господину Папанову, Семён уговорил начальство прицепить к Папе «наружку», чтобы следовала за ним по пятам, куда бы тот ни отправился. Но известный вор был вовсе не дурак, тоже смотрел новости и выходить в ближайшее время никуда не собирался, что облегчало задачу наружного наблюдения. Пару раз к Папе приезжали братки из его личной «гвардии», привозили продукты, газеты, задерживались в квартире не более пяти-семи минут и так же быстро покидали своего босса. Видимо, в собственном жилище Виктор Васильевич чувствовал себя в полной безопасности. Тем не менее, это не помешало злоумышленнику проникнуть внутрь и, по всей видимости, совершить своё чёрное дело.
Самым странным в этом деле было то, что ребята, фиксирующие каждого, кто входил в папановский подъезд и выходил из него, а также тех, кто по той или иной причине подозрительно долго ошивался во дворе дома, не заметили ничего подозрительного. Тем более что у подъезда постоянно сидели старушки, старожилы этого двора, которые знали здесь каждую собаку. Из всех, кто заходил в подъезд за время наблюдения, старушки не здоровались только с «гвардейцами» Папанова, но это было более чем понятно. Очевидно, дотошные бабушки знали досье Виктора Васильевича Папанова лучше всех сотрудников милиции и прокуратуры, вместе взятых. Другой вопрос, что кроме правды, в этом «досье» была и пара-тройка «томов» досужих сплетен, но это уже действительно другой вопрос.
К слову сказать, милицию тоже вызвала одна из бабулек.
«Кончают, сердешного. Прям пулями пуляют по окнам, совсем, боюсь, ухайдакают! — радостно сообщила она дежурному по городу и, как бы в оправдание, добавила: — Спать не дают!»
Как выяснилось чуть позже, бдительные соседки Папанова и не думали спать — картину происшедшего удалось восстановить почти поминутно.
Часов в десять вечера в квартире Виктора Васильевича был посетитель или посетители, причём вели они себя довольно шумно, что-то роняли, всё время гремела музыка. Продолжалось это часов примерно до двенадцати ночи, затем стало тихо. До трёх часов никто не тревожил страдающих бессонницей и излишним любопытством престарелых свидетельниц. Но в начале четвёртого в квартире соседа стали твориться странности. Сначала громко хлопнула дверь папановской квартиры. Затем страшный голос долго и монотонно тянул на одной ноте «Я иду! Я иду!», а потом зачем-то переспрашивал: «Вы слышите?» И совсем уж не по себе стало, когда голос так же громко сказал: «Здравствуйте! Я иду!» Все эти голоса звучали под монотонные медленные удары, как будто кто-то шёл, но очень тяжело и медленно.
«Не иначе как Сатана за ним приходил! — крестились свидетельницы. — Время-то самое бесовское!»
Ещё через пару минут Сатана крикнул «Ловите! Я не смотрю!» и всё стихло на довольно продолжительное время. Самое страшное в этой истории, по мнению старух, было то, что антихрист обращался к их соседу исключительно на «Вы», а тот ему и не думал отвечать. Около пяти утра примчались «как оглашенные» «Витькины бандюки».
— Видать, опасались чего, — степенно говорила Евдокия Александровна, одна из главных свидетельниц происшедшего. — А могёт, и точно знали. Потому как примчались, словно чёрт за ними гонится, и ну в дверь евонную названивать. Позвонили они, значить, а им из-за двери кто-то: «Бу-бу-бу!» А один ка-ак жахнет кулачищем по двери, как заорёт благим матом: «Хто там?! Куда Папу дели?!» Это они Витьку промеж собой Папой называли, Папанов он, потому что, — доверительно сообщила Евдокия Александровна оперативникам. — Затем ещё громче заорал, что убили, мол, Папу нашего, но кто-то вроде в квартире есть и надо, чтоб они, значится, через балкон не спрыгнули. «Бежимте, — кричит, — братья, на улицу, ловить негодников будем!» И — бух-бух-бух! — по лестнице сапожищами, будто белый день на улице, а не ночь глубокая! Зоя Анатольевна говорит, что в глазок видала, как они автоматы на бегу доставали! — заговорщицки понизив голос, закончила она.
Другая пожилая свидетельница, Елена Сергеевна, оказалась полезной следствию тем, что её окна выходили как раз на ту сторону дома, где продолжилась ночная драма. Ну и ещё тем, что «по счастливой случайности» тоже не спала.
— Я, знаете ли, очень рано встаю, — жеманно говорила она сыщикам. — Это очень полезно для организма.
Семён подумал, что это действительно довольно рано — вставать в полпятого утра.
— А тут слышу — в подъезде какой-то шум, топот. Да ещё и Евдокия Александровна по телефону позвонила и сказала, что Витьку Папанова вроде убили, а сейчас под мои окна целая шайка побежала. Ну я и не удержалась — взглянула одним глазком…
Одним глазком Елене Сергеевне удалось увидеть больше, чем смогли бы высмотреть в этой серой предутренней мгле пара опытных корабельных вперёдсмотрящих.
— Сначала выбежали четверо, ну, из тех, кто чаще всего к Витьке шлялись. У двоих фонарики были, китайские такие, оранжевые, их ещё в автомобилях возят…
Семён опять подумал насчёт «взглянула одним глазком». «Китайские такие, оранжевые»! Ещё бы цену назвала, для полного комплекта. Воистину, никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь: столько свидетелей в пять утра! И каких! Ещё бы ерунды поменьше болтали…
— …И сразу же давай ими по окнам светить, представляете? Это ночью-то! Потом один как гаркнет: «Вон он, вон он!» и ещё: «Правее свети!» Тут они все вроде как кого-то увидели, головы вверх задрали, засуетились. А этот, горластый, опять орёт «Вон он, ногой машет!», а другой восхищённо так: «Во, — говорит, — артист!» Тут я тоже не удержалась и выглянула вбок — куда они светили, а там, — голос Елены Сергеевны задрожал от немного театрального волнения, — мужик висит на балконе — руками за Витькину лоджию держится, а ногами в воздухе болтает, прямо над сивцовским балконом. Сивцовы — это его соседи снизу, — пояснила она. — В смысле, его — это Витьки, а не мужика…
— Понятно, — устало перебил её Семён. — Мужика этого описать сумеете?
— Какого? — недоумённо захлопала глазами старушка. — Их там много было.
— Который ногами болтал, — терпеливо подтолкнул её к нужной мысли капитан.
— А, артист-то? — беззаботно переспросила свидетельница. — Да ничего особенного вроде, мужик как мужик — в костюме хорошем и в тапочках.
— В та… — Семён поперхнулся. — В чём?!
— Так я ж и говорю — в костюме и тапочках, — она самодовольно улыбнулась. — А когда он одного ихнего убивать стал, они с него и слетели!
«Опа, опа, голуби летели, одному дали по башке — тапочки слетели! — вспомнилась не к делу дурацкая частушка. — Стоп! — сказал сам себе Семён. — Без паники! Давай по порядку».
— Елена Сергеевна, давайте по порядку. Вы говорите, что человек на балконе кого-то убил? У него было оружие? Если можно, с этого места поподробнее, пожалуйста.
— Пожалуйста, пожалуйста! — упрашивать соседку не было необходимости, её так и распирала необычная информация. — Оружия у него никакого не было, да он и не виноват! Эти, что внизу, дружки Витькины, первыми стрелять в него затеяли. Бац! Бац! Я прям оглохла вся! Ну, думаю, всё — в милицию звонить пора, а то порешат тут всех, недоумки! Но сначала решила взглянуть: попали или нет?
«Ну конечно, — подумал Семён отрешённо, — как же не взглянуть!»
Свидетельница молчала, выдерживая МХАТовскую паузу, и смотрела на капитана умоляющими глазами: «Ну же, ну, спросите меня!»
— Ну и как? Попали? — устало спросил Семён, прекрасно зная ответ.
— Нет! — торжественно провозгласила Елена Сергеевна. — Не попали! И тогда он, ну этот, висящий, извернулся и ловко так — раз! — ногой по сосульке!
Старушка так неожиданно крикнула «Раз!» и пнула в воздухе ногой воображаемую сосульку, что капитан Попович вздрогнул и чуть было не дёрнулся за табельным оружием.
«Тьфу ты, дура старая! — подумал он в сердцах. — Встала в четыре, бодрая, весёлая, ещё и ногами дрыгает, блин!»
— И что? — спросил он, стараясь быть как можно вежливей.
— Сосулька — бац! — и пополам! — свидетельница раскраснелась, ей явно нравилось вспоминать произошедшее. — И обе половинки — вниз! А этот внизу, видимо задумался, а тут ему — раз! — и по голове!
— А с чего вы взяли, что он убит? — разозлился Семён.
— Как с чего? — удивилась Елена Сергеевна. — Тот бандюк, что рядом с убитым был, так и сказал: повалили, мол, нашего Калгана! Полбашки, кричит, снесли незнамо чем! Да только я-то видела чем — сосулькой! — и она, страшно гордая собой, замолчала.
«Да, — подумал Семён, — если это окажется правдой, значит это просто супермен какой-то! Самого Калгана, который курировал у Папанова что-то типа контрразведки, завалить! Причём находясь в подвешенном состоянии, да ещё и под пулями! Конечно, вряд ли это было проделано при помощи сосульки, скорей всего бабка просто сопоставила по времени сломанную сосульку и крик об убийстве, а на самом деле — обычный пистолет с глушителем».
— И что же было дальше? — вежливо поинтересовался он у свидетельницы.
— Так что ж дальше? Дальше подхватились они: сейчас, говорят, здесь — пардон! — мусора будут, тикать надо! Взяли побитого своего, дотащили до машины и уехали. А тут уж и милиция следом едет — даже полминуты не прошло, во как быстро! Наверное, позвонил кто-то, когда они ещё в подъезде буянили.
— А мужик? — спросил Семён.
— А чего мужик? — удивилась Елена Сергеевна. — Мужик перелез кое-как через перила, видать устал уж больно, да и к Витьке зашёл. Да тут уже ваших целая армия стояла, неужто они не видели? — она кивнула в сторону двора, забитого милицейскими машинами.
Закончив быстрый опрос свидетелей, капитан Попович поделился с Витей Синельниковым своими соображениями, что преступник, похоже, в квартире, вооружён и способен на всё, так как только что совершил ещё одно убийство.
— Да, — сказал Синельников, — ребята под окнами нашли четыре гильзы и кровь, а также углубление в снегу в форме тела и следы волочения. Также имеются отпечатки протекторов. Объявили «Перехват».
— Ты давай ребят пока убери из-под окон, пусть огородят всё лентой и сами особо не высовываются — вдруг шмалять из окон начнёт. А сам иди СОБРовцев встреть, они уже выехали. Я думаю, просто так он не сдастся. Можно было бы, конечно, и своими силами попробовать, но мы не знаем, один он там или нет.
— Да и дверь больно уж капитальная, — поддержал его Синельников. — Нам такую самим не вынести. А у СОБРовцев «спецуха» направленного взрыва есть и всякие там пиротехнические прибамбасы…
СОБР прибыл быстро, но тут начались звонки от начальства всех уровней с указанием «блокировать и ничего не предпринимать» до их приезда. Всем хотелось поруководить задержанием особо опасного преступника, а может даже и получить за это какую-нибудь медаль. Попович плюнул с досады и пошёл в «УАЗик» пить горячий чай из термоса, который захватил с собой запасливый Синельников…
Первое, что сделало начальство — это организовало «штаб операции». Штаб разместили в стареньком японском микроавтобусе, рассчитанном на одиннадцать человек. А так как желающих приобщиться к штабной работе было, мягко говоря, больше, то скоро около машины образовался «альтернативный штаб», стоявший обособленным кружком. «Альтернативщики» топали ногами на морозе, потирали руки и носы. И, хотя почти у каждого из них была тёплая машина с водителем, они предпочитали мёрзнуть, но «быть причастными» к руководству операцией. К тому же, как подозревал Семён, «штабные» подогревали себя коньяком из маленьких никелированных фляжек. Он брезгливо поморщился и пошёл искать майора Сомова, командира СОБРа, который по сути и являлся сейчас руководителем операции. Сомов был давним другом Семёна Поповича, отличным командиром, которого любили подчинённые, и просто хорошим, настоящим мужиком.
— Здорово, Сомыч!
— Приветище, Сеня! — рука Поповича утонула в широкой, как лопата, лапе майора. — Твои подопечные? — Сомов кивнул в сторону дома, оцепленного милицией.
— Мои, — улыбнулся Семён. — А может, мой. Уж лучше б он там был один, как думаешь?
— Конечно, — майор был серьёзен. — И моим парням легче, и живым больше шансов взять. Ты ведь об этом хотел попросить?
— Да нет, что ты, — смешался Попович. — То есть да, конечно, нам бы лучше не трупы, но ты не рискуй из-за этого понапрасну, лучше не надо…
— Сеня, ну что ты, как маленький? — Сомов посмотрел на окна квартиры Папанова. — Сделаю для тебя, что смогу, я же понимаю. К тому же, по моим сведениям, он всё-таки там один.
— Откуда дровишки? — живо вскинулся Семён.
— А у меня снайпер вон на той крыше лежит, Тимохин Саня, — Сомов показал на крышу противоположного дома. — Очень грамотный парень. Так вот, он уже полчаса в прицел наблюдает: все шторы задёрнуты и сквозь них иногда мелькает силуэт. В разных окнах, но силуэт явно принадлежит одному и тому же человеку. Других не видно — либо очень хитрые, либо нет никого. Я тоже в бинокль смотрел, долго. Похоже, действительно один. Просто уйти не успел. Кстати, он у вас что — хромой?
— П-почему х-хромой? — поразился Попович такому неожиданному переходу.
— Не знаю, у тебя хотел спросить. Ходит, как будто у него обе ноги прострелены. И всё время таскает что-то.
— Что таскает? — Семён не успевал усваивать новые порции информации о своём «подопечном».
— Да хрен его знает. Ненормальный какой-то. Хотел бы пошутить, сказал бы — баррикады строит, — майор закурил. — А так не знаю. Как инопланетянин какой, ей-богу! — он выплюнул только что зажжённую сигарету под ноги и с чувством её раздавил. — Хочешь взглянуть?
Семён взял протянутый бинокль и навёл его на окна седьмого этажа. С Сомычем было что-то не так, и это чувствовалось. Майор в своей жизни не боялся ни бога, ни чёрта, ни афганских моджахедов, ни чеченских боевиков, а вот поди ж ты… Когда Попович заметил силуэт за шторами, у него невольно отвисла челюсть — такой нереальной была открывшаяся взору картина: у человеческого силуэта было, во-первых, две головы (одна над другой), а во-вторых, его походку не смогло бы повторить ни одно живое существо на земле — какая-то немыслимая смесь лёгких полуприседаний, нелепых ужимок и едва заметных подпрыгиваний, во время которых одна из голов качалась сильнее, а другая — меньше.
— Сомыч, — пробормотал Семён мгновенно пересохшими губами, — почему у него две головы, а?
— Не знаю. Это не голова, это, похоже, предмет какой-то, — Сомов закурил новую сигарету. — Я ж говорю, он что-то там таскает, из одной комнаты в другую. А через десять минут — обратно. И так уже сорок минут.
— А обратно-то он зачем носит? — удивился Попович. — Я понимаю ещё в одно место что-то таскать, но туда и обратно? Бред какой-то!
— Ты меня знаешь, Сеня, — майор заметно нервничал, это было необычно и потому удивительно. — Меня мало чем испугать можно. Я много тварей, считающих, что им всё в этом мире позволено, упаковал. Вот этими вот руками. И на ножи ходил, и на стволы, и повоевать успел, ну да ты сам знаешь, тоже разок в госпитале повалялся. И всегда боялся только одного — неизвестности. Когда не знаешь, какой противник против тебя воюет, чем вооружён, на что он способен и с какой стороны ждать нападения — это страшно. Так вот, Семён. Этого, — он кивнул в сторону окон, — я боюсь. Я не понимаю, что он там делает. Это какие же нервы надо иметь — столько времени ходить перед снайпером и делать вид, что занимаешься какими-то домашними делами, а ещё через час пойдёшь на работу? И ещё я боюсь, чтобы Саня, — кивок в сторону крыши, где залёг снайпер, — не начал стрелять без команды. Потому что он тоже на пределе. От этой его… походки.
На груди Сомова раздражённо затрещала рация.
— Вас понял, — ответил майор. — Разрешите выполнять?
Рация удовлетворённо хрюкнула.
— Ну вот, — сказал Сомов. — Штаб выдал свой гениальный план.
— Какой ещё план? — удивился Попович.
— Штурм — в восемь ноль-ноль! — бодро отрапортовал ему Сомов и, отдав честь, дурашливо повернулся через левое плечо и, строевым шагом подойдя к СОБРовскому автобусу, скрылся внутри. Через секунду из автобуса грохнул мощный раскат хохота — командир донёс до своих подчинённых приказ штаба.
Семён автоматически бросил взгляд на часы. Было без двенадцати минут восемь.
Всё пошло не так ещё в самом начале штурма.
Сомов решил атаковать квартиру через окна и двери одновременно, чтобы не оставить противнику никаких шансов. Всё было готово: по периметру металлической двери был наклеен специальный термический шнур, прожигающий метал в доли секунды, а также небольшие направленные заряды, которые с силой бросят выжженный кусок металла вовнутрь. В образовавшееся отверстие должны хлынуть его бойцы, мгновенно растекаясь по квартире. Одновременно в окна квартиры на альпинистских тросах влетят ещё трое бойцов, отвлекая и рассеивая внимание противника при помощи светошумовых гранат.
Вроде бы всё было правильно, верно, отработано сотнями тренировок и десятками реальных операций, но что-то тянуло майора изнутри, он чувствовал, что чего-то не учёл в диспозиции. Чего-то очень важного, того, что он сам видел своими собственными глазами, отметил сей факт, но не придал ему особого значения. Нет, не вспомнить. Поздно. Штурм!
Шипение термошнура, какой-то вопль внутри, — взрыв! — и дверь, как ему показалось, медленно начинает влетать в проём. Ребята слаженно, как на тренировке, выставив вперёд стволы автоматов, делают первый шаг вслед за ней и… В следующий миг та самая дверь, которая только что, казалось бы, летела внутрь квартиры, брошенная туда мощным взрывом, с такой же скоростью вылетает обратно и, увлекая своим немалым весом двух СОБРовцев, припечатывает их со страшным металлическим звуком к шахте лифта.
«Слава богу, заставил всех надеть „сферы“ и „броники“ перед боем!» — вихрем пронеслось в голове майора, но затем место в его голове вновь заняла пустота.
Потому что в дверном проёме, из которого только что вынесло тяжёлую металлическую дверь, стоял и сам виновник такого экстравагантного её поведения.
В дверях стоял огромный антикварный бильярдный стол орехового дерева.
Весь верх стола был заставлен не то ящиками, не то сундуками, а пространство под столом занимали какие-то тряпки, подушки, одежда и тому подобное. Не было видно ни одной щели — ни сверху, ни снизу стола. Первым пришёл в себя Сомов:
— Семёнов, Дягилев — займитесь ранеными, — он кивнул на дверь, образовавшую с лицевой частью шахты лифта этакий интимный шалашик. Из шалашика неслись сдавленные матерки. — Остальные, все вместе — взяли! — и он первым навалился на край бильярда, пытаясь втолкнуть его в квартиру.
Навалились и остальные. Пыхтел майор с бойцами около трёх-четырёх секунд, после чего стало ясно — стол сделан крепко. И так же крепко (если не крепче) закреплён в проходе. Самым страшным в данной ситуации было то, что ребята, атакующие квартиру через окна, уже должны были оказаться внутри. Сейчас в квартире, возможно, происходит короткая, но от этого не менее опасная схватка с оголтелым убийцей, которому нечего терять. А он — их командир, друг, да и просто не лишняя в данной ситуации боевая единица, бестолково топчется у забаррикадированной двери.
«Нет, но когда он всё-таки успел так приготовиться? — спросил майор сам себя, имея в виду убийцу. И сам же ответил: — Да как же ему было не приготовиться, когда эти гребаные „штабисты“ непонятно из-за чего штурм на полтора часа отложили? За это время Измаил в квартире построить можно! А он не растерялся, да и построил. Тёртый, видимо, волчара, матёрый!»
Сомов не удержался и, длинно выматерив всё начальство, «руководившее» сегодняшней операцией, в бессильной ярости изо всех сил ударил ногой по столу. Стол недовольно загудел.
— Тихо, командир, не психуй! — он ощутил на своём плече руку и, обернувшись, увидел Диму-Маленького, одного из двух сержантов-тёзок. — Через окна тоже не вошли, кажется… Мы бы «Зарю» точно услышали!
Чёрт, и как он сам не подумал! Светошумовые шоковые гранаты «Заря» потому так и назывались, что травмировали одновременно и слух, и зрение атакуемого. Ну конечно! Они бы услышали грохот «Зари», даже если бы здесь по-прежнему стояла дверь. Но почему они ничего не слышали? И тут у майора Сомова словно пелена упала с глаз. Как он мог об этом сразу не подумать! Ещё размышляя над тем, как лучше провести операцию, он с удовлетворением отметил, что во всей этой немаленькой квартире нет ни одного зарешечённого окошка. Ни одного! Решёток не было даже на балконах. А ведь, учитывая образ жизни хозяина квартиры, это, по крайней мере, странно. Да и ценности здесь водятся, судя всё по тому же антикварному бильярду — будь он трижды неладен! — немалые. Дверь — банковская, а окна — без решёток. Что это означает? Правильно — бронестекло. Сейчас такое кто угодно заказать может, были бы деньги. Ему ещё в бинокль не понравился отблеск стекла — как будто оно толще, чем стёкла соседей. Хотя почему «как будто» — оно и есть толще.
Сомов включил рацию.
— Двойка, двойка! Вы ещё снаружи? — спросил он, волнуясь. — Все живы? Чирков ногу сломал? Ну, нога это ерунда, главное, чтоб голову не сломал! Тогда всем на исходную, мы сейчас к вам поднимемся, — выдохнул он облегчённо. — Пошли на восьмой, подумаем, что делать. Гатауллин, останешься здесь, глаз с двери… гм… со стола не сводить! Если наш друг выползти решит — прикладом ему по ноздрям!
«Думать надо, думать надо, Сомов! — ругал себя последними словами майор, пока они поднимались на восьмой этаж. — А потом уже лезть, куда не следует. А то устроил, понимаешь, „штурм унд дранг“, блин! Ладно хоть ребят не положил, а то с тебя станется, полководец хренов! Но бандюга-то каков, а? Тёртый калач, по всему видно… Не зря я его боялся. Ну что ж, тем приятней будет его взять!»
Майор Сомов любил брать преступников по возможности сам. И чаще всего фортуна была в этом отношении к нему благосклонна. Поднимаясь по лестнице, майор ещё не знал, что скоро ему представится редчайшая возможность — увидеть филейную часть этой непостоянной дамы собственными глазами…
