Глава двадцать шестая
Рейн-Мари положила вилку и откинулась на спинку удобного стула. Пьер убрал тарелку, на которой оставались лишь маленькие крошки земляничного пирожного, и спросил, не нужно ли чего еще.
– Пожалуй, чашечку чая, – сказала она и, когда Пьер ушел, сжала руку мужа.
Редко ей случалось видеть его в самый разгар следствия. Когда Гамаш привез ее, она поздоровалась с инспектором Бовуаром и агентом Лакост – они оба ели и работали в библиотеке. Потом они перешли в столовую, сияющую крахмальными белыми скатертями, свежими букетами и сверкающим хрусталем и серебром.
Официант поставил перед Гамашем чашку эспрессо, а перед Рейн-Мари – чайник.
– Ты знала, что «Усадьба» делает собственный мед? – спросил Арман, заметив янтарное вещество в вазочке рядом с чайником.
– Правда? Это такая редкость.
Обычно Рейн-Мари не ела меда, но тут решила попробовать с элитным индийским чаем. Прежде чем размешать мед в чае, она обмакнула в него мизинец.
– C’est beau. У него знакомый вкус. Попробуй-ка.
Он тоже окунул мизинец в мед.
Рейн-Мари прищурилась, пытаясь припомнить, что же ей напоминает этот вкус. Конечно, Гамаш знал, что она чувствует, но ему хотелось, чтобы она сама догадалась.
– Сдаешься? – спросил он.
Она кивнула, и Гамаш ей сказал.
– Жимолость? – Рейн-Мари улыбнулась. – Замечательно. Ты мне покажешь как-нибудь эту поляну.
– С удовольствием. Они даже мебель натирают пчелиным воском.
Гамаш, хотя и увлеченный разговором с женой, отметил, что за своим столом расселись Морроу. Питер и Клара со своего обычного места были сосланы в дальний угол и теперь сидели рядом с чадом Марианы.
– Привет, – сказала Рейн-Мари, когда они с Гамашем покидали столовую, собираясь прогуляться. – Как вы оба поживаете?
Вопрос этот можно было и не задавать. Питер осунулся и побледнел, одежда на нем была помята, волосы стояли торчком. Клара выглядела безукоризненно, вид невозмутимый, придраться не к чему. Рейн-Мари не знала, что ее встревожило больше.
– Ну, сами знаете, – пожала плечами Клара. – Как дела в Трех Соснах? – Голос ее зазвучал мечтательно, словно она спрашивала о каком-то мифическом королевстве. – Все готово ко Дню Канады?
– Да, праздновать будут уже завтра.
– Неужели? – поднял на нее взгляд Питер.
Они здесь потеряли чувство времени.
– Я завтра поеду туда, – сказал Гамаш. – Хотите присоединиться? Будете моими поднадзорными.
Ему показалось, что Питер вот-вот зальется слезами, такое выражение благодарности и облегчения появилось на его лице.
– Верно, это же ваш юбилей, – вспомнила Клара. – И насколько мне известно, на соревнованиях по чечетке перед всеми предстанет крупнейший новый талант.
Гамаш повернулся к жене:
– Значит, Габри не шутил?
– К сожалению, нет.
Они договорились о завтрашней поездке, и Гамаши направились в сад.
– Постой, Арман. – Рейн-Мари прикоснулась пальцами к его руке. – А мы не могли бы заглянуть в кухню и поблагодарить шеф-повара? Очень хочу с ней познакомиться. Она не будет возражать?
Гамаш задумался.
– Пожалуй, нужно спросить Пьера. Не думаю, что он будет против, но кто знает. Не хотелось бы мне потом плясать, как уж на сковороде.
– И тут тоже танцы. Кстати, чечетке меня обучает Рут, – добавила она.
Гамаш попытался перехватить взгляд Пьера, но тот был занят – что-то объяснял Морроу или приносил извинения.
– Ладно, давай заглянем без спроса. – Он взял жену за руку, и они толкнули распашную дверь.
Кухня вся пребывала в хаотическом движении. Впрочем, через несколько секунд Гамаш, который вместе с Рейн-Мари прижался к стене, чтобы пропустить официантов, несущихся мимо с подносами, уставленными бокалами и тарелками, начал улавливать порядок в этом кажущемся хаотическим танце. Нет, это был не хаос, скорее река в половодье. В этом потоке чувствовалась какая-то исступленность, но в то же время и естественность.
– Это она? – спросила Рейн-Мари, кивком указывая в дальний угол кухни. Показать рукой она не решилась.
– Она самая.
На Веронике были поварской колпак и фартук, а в руках она держала огромный нож. Она повернулась в их сторону и увидела. Замерла.
– Похоже, она не рада нашему появлению, – прошептала Рейн-Мари, улыбаясь и пытаясь донести до Вероники, что это все вина ее мужа.
– Давай-ка отсюда. Я первый, – сказал Гамаш, и они пустились наутек.
– Да, неловко получилось, – рассмеялась Рейн-Мари, когда они оказались за пределами кухни. – С этого момента я бы на твоем месте проверяла, что тебе подают.
– Я сначала буду давать инспектору Бовуару на пробу, – улыбнулся он.
Реакция Вероники удивила его. Раньше она умела владеть собой и не была особо подвержена стрессу. Сегодня что-то в ней изменилось.
– А знаешь, я думаю, что видела ее прежде, – сказала Рейн-Мари, беря мужа под руку и чувствуя его успокоительную силу. – Наверное, где-то здесь.
– Она тут и пасечник, так что, может, она и попадалась тебе на глаза.
– И все же, – сказала Рейн-Мари, вдыхая сладкий аромат пиона, – в ней есть что-то необыкновенное. Такую женщину трудно забыть.
В саду пахло свежевскопанной землей и розами. Время от времени сюда доносился слабый запах трав из огорода. Но, прислонясь к мужу, она ощутила другой запах – сандалового дерева. Это было нечто большее, чем его одеколон, – казалось, он сам излучал этот аромат. Так пахли все времена года. Так пахла любовь, стабильность и дом. Это был запах дружбы, спокойствия и мира.
– Смотри. – Гамаш показал на ночное небо. – Это Бабар.
Он очертил пальцами круг, показывая очертания слона в звездном небе.
– Ты уверен? Это больше похоже на Тинтина.
– С хоботом?
– Вы на что показываете? – раздался из темноты голос.
Гамаши прищурились, и через секунду появилось чадо Марианы с книгой в руках.
– Привет, Бин. – Рейн-Мари наклонилась и обняла ребенка. – Мы просто смотрели на звезды – воображали себе разные формы.
– Ах так, – разочарованно произнес ребенок.
– И что, по-твоему, мы видели? – Гамаш тоже наклонился.
– Ничего.
Гамаши помолчали, потом Рейн-Мари показала на книгу:
– А что ты читаешь?
– Ничего.
– Я в детстве любил книги про пиратов, – сказал Гамаш. – Повязывал на глаз косынку, сажал на плечо плюшевого медвежонка…
На лице ребенка заиграла улыбка.
– …брал палку вместо пиратской сабли. Мог играть часами.
Большой, властный человек принялся размахивать рукой, изображая сабельный бой.
– Мальчишки, – усмехнулась Рейн-Мари. – А я была Национальной Вельвет – выигрывала на моей лошади Большие национальные скачки.
Она ухватилась за воображаемые вожжи, опустила голову, подалась вперед и пришпорила своего скакуна, направляя его к самому высокому препятствию. Гамаш улыбнулся в темноте, потом кивнул.
Он видел точно такую позу и раньше. Совсем недавно.
– Ты не покажешь мне свою книгу? – Он не протянул руку, а просто спросил.
Ребенок, поколебавшись, дал ему книгу. Она была теплая в том месте, где ее держала детская рука, и у Гамаша создалось ощущение небольших вмятин, словно оставленных маленькими пальцами на твердой обложке.
– «Мифы, которые должен знать каждый ребенок», – прочел он и раскрыл книгу. – Это книга твоей матери?
Кивок.
Гамаш начал листать страницы. Взглянул в детское лицо.
– История про Пегаса, – сказал он. – Хочешь, я покажу тебе Пегаса на ночном небе?
Внимательные глаза расширились.
– Он что, там, наверху?
– Да. – Гамаш снова наклонился и показал пальцем на небо. – Видишь те четыре ярких звезды?
Он прижался щекой к щеке ребенка, чувствуя мягкость и тепло кожи, потом поднял напрягшуюся детскую руку, дождался, когда она расслабится, и обвел ею участок на небе. Ребенок кивнул.
– Это его тело. А ниже – его ноги.
– Он не летит. – В детском голосе слышалось разочарование.
– Он пасется. Отдыхает, – сказал Гамаш. – Даже самым совершенным существам требуется отдых. Пегас прекрасно умеет парить, скакать, скользить. Но еще он умеет отдыхать.
Они втроем несколько минут смотрели на небо, затем прошли по тихому саду, вспоминая детство. Наконец чадо Марианы решило, что ему пора идти попросить горячего шоколада перед сном.
Рейн-Мари снова взяла Гамаша под руку, и они прошли еще немного, потом развернулись и двинулись назад.
– Ты уже знаешь, кто убил Джулию Морроу? – спросила она, когда они подошли к старому дому.
– Нет еще, – тихо ответил Гамаш. – Но мы сужаем круг. Мы уже знаем, кто автор тех записок, и у нас есть еще куча всяких улик и фактов.
– Жан Ги, наверно, очень счастлив.
– Ты и представить себе не можешь.
Перед его мысленным взором предстали листы чертежной бумаги, испещренные колонками записей. Но одна колонка по-прежнему не имела ни фактов, ни улик; даже гипотез или предположений в ней не было.
Как.
Они зашли за угол дома, и оба инстинктивно посмотрели на белый мраморный куб. От угла дома отделилась фигура. Словно одно из бревен встало вертикально и решило прогуляться по лесу. В лунном свете они видели тень, движущуюся по лужайке. Но тень не свернула в мрачный лес, она свернула к озеру.
Звук шагов Берта Финни доносился до них с дощатой пристани, потом смолк. Арман Гамаш поведал Рейн-Мари о Финни и своем отце.
– И он рассказал остальным? – спросила она.
Гамаш кивнул. Она подняла голову к небу.
– С Даниелем ты больше не говорил?
– Позвоню ему завтра. Я хотел дать ему время успокоиться.
– Ему – время?
– Нам обоим. Но я позвоню.
Прежде чем ехать назад, они заглянули в библиотеку пожелать спокойной ночи.
– И не позволяйте старшему инспектору уезжать завтра, не взяв горшочек меда от шеф-повара Вероники, – проинструктировала она Бовуара.
– Ее меда?
– Она еще и пасечник. Удивительная женщина!
Бовуар согласился.
По пути назад Рейн-Мари вспоминала, где она видела Веронику прежде. Ответ оказался необычайным и неожиданным. Она улыбнулась и открыла было рот, собираясь заговорить, но тут Гамаш спросил о том, что хотят устроить в Трех Соснах на День Канады, и она принялась рассказывать о придумках жителей деревни.
Он высадил ее и уехал, и тут она вспомнила, что забыла ему сказать, и исполнилась решимости не упустить это из виду завтра.
* * *
Гамаш вернулся в «Охотничью усадьбу» и обнаружил, что агент Лакост разговаривает по телефону с детьми, а Жан Ги Бовуар сидит на диване и попивает эспрессо, обложившись книгами. Книгами по пчеловодству.
Гамаш обошел несколько полок и вскоре и сам уселся с эспрессо, коньяком и кипой книг.
– Вы знаете, что в улье есть только одна матка? – спросил Бовуар.
Несколько минут спустя он прервал чтение шефа еще одним заявлением:
– А вы знали, что осы, шершни или пчелиная матка могут жалить сколько угодно раз, а рабочая пчела – всего один раз? Только у пчел, производящих мед, есть мешочки с ядом. Ну разве это не удивительно? Ужалив, они оставляют жало в жертве. И это убивает пчелу. Они отдают свою жизнь ради матки и улья. Интересно, знают ли они, что погибнут, когда жалят?
– Интересно, – сказал Гамаш, которому на самом деле было все равно.
Он, как и Бовуар, вернулся к чтению.
– А вы знали, что рабочие пчелы – самые главные опылители в мире?
«Ну чисто шестилетний ребенок», – подумал Гамаш.
Бовуар опустил книгу и посмотрел на шефа, который сидел на диване напротив него и читал поэтический сборник.
– Без рабочих пчел мы все умерли бы от голода. Разве это не удивительно?
Несколько секунд Бовуар воображал себе, что он переехал в «Усадьбу» и помогает Веронике расширять пчелиную империю. Вместе они спасут мир. Они получат Legion d’honneur. О них напишут песни.
Гамаш опустил свою книгу и уставился в окно. Он видел там только отражения – свое и Бовуара. Два призрака, читающие в летний вечер.
– Пчелы образуют шар из своих тел и защищают матку, если улью грозит опасность. Разве это не прекрасно?
– Прекрасно, – кивнул Гамаш и продолжил чтение.
Время от времени до Бовуара доносилось бормотание шефа:
Я вырвался из мрачных уз земли,
Пустился в пляс на крыльях серебра.
Здесь ни одна хандра
Мне не страшна, в отличье от тебя…
Бовуар посмотрел на шефа: тот запрокинул голову и закрыл глаза, а его губы двигались, повторяя фразу за фразой.
До головокруженья синевы
Взлетал я ввысь,
Куда ни ласточки и даже ни орлы
Не поднимались.
– Это откуда? – спросил Бовуар.
– Стихотворение называется «Высокий полет». Его написал молодой канадский летчик, участник Второй мировой войны.
– Правда? Он, наверно, любил летать. Пчелы любят летать. Могут пролетать большие расстояния в поисках еды, но они предпочитают собирать нектар поближе к улью.
– Он погиб, – сказал Гамаш.
– Что?
– Здесь написано, что этот поэт был убит. Его самолет сбили. Это стихотворение цитировал Рейган после катастрофы с «Челленджером».
Но Бовуар уже снова ушел в своих пчел.
Спустя какое-то время Гамаш положил тоненькую книжицу в кожаном переплете и взял следующую. Полевой каталог североамериканских птиц.
Следующий час они сидели рядом, тишину нарушал лишь Бовуар, листая страницы книг по пчеловодству.
Наконец настало время ложиться спать. Бовуар пожелал шефу спокойной ночи, а Гамаш напоследок, поглядывая на звезды, еще прогулялся по тихому саду.
В безвидную бескрайность я проник,
Нарушив непорочность пустоты,
И руку протянул, и тронул Бога лик.
