Глава двадцать пятая

Мариана Морроу стучала по клавишам пианино в Большом зале, радуясь, что никого поблизости нет.

Недалек тот день, когда она будет богатой. Если только мать не оставит все этому Финни, а он не завещает все кошачьему приюту. Что ж, она старалась как могла. У нее, по крайней мере, есть ребенок. Она взглянула на свое чадо.

Теперь она жалела, что выбрала это имя – Бин. О чем она только думала? Ривер было бы лучше. Или Салмон. Или Салмон Ривер. Нет же, выбрала слишком нормальное.

Бин – явная ошибка. Мать Марианы поначалу пребывала в прострации. Единственное чадо от всего ее приплода, да и то названо именем овоща. А Мариана крестила своего ребенка лишь для того, чтобы ее мать услышала, как священник перед всем приходом, не говоря уже о Боге, произносит имя Бин Морроу.

Какой это был великолепный миг!

Но мать оказалась более живучей, чем предполагала Мариана, как некая новая разновидность супербактерий. Она обрела иммунитет против этого имени.

Может быть, Аорта. Аорта Морроу. Или Берп.

Черт, вот было бы идеальное имечко.

«И теперь в присутствии этих прихожан и перед Господом нарекается Берп Морроу».

Еще одна великолепная возможность упущена. Может быть, еще не поздно.

– Бин, детка, подойди к мамочке.

Мариана похлопала ладонью по стулу у пианино, и ребенок подошел и оперся о стул. Мариана еще сильнее постучала по стулу, но ребенок не шелохнулся.

– Прекрати, Бин. Давай-ка. Сядь рядом с мамочкой.

Но ребенок игнорировал мать – смотрел в неизменную книгу.

– Мамочка, ты видела когда-нибудь летающую лошадь?

– Только раз, детка. В Марокко, после особенно веселой вечеринки. Еще я видела несколько эльфов.

– Ты говоришь про дядюшку Скотта и дядюшку Дерека?

– Да. Они иногда летают, но не думаю, что кого-то из них можно назвать жеребцом.

Ребенок кивнул.

– Бин, тебе нравится твое имя? Ты не хочешь, чтобы мамочка назвала тебя по-другому? – Она посмотрела на серьезного ребенка. – Почему ты не прыгаешь?

Чадо Марианы было привычно к таким неожиданным поворотам и потому не затруднилось с ответом:

– С какой стати?

– Понимаешь, люди прыгают. Поэтому у нас есть колени и ступни. А еще щиколотки. Щиколотки – это маленькие крылышки.

Она принялась шевелить пальцами, но вид у ребенка оставался скептический.

– Они не похожи на крылья. Они похожи на кости.

– Может быть, твои просто отвалились. По ненадобности. Такое случается.

– Я думаю, ты одна прыгаешь достаточно за нас двоих. А мне нравится здесь. На земле.

– Знаешь, чему была бы рада мамочка? Если бы я смогла изменить твое имя. Что ты на это скажешь?

Ребенок пожал плечами:

– Может быть. Но ты же не собираешься придумывать что-то еще более необычное, чем Бин?

Маленькие глаза прищурились.

Хламидио Морроу.

Как мило. Возможно, чересчур мило. Но не годится. Вскоре все будут знать, мальчик Бин или девочка, и эта маленькая тайна перестанет существовать. Привести мать по-настоящему в ярость можно, придумав ребенку действительно нелепое имя.

Мариана посмотрела на ребенка, который был странным даже по стандартам семьи Морроу.

Сифилис.

Мариана улыбнулась. Идеально.

Сифилис Морроу. На грани безумия.

В библиотеке Жан Ги Бовуар откинулся на спинку стула и огляделся. Он не то чтобы запоминал обстановку, просто расслаблялся. В обычной ситуации он бы делал записи в компьютере, просматривал почту, отправлял послания, лазил по Интернету. Гуглил.

Но здесь не было компьютера. Только блокнот и авторучка. Он пожевал ручку, глядя перед собой и работая мозгами.

Бо́льшую часть дня он провел, разглядывая записки и пытаясь понять, кто их написал Джулии. Кто-то хотел пообщаться с ней, и, судя по тем крохам, что они узнали о жизни этой одинокой женщины, она практически не имела возможности не ответить.

Неужели это и убило ее? Неужели ее нужды убили ее?

У Бовуара была и своя нужда. В течение первых полутора часов он целиком сосредоточился на одном подозреваемом. Бовуар знал, кто это сделал: Пьер Патенод. Образцы его почерка тут были повсюду. Записи в меню, расписания ротации персонала, бланки успеваемости обучаемых, даже тесты французского, которые он устраивал для ребят, пытаясь научить их правильному произношению. Пожалуй, единственное, чего здесь не написал метрдотель, так это послания, найденные в камине у Джулии Мартин.

Но, проведя еще час в поисках и сравнениях, разглядывании всевозможных документов через старомодную лупу, взятую с выставочного стенда бабочек, Бовуар нашел ответ. Он теперь точно знал, кто автор записок, обращенных к Джулии.

Берт Финни задернул занавески, чтобы не ослепляло солнце, и уставился на жену, которая раздевалась, чтобы прилечь. Ни одной минуты ни одного дня не проходило, чтобы он не удивлялся своему везению. Он был богат так, как ему не снилось в самых его корыстолюбивых снах.

Он был терпелив, причем научился этому много лет назад. И это принесло свои плоды. Он был даже готов прислуживать ей, поскольку это служило его целям. Поднимая ее одежду с пола, куда она ее бросила, он старался не обращать внимания на тихие мучительные стоны, что издавала эта крохотная женщина с обостренной чувствительностью. Но прежде всего она чувствовала, что не должна показывать свою боль. Разногласия у них были только в одном, да и то поспорили они всего раз: он пытался убедить ее объяснить все это детям. Она отказалась.

И теперь Айрин Финни стояла голая в середине погруженной в сумерки комнаты, и по ее щекам текли слезы. Он знал, что скоро они прекратятся. Но в последнее время ее рыдания продолжались дольше.

– Что случилось? – спросил он и тут же понял, насколько нелеп его вопрос.

– Ничего.

– Скажи мне. – Он поднял ее комбинацию, бюстгальтер, трусы и заглянул ей в лицо.

– Запах.

Возможно, так оно и было, но он думал, что дело не только в этом.

Айрин Морроу стояла у раковины в «Охотничьей усадьбе», ее молодые розовые руки плескали теплую воду в Джулию. Крохотную Джулию, куда как мельче, чем Томас, которого она уже помыла, и теперь он, завернутый в громадное белое полотенце, сидел на руках у Чарльза. Настала очередь мыться его маленькой сестре. Их номер в «Усадьбе» не менялся с тех пор, как она сама приезжала сюда еще девочкой. Те же краны, те же резиновые пробки, то же плавучее мыло «Айвори».

Ее руки держали дочку в раковине, не давали удариться о кран, не давали упасть. Эти руки не позволяли даже самой малой мыльной капельке попасть дочке в доверчивые глаза.

Все было бы идеально, если бы не боль. Позднее ей поставили диагноз: невралгия, а тогда доктора говорили Чарльзу, что у нее проблемы по женской части. Он им поверил. И она поверила. После рождения Томаса. Но боль усилилась после рождения Джулии, любое прикосновение стало мучительным, хотя она ни разу не сказала об этом Чарльзу. От родителей-викторианцев она усвоила две вещи: во-первых, ты должна подчиняться мужу, а во-вторых, ты никогда не должна демонстрировать слабость, в особенности перед мужем.

И потому она мыла свою красавицу-дочку и плакала. А Чарльз ошибочно думал, что это слезы радости. И она не разубеждала его.

И вот не стало ни Чарльза, ни Джулии, и даже та обманная радость ушла – она уже больше не притворялась.

Осталась только боль, раковина, старые краны и запах мыла «Айвори».

– Bonjour, могу я поговорить с королевой чечетки?

– Oui, c’est la reine du clogging, – пропел веселый голос в трубке.

Он доносился из далекого далека, хотя их разделял всего лишь горный хребет по другую сторону озера.

– А это помощник конюха? – спросила Рейн-Мари.

– Oui, mademoiselle. – Гамаш предчувствовал приближающийся приступ смеха. – Насколько я понимаю, ваш красавец-муж отсутствует – занят важнейшим государственным делом.

– Вообще-то, он сейчас лечится от алкоголизма. В очередной раз. Так что препятствий нет.

Ей это удавалось гораздо лучше, чем ему. Гамаш всегда начинал смеяться первым, так это случилось и на сей раз.

– Я скучаю. – Он даже не понизил голоса – ему было не важно, слышит его кто-нибудь или нет. – Приедешь сегодня на обед? Я смогу заехать за тобой через час.

Они договорились, но перед отъездом он встретился со своей командой. Им подали чай, и они сидели с чашками и блюдцами из тончайшего фарфора и маленькими тарелочками с пирожными. На столе перед ними лежали блокноты с записями и огуречные сэндвичи без корочки. Списки подозреваемых и эклеры. Свидетельские показания и птифуры.

– Позвольте, я буду мамочкой? – спросил Гамаш.

Бовуар слышал и более странные вещи из уст шефа, поэтому он просто кивнул. Изабель Лакост улыбнулась и сказала:

– S’il vous plait.

Он налил чая, они принялись есть, и Бовуар поглядывал, кто сколько взял, чтобы получить свою справедливую долю.

За едой они разговаривали.

– У меня есть кое-какая биографическая информация. Во-первых, Сандра Морроу, урожденная Кент. Богатая биография. Отец – банкир, мать участвовала в волонтерской деятельности. Родилась и выросла в Монреале. Оба родителя умерли. Деньги разделили между несколькими наследниками, а после уплаты налогов ей вообще достались какие-то крохи. Она консультант по менеджменту в фирме Бодмина Дэвиса в Торонто. Младший вице-президент.

Брови Гамаша взметнулись.

– Не так впечатляюще, как можно подумать, сэр. Почти все называются младшими вице-президентами, кроме старших. Она, похоже, уже давно достигла своего потолка. Муж – Томас Морроу. Учился в частной школе в Монреале, потом в Университете Макгилла. Еле-еле получил степень по гуманитарным наукам, хотя и был членом нескольких спортивных команд. Поступил работать в инвестиционную фирму в Торонто и до сих пор там работает.

– Настоящая история успеха, – сказал Бовуар.

– Вообще-то, нет, – возразила Лакост. – Но если судить по его рассказам, то можно так подумать.

– Да вся семья об этом говорит, – сказал Бовуар. – Они все говорят о Томасе как об успешном человеке. Не скрывает ли он чего-нибудь?

– Похоже, это не такой уж большой секрет. Его кабинет – стеклянная кабинка, он руководит бизнесом в несколько миллионов долларов, но, насколько я понимаю, в мире инвестиций это считается мелочью.

– Так он зарабатывает эти деньги?

– И близко не зарабатывает. Это деньги его клиентов. Судя по его последней налоговой декларации, в прошлом году он заработал семьдесят шесть тысяч долларов.

– И он живет в Торонто? – спросил Бовуар.

Торонто был исключительно дорогим городом. Лакост кивнула.

– Он в долгах?

– Мне об этом неизвестно. Сандра Морроу зарабатывает больше мужа – в прошлом году около ста двадцати тысяч. Так что на двоих у них получается почти двести тысяч долларов. И как вы выяснили, они унаследовали больше миллиона от Чарльза Морроу. Это было несколько лет назад, и я уверена, что от этих денег почти ничего не осталось. Буду искать дальше. Про Питера и Клару Морроу мы знаем. Им принадлежит коттедж в Трех Соснах. Он член Королевской академии искусств Канады. Это очень престижно, но престижем в магазине не расплатишься. Они едва сводили концы с концами, пока Клара не получила наследство от соседки несколько лет назад. Теперь они вполне состоятельны, хотя далеко не богаты. Живут скромно. У него вот уже много лет не было персональных выставок, но его картины всегда продаются. Его полотна уходят в среднем по десять тысяч долларов.

– А ее? – спросил Бовуар.

– Тут сказать труднее. До недавнего времени она продавала свои работы за купоны «Канэдиан тайр».

Гамаш улыбнулся, представляя себе купоны этой компании, которые выдавались в магазинах «Канэдиан тайр» при совершении покупки. Что-то вроде денег из игры «Монополия». Пачка таких денег лежала у него в бардачке. Пожалуй, стоит приобрести на них оригинальную работу Клары Морроу, пока ему это по средствам.

– Но в последнее время ее искусство стало привлекать все больше внимания, – продолжила Лакост. – Как вам известно, у нее вскоре будет грандиозная персональная выставка.

– И таким образом, у нас остается Мариана Морроу, – сказал Бовуар, пригубив чай.

Он представил себе, как Вероника черпает ложечкой сухие листья и опускает их в хорошенький чайник с цветочным рисунком, потом берет большой металлический чайник и заливает листья кипятком. Для него. Она знала, что чай будет пить и он, а потому, вероятно, добавила лишнюю ложечку. И еще срезала корочку с огуречных сэндвичей.

– Да, Мариана Морроу, – сказала Лакост, переворачивая страницу в блокноте. – Живет в Торонто. В районе, который называется Роуздейл. Наверно, это что-то вроде Вестмаунта. Очень шикарный район.

– Разведена? – спросил Бовуар.

– Она не была замужем. Это занятно. Она всего в жизни добилась сама. У нее своя компания. Она архитектор. Получила громадный заказ сразу по окончании архитектурной школы. Диссертацию защитила, представив проект небольшого, энергоэкономичного дома низкой стоимости. Не похожего на эти уродливые бетонные кубики, а довольно красивого. В таком доме людям с низким доходом жить вовсе не стыдно. Она заработала на этом целое состояние.

Бовуар фыркнул. Допустить Морроу до карманов бедняков!

– Она много путешествует, – продолжила Лакост. – Знает французский, итальянский, испанский и китайский. Зарабатывает кучу денег. Судя по последней налоговой декларации, ее заработки в прошлом году составили более двух миллионов долларов. И это только задекларированные деньги.

– Постой-ка, – сказал Бовуар, чуть не поперхнувшись эклером. – Ты хочешь сказать, что эта женщина, замотанная с ног до головы в шарфы, слоняющаяся без дела и вечно опаздывающая, сама заработала миллионы?

– Она успешнее отца, – кивнула Лакост.

Втайне ей доставляло удовольствие думать, что эта, самая маргинализированная из всех Морроу на самом деле и самая успешная из них.

– Мы знаем, кто отец ее ребенка? – спросил Бовуар.

Лакост отрицательно покачала головой:

– Может, никакого отца и не было. Может, это случай непорочного зачатия.

Ей нравилось пудрить мозги Бовуару.

– Я гарантирую, что это невозможно, – сказал Бовуар, но под взглядом Гамаша улыбка исчезла с его лица. – Вы что, хотите сказать, будто верите в это, шеф? Я не буду вносить это в официальный отчет. Подозреваемые: Томас, Питер, Мариана. Ах да, и еще второе пришествие.

– Но ты ведь веришь в первое? Почему же не во второе? – спросила агент Лакост.

– Да брось ты, – пробормотал он. – Ты что, хочешь, чтобы я поверил, что во втором пришествии мы получили дитя по имени Бин?

– Бин – это семя, – сказал Гамаш. – Старинная аллегория веры. У меня такое чувство, что Бин – необыкновенный ребенок, тут все возможно.

– Вот только никто не знает, мальчик это или девочка, – пробормотал разозленный Бовуар.

– А это имеет значение? – спросил Гамаш.

– Имеет. Любые тайны при расследовании убийства вызывают подозрение.

Гамаш задумчиво кивнул:

– Это правда. Нередко через день-другой становится ясно, кто искренен, а кто нет. В этом деле тумана с каждым днем все больше. Томас рассказывал нам о растении в пустыне. Если оно проявляет себя в истинном свете, хищники его поедают. Поэтому оно научается скрывать свое истинное «я». Вот и Морроу такие же. Они каким-то образом в какой-то момент научились прятать свою истинную природу, скрывать, что они думают и чувствуют на самом деле. Когда с ними имеешь дело, ничто нельзя принимать на веру.

– Кроме Питера и Клары, – сказала агент Лакост. – Я полагаю, их нет среди подозреваемых.

Гамаш задумчиво посмотрел на нее:

– Вы помните первое дело в Трех Соснах? Убийство мисс Джейн Нил?

Они кивнули. Тогда-то они и познакомились с Морроу.

– Мы тогда арестовали подозреваемого, но мне было не по себе.

– Вы думаете, мы арестовали не того? – в ужасе спросил Бовуар.

– Нет, мы арестовали убийцу, тут нет сомнений. Но я знал, что в Трех Соснах есть и кое-кто еще, способный на убийство. Кое-кто, за кем нужно наблюдать.

– Клара, – сказала Лакост.

Эмоциональная, темпераментная, страстная Клара. Такой характер способен на что угодно.

– Нет, Питер. Закрытый, закомплексованный, внешне такой спокойный и расслабленный, но один Господь знает, что происходит у него внутри.

– Ну, по крайней мере, у меня есть хорошие новости, – сказал Бовуар. – Я знаю, кто автор этих записок. – Он приподнял смятые бумажки из камина Джулии. – Элиот.

– Официант? – спросила удивленная Лакост.

Бовуар кивнул и показал им найденные образцы почерка Элиота. Гамаш надел свои полукруглые очки и склонился над столом. Потом откинулся на спинку стула:

– Прекрасная работа.

– Поговорить с ним?

Гамаш подумал несколько секунд и отрицательно покачал головой:

– Нет, сначала я хочу выяснить кое-что. Но это любопытно.

– Это еще не все, – сказал Бовуар. – Парень не только из Ванкувера, но еще и жил в том же квартале, что Джулия и Дэвид Мартин. Его родители, возможно, знали эту семейную пару.

– Выясни, – сказал Гамаш, встал и направился к машине: пора было ехать за женой.

Элиот Бирн, похоже, вышел за рамки, установленные мадам Дюбуа. Неужели Элиот завоевал одинокую и беззащитную Джулию Мартин? Что ему было нужно? Немолодую любовницу? Внимание? Может быть, он хотел окончательно и бесповоротно привести в ярость своего босса – метрдотеля Пьера?

А может, все, как и всегда, было проще? Может, он хотел денег? Устал обслуживать столики за гроши, а когда получил деньги от Джулии – убил ее?

У дверей библиотеки Гамаш остановился и посмотрел на лист чертежной бумаги с большими красными буквами наверху.

Но он начал спрашивать себя: а кому смерть Джулии была невыгодна?