Глава тридцатая

Глаза Гамаша впились в летящего ребенка. Они оба зависли в воздухе, но наконец он почувствовал в руке ткань рубашки, надетой на маленькое тело, и сжал пальцы.

Ударившись о крышу, он принялся искать точку опоры, но их обоих влекло вниз по крутому и скользкому металлическому скату. Гамаш успел вскинуть вверх левую руку и ухватиться за вершину, где умелые руки много-много лет назад соединили потускневшие теперь листы меди. И сделали конек. Просто для красоты.

И вот Гамаш повис на скате металлической крыши, одной рукой держась за металлический конек, а другой вцепившись в рубашку ребенка. Они посмотрели друг на друга, и Гамаш почувствовал, что одна его рука крепко держит ребенка, но вторая скользит по крыше. Краем глаза он видел внизу безумную активность – крики, оклики, вопли, и все это происходило где-то далеко, в другом мире. Он видел людей, бегущих с приставной лестницей, но понимал, что они не успеют. Его пальцы соскальзывали с конька крыши, и он понимал, что еще несколько секунд – и они полетят вниз. И еще он знал, что, если они упадут, он окажется на ребенке и раздавит его, как Чарльз Морроу свою дочь. Эта мысль была для него невыносима.

Его пальцы потеряли контакт с коньком, и одно счастливое и удивительное мгновение ничего не происходило, но потом они оба начали соскальзывать.

Гамаш извернулся в последнем усилии, чтобы оттолкнуть ребенка в сторону, к открытым рукам внизу. И в этот момент сверху его ухватила чья-то рука. Он не отважился посмотреть туда – вдруг это ему снится. Но секунду спустя поднял глаза. Дождь ослеплял его, но он все равно знал, чья рука держит его уже много лет, хотя много лет назад он потерял ее навсегда.

Приставные лестницы были мигом установлены, и Бовуар быстро поднялся наверх, взял ребенка и передал его вниз, потом пробрался по крыше и поддержал шефа своим молодым телом.

– Можете теперь отпустить, – сказал Бовуар Пьеру Патеноду, державшему Гамаша за руку.

Патенод помедлил секунду, словно не хотел пока отпускать этого человека, но все-таки отпустил, и Гамаш легко соскользнул в руки своего подчиненного.

– Все в порядке? – прошептал Бовуар.

– Merci, – прошептал в ответ Гамаш.

Первые слова в его новой жизни, на земле, которую он не ожидал увидеть, но которая невероятным образом распростерлась перед ним.

– Спасибо, – повторил Гамаш.

Он позволил Бовуару помочь ему, потому что ноги у него дрожали, а руки были как резина. Почувствовав ногами приставную лестницу, он поднял голову и посмотрел на человека, который спас его.

Пьер Патенод тоже смотрел на него, он стоял на крыше выпрямившись, словно это было его привычное место, словно coureurs du bois и абенаки оставили его там, а сами ушли.

– Пьер, – произнес тихий, но твердый голос так, словно ничего и не случилось, – пора спускаться.

Голова мадам Дюбуа высунулась из светового люка. Патенод посмотрел на нее, и его спина стала еще прямее. Он раскинул руки и запрокинул голову.

– Non, Pierre, – сказала мадам Дюбуа. – Ты не должен этого делать. Вероника приготовила чай, и мы растопили камин, чтобы ты не простудился. Идем со мной.

Она протянула руку, и Патенод посмотрел на нее. Потом ухватился за нее и исчез в «Охотничьей усадьбе».

Они впятером сидели в кухне. Патенод и Гамаш переоделись в сухое, завернулись в одеяла и расположились поближе к огню, а шеф-повар Вероника и мадам Дюбуа разливали чай. Бовуар сел рядом с Патенодом на тот случай, если тот надумает дать деру, хотя никто больше не ожидал от него никаких кульбитов.

– Вот. – Вероника помедлила несколько мгновений, держа в большой руке кружку чая.

Она не могла выбрать между Гамашем и Патенодом, но все же поставила ее перед метрдотелем. Следующую кружку она поставила перед Гамашем, и на ее лице при этом появилась едва заметная извиняющаяся улыбка.

– Merci, – сказал он и взял кружку правой рукой.

Левую он держал под столом, сгибал и разгибал, пытаясь вернуть в нее чувствительность. Он продрог скорее от пережитого, чем от дождя. Бовуар, сидевший рядом с ним, положил две полные ложки меда в его кружку и принялся размешивать.

– Сегодня я буду мамочкой, – тихо сказал Бовуар, и от этой мысли что-то зашевелилось в нем. Что-то связанное с кухней.

Бовуар положил ложку и взглянул на Веронику Ланглуа, которая села по другую сторону Патенода. Бовуар ждал, что вот сейчас его ужалит гнев. Но чувствовал только легкое головокружение оттого, что они вместе сидят в этой теплой кухне и он не стоит на коленях в грязи, пытаясь вернуть жизнь в переломанное и такое дорогое ему тело. Он снова кинул взгляд на Гамаша. Чтобы убедиться. Потом посмотрел на Веронику и почувствовал что-то. Он почувствовал сострадание к ней.

Что бы он ни испытывал к ней прежде, это не шло ни в какое сравнение с тем, что чувствовала она по отношению к этому человеку, этому убийце.

Вероника взяла дрожащую руку Патенода в свою. Притворяться и дальше не имело смысла. Не имело смысла прятать свои чувства.

– Ça va? – спросила она.

Вопрос мог бы показаться нелепым с учетом того, что случилось. Конечно, ему было плохо. Но Патенод с удивлением посмотрел на нее и кивнул.

Мадам Дюбуа принесла Бовуару чашку крепкого горячего чая, потом налила себе. Но она не присоединилась к ним – пожилая женщина отошла от стола. Она старалась не смотреть на двоих других и видела перед собой только Веронику и Пьера. Тех двоих, что делили с ней долгие годы уединения в этой глуши. Они выросли и состарились здесь. Одна влюбилась, другой пал.

Клементин Дюбуа знала, что Пьер Патенод пребывал в бешенстве, когда приехал сюда молодым человеком более двадцати лет назад. Он казался таким сдержанным, двигался с удивительной точностью, был идеально обходителен. Он умел прекрасно скрывать чувства, обуревавшие его. Но по иронии судьбы именно его решение остаться подтвердило ее подозрения. Ни один нормальный человек не стал бы жить в такой глуши, если бы на то не имелись веские основания. Она знала, какие основания есть у Вероники. Знала про свои. И вот теперь наконец узнала и его.

Она знала, что Вероника и Пьер впервые держатся за руки. И возможно, в последний раз. И уж конечно, в последний раз сидят они за этим старым сосновым столом. И говорят о прожитом.

Она знала, что его преступление ужасно и она так и будет относиться к этому через несколько минут. Но пока она чувствовала только злость. Не по отношению к Пьеру, а к Морроу, которые собрали здесь свою семейку, и к Джулии Мартин – за то, что приехала. И была убита. И уничтожила жизнь их небольшого, но идеального кружка у озера.

Мадам Дюбуа понимала, что это нелогично и жестоко. И определенно очень эгоистично. Но несколько долгих минут она потворствовала себе и своей печали.

– Почему вы убили Джулию Мартин? – спросил Гамаш.

Он слышал движение людей в столовой. У распашных дверей стоял агент Квебекской полиции с приказом не препятствовать выходу людей из кухни, но внутрь никого не впускать. Гамашу нужны были несколько минут с Патенодом и остальными.

– Я думаю, вы знаете почему, – сказал Патенод, избегая встречаться с ним взглядом.

Несколько минут назад он заглянул в глаза Вероники и с тех пор не мог поднять свои – они были опущены, отягощены тем, что он увидел в ее взгляде.

Нежность.

А теперь она держала его за руку. Сколько лет прошло с тех пор, как кто-то держал его за руку? Он держался за чьи-то руки на праздниках, когда все пели «Gens Du Pays». Он утешал испуганных и тоскующих по дому детей. Или уязвленных, вроде Коллин, которую он взял за руку, чтобы утешить, когда она обнаружила труп. Труп женщины, убитой им.

Но когда в последний раз кто-то держал его за руку?

Он устремился мыслями в прошлое, пока не уткнулся в стену, за которую не смел заглядывать. Где-то по ту сторону и был ответ.

Но теперь Вероника держала его холодную руку в своей теплой. Постепенно дрожь прекратила бить его.

– Я не понимаю, Пьер, почему, – сказала Вероника. – Скажи мне.

Клементин Дюбуа села напротив него, и втроем они в последний раз погрузились в мир, который принадлежал им одним.

Пьер Патенод с трудом открыл рот, доставая слова из самых своих глубин.

– Мне было восемнадцать, когда умер отец. Инфаркт. Но на самом деле причина была иная, и я это знал. У нашей семьи прежде были деньги. Он владел компанией. Большой дом, большие машины. Частные школы. Но он совершил одну ошибку. Вложил деньги в предприятие одного молодого человека. Своего бывшего служащего. Которого он уволил когда-то. Я присутствовал при этом увольнении. Был тогда мальчишкой. Отец говорил мне, что каждый человек заслуживает второго шанса в жизни. Но не третьего. Он дал этому человеку второй шанс, но, когда тот не оправдал его надежд, уволил его. Однако тот молодой человек нравился ему. И они поддерживали контакт. Отец даже приглашал его на обед после увольнения. Может быть, чувствовал себя виноватым. Не знаю.

– Кажется, он был добрым человеком, – сказала мадам Дюбуа.

– Да, он был добрым.

Патенод встретился с ней взглядом и снова удивился нежности, которую увидел в ее глазах. Неужели он всегда был окружен этой нежностью? Неужели она всегда присутствовала в этих глазах? А он видел только темные леса и глубокие воды.

– Он инвестировал в этого человека собственные деньги. Это была глупость, что-то вроде безумия. Позднее этот человек заявил, что мой отец и другие были такими же корыстными, как и он сам. Может быть, это и верно. Но я так не думаю. Я думаю, он всего лишь хотел помочь.

Он взглянул на Веронику, чье лицо было таким сильным, а глаза такими ясными.

– Я верю, что ты прав, – сказала она, слегка сжимая его руку.

Патенод моргнул, не понимая этого внезапно явившегося ему мира.

– Этого человека звали Дэвид Мартин, верно? – спросила Вероника. – Муж Джулии?

Патенод кивнул:

– Мой отец, конечно, обанкротился. Он потерял все. Моей матери было все равно. Мне было все равно. Мы любили его. Но он так и не оправился. Не думаю, что дело было в деньгах. Скорее, свою роль сыграли стыд и предательство. Мы никогда не ждали, что Мартин вернет деньги. Это было инвестирование. К тому же плохое. Так случается. Отец оценивал риски. И Мартин ведь не украл эти деньги. Но он ни разу не сказал, что сожалеет о случившемся. И когда он заново сколотил состояние в сотни миллионов долларов, он ни разу не позвонил отцу, не предложил ему компенсировать потери. Или инвестировать в отцовскую компанию. Я видел, как разбогател Мартин. И как упорно трудился отец, пытаясь восстановить утраченное.

Он замолчал. Добавить к этому, казалось, было нечего. Не мог он объяснять здесь, что чувствовал, когда видел, как отец, которым он восторгался, стал испытывать трудности и в конце концов полностью разорился, а совершивший все это человек опять поднялся наверх.

Что-то новое родилось в его душе и стало расти. Ожесточение. Шли годы, и это чувство сожрало его сердце, и на этом месте образовалась пустота. А потом оно сожрало все его внутренности, оставив там одну темноту. А еще вой, старое эхо, циркулирующее по замкнутому кругу. И с каждым кругом усиливающееся.

– Знаете, я был счастлив здесь.

Мадам Дюбуа своими старыми пальцами прикоснулась к его руке.

– Я рада, – сказала она. – И я была счастлива иметь здесь такого человека. Это казалось чудом. – Она посмотрела на Веронику. – Двойная благодать. Ты был так добр с молодыми. Они тебя боготворили.

– С ними я чувствовал себя так, будто отец вернулся ко мне. Мне почти что слышалось, как он нашептывает мне, говорит, что я должен быть терпелив с ними. Что им нужна крепкая, но любящая рука. Вы нашли Элиота?

Этот вопрос был обращен к сидящему рядом с ним Бовуару, и тот кивнул в ответ:

– Только что позвонили. Он находился на автобусной станции в Норт-Хэтли.

– Недалеко добрался, – сказал Патенод и невольно улыбнулся. – Всегда было нелегко направлять его на верную дорогу.

– Вы порекомендовали ему бежать, месье. Пытались подставить его, месье, – заметил Бовуар. – Пытались выставить дело так, будто это он убил Джулию. Нашли записки, которые он ей писал, подбросили их в камин, зная, что мы их там найдем.

– Он тосковал по дому. Я знаю признаки, – сказал Патенод. – Часто видел это. И чем дольше он здесь оставался, тем злее и разочарованнее становился. Но когда он узнал, что Джулия Мартин из Ванкувера, то так и прилип к ней. Поначалу мне это было некстати. Я боялся, он сообразит, что я делаю. А потом я понял, как этим можно воспользоваться.

– И ты бы допустил, чтобы невиновного человека арестовали за твое преступление? – спросила Вероника.

Бовуар отметил, что она не обвиняет, не осуждает. Просто спрашивает.

– Нет, – устало ответил Патенод. Он потер лицо и вздохнул. Энергия в нем иссякала. – Я лишь хотел запутать дело, только и всего.

Бовуар не поверил ему, но Вероника, кажется, поверила. А может, и не поверила, но не отреклась от своей любви.

– И поэтому ты захватил в заложники ребенка? – спросила мадам Дюбуа.

Теперь они оказались на опасной территории. Одно дело – убить Джулию Мартин, ведь если говорить откровенно, то время от времени желание убить кого-нибудь из Морроу одолевало всех и каждого. Она даже могла понять желание свалить вину на Элиота. Но угроза сбросить ребенка с крыши?

– Бин – это только гарантия, не больше, – сказал Патенод. – Чтобы усилить всеобщее смятение. И на тот случай, если Элиот вернется. Я не хотел, чтобы ребенок пострадал. Я просто хотел убежать. Ничего этого не случилось бы, если бы вы не пытались меня остановить, – сказал он Гамашу.

И все в этой удобной, теплой комнате представили себе маленький мирок Пьера Патенода, в котором оправдывается насилие, а в качестве виноватых выставляют невиновных.

– Почему все-таки вы убили Джулию Мартин? – снова спросил Гамаш. Он бесконечно устал, но должен был пройти весь путь до конца. – Она не несла ответственности за то, что сделал ее муж. Они тогда даже женаты не были.

– Да. – Патенод перевел взгляд на Гамаша.

Они оба теперь были не похожи на тех людей, что противостояли друг другу на крыше меньше часа назад. Из темно-карих глаз Гамаша исчез страх, а из глаз Патенода – ярость. В кухне сидели два усталых человека, которые пытались понять случившееся.

– Когда я понял, кто она такая, у меня будто все чувства притупились, но шли дни, и во мне стала расти злость. Ее идеальные ногти, прическа по последней моде, ее зубы…

«Зубы?» – подумал Бовуар. Он знал много мотивов убийства, но про зубы слышал впервые.

– Все абсолютно идеально, – продолжал метрдотель. Голос его становился все резче, мягкий человек на глазах у присутствующих преображался в нечто совсем иное. – Ее одежда, ее драгоценности, ее манеры. Дружеские, но слегка снисходительные. Деньги. Все в ней кричало о деньгах. О деньгах, которые должны были принадлежать моему отцу. Моей матери.

– И вам? – спросил Бовуар.

– Да, даже мне. Я злился все сильнее. Я не мог сравняться с Мартин, но я мог сровнять ее с землей.

– И вы ее убили.

Патенод кивнул.

– Вы не знали, кто такой месье Гамаш? – спросил Бовуар. – Убили человека чуть ли не на глазах главы отдела по расследованию убийств.

– Я не мог ждать, – сказал Патенод, и все поняли, что так оно для него и было. Ожидание слишком затянулось. – А потом, я знал, что полиция так или иначе нагрянет сюда. И для меня не имело значения, что она уже здесь.

Он посмотрел на старшего инспектора:

– Знаете, Дэвиду Мартину всего-то и нужно было сказать, что он сожалеет о случившемся. Только и всего. Мой отец простил бы его.

Гамаш поднялся. Пора было объясниться с семьей. Объяснить им все это. У дверей столовой он оглянулся и увидел, как Пьера Патенода уводят через заднюю дверь в стоящий рядом автомобиль Квебекской полиции. Шеф-повар и мадам Дюбуа смотрели на сетчатую дверь, которая захлопнулась за ним.

– Вы думаете, он и в самом деле сбросил бы ребенка с крыши? – спросил Бовуар.

– Там, наверху, я не сомневался в этом. Теперь не знаю. Может, и не сбросил бы.

Но Гамаш знал, что выдает желаемое за действительное. Он мог радоваться лишь тому, что все еще способен на это. Бовуар посмотрел на своего высокого спокойного шефа. Сказать ему? Он вздохнул и бросился с головой в неизвестность.

– Странное чувство одолело меня, когда я увидел вас на крыше, – сказал он. – Вы были похожи на одного из граждан Кале. Вы были испуганы.

– Очень.

– И я тоже.

– И тем не менее ты собирался подняться на крышу. – Гамаш чуть наклонил голову. – Я помню. И надеюсь, ты тоже всегда помнишь.

– Но граждане Кале умерли, а вы, слава богу, живы. – Бовуар рассмеялся, пытаясь преодолеть возникшую неловкость.

– Нет-нет, граждане Кале не умерли, – сказал Гамаш. – Их пощадили.

Он снова повернулся к двери в столовую. И сказал что-то – Бовуар не сумел толком разобрать что. То ли merci, то ли что-то похожее. Потом он скрылся за дверью.

Бовуар поднял было руку, чтобы толкнуть дверь и последовать за шефом, но остановился. Подумав, он вернулся к столу, у которого неподвижно стояли две женщины, продолжая смотреть через заднюю дверь в лес.

Он услышал доносящиеся из столовой громкие голоса. Голоса Морроу. Они требовали ответа, требовали внимания. Он должен был присоединиться к старшему инспектору. Но сначала нужно было кое-что сделать.

– Если бы не он, они бы погибли.

Две женщины медленно повернули к нему голову.

– Я говорю о Патеноде, – продолжил Бовуар. – Если бы не он, старший инспектор Гамаш и Бин погибли бы. Но Патенод не остался в стороне. Он спас их жизнь.

Вероника посмотрела на него с выражением, которое он так хотел увидеть еще недавно, но которое было ему больше не нужно. И он ощутил в глубине души спокойствие, словно отдал старый долг.