Глава семнадцатая
В библиотеке у окна поставили стол, и трое полицейских обедали за ним. Они не были одеты для обеда, хотя инспектор Гамаш во время следствия неизменно носил костюм с галстуком, который и сейчас был на нем.
Им подавали блюда, а они обсуждали свои находки.
– Теперь мы исходим из того, что Джулия Мартин была убита вчера перед началом грозы. То есть между полночью и часом ночи. Так? – спросил Гамаш, прихлебывая холодный огуречно-малиновый суп.
В супе чувствовался также привкус укропа, лимонный аромат и что-то сладкое.
Наконец Гамаш понял: мед.
– Oui. Пьер Патенод показал мне свою метеостанцию. Судя по его данным и той информации, что мы получили от Канадской службы по охране окружающей среды, дождь начался приблизительно в это время, – подтвердила агент Лакост, заправив в рот ложку с картофельным супом.
– Bon. Alors, кто чем был занят в это время. – Он перевел взгляд своих темно-карих глаз с Лакост на Бовуара.
– Питер и Клара Морроу легли спать вскоре после того, как ушли вы, – сказал Бовуар, заглянув в лежащий рядом с ним блокнот. – Месье и мадам Финни к тому времени уже удалились к себе в номер. Их видела горничная, пожелавшая им спокойной ночи. Кстати, Питера и Клару не видел никто. Томас и Сандра оставались здесь в библиотеке с его сестрой Марианой, минут двадцать делились впечатлениями от открытия памятника, а потом тоже отправились спать.
– Все? – спросил Гамаш.
– Томас и Сандра Морроу сразу же ушли к себе, а Мариана задержалась на несколько минут. Выпила еще немного, послушала музыку. Метрдотель обслуживал ее, пока она не ушла спать. Это было в начале первого ночи.
– Хорошо, – сказал старший инспектор.
Они выстраивали каркас дела, его внешние очертания, собирали факты – кто, чем и в какое время был занят. Или, точнее, кто чем был занят, по словам самих подозреваемых. Но следствию требовалось больше информации, гораздо больше. Им требовалась самая суть.
– Мы должны выяснить насчет Джулии Мартин, – сказал Гамаш. – Узнать о ее жизни в Ванкувере, о том, как она познакомилась с Дэвидом Мартином. Чем интересовалась. Обо всем.
– Мартин владел страховой компанией, – доложил Бовуар. – Она наверняка была застрахована со всеми потрохами.
Гамаш с интересом посмотрел на него:
– Я думаю, ты прав. Выяснить это будет нетрудно.
Бовуар поднял брови и огляделся. Большие удобные диваны и кожаные кресла были переставлены, и теперь в середине библиотеки располагалось рядом два стола, у столов стояло три жестких стула, и перед каждым стулом лежали блокнот и авторучка.
Так агент Лакост решила проблему компьютеров: никаких компьютеров. И никакого телефона. Вместо них у каждого авторучка и блокнот.
– Начну дрессировать голубей для доставки корреспонденции. Нет, послушайте, это глупо, – сказал Бовуар. – Тут где-то поблизости должно быть отделение курьерской почты.
– Когда мне было столько лет, сколько вам, молодой человек… – начал Гамаш старческим голосом.
– Только не надо снова ту историю про сигнальные костры! – взмолился Бовуар.
– Ну, ты сам это выяснишь. – Гамаш улыбнулся. – А я хочу вернуться к событиям прошлого вечера. Семья собралась здесь. – Гамаш поднялся из-за обеденного стола и подошел к печке. – До появления Джулии мы разговаривали.
Он воспроизвел перед своим мысленным взором события предыдущего вечера. Теперь он видел их всех. Видел Томаса, который сообщил своей сестре что-то внешне безобидное об их разговоре. Потом Мариана что-то спросила, и Томас ответил.
– Он сказал Джулии, что мы разговаривали о мужских туалетах, – напомнил Гамаш.
– Так оно и было? – удивилась Лакост.
– Это имеет какое-то значение? – спросил Бовуар. – Мужские, женские – какая разница?
– Тех, кто так думает, иногда арестовывают, – пошутила Лакост.
– Для них, кажется, это было важно, – сказал Гамаш. – Мы не уточняли. Просто общественные туалеты.
На несколько секунд в библиотеке воцарилось молчание.
– Мужские туалеты? – Лакост свела брови, задумавшись. – И Джулия из-за этого взорвалась? Не понимаю. Мне эта тема кажется довольно безобидной.
Гамаш кивнул:
– Согласен, но на деле было не так. Нам нужно выяснить, почему Джулия так прореагировала.
– Я выясню, – сказала Лакост, когда они снова сели.
– Наверно, нужно высечь это на камне, чтобы ты не забыла, – заметил Бовуар. – Впрочем, я, кажется, видел где-то здесь папирус.
– Ты опрашивала персонал, – сказал Гамаш, обращаясь к Лакост. – Вечер был жаркий. Может, кто-нибудь из них убегал искупаться?
– И видел что-то? Я спрашивала – никто не признался.
Гамаш кивнул. Это беспокоило его больше всего: что кто-нибудь из молодого персонала мог видеть что-то и либо боялся, либо не хотел говорить об этом. Или собирался сделать с этой информацией какую-нибудь глупость. Гамаш предупредил их, что это опасно, но он знал: молодые мозги не воспринимают советы или предупреждения.
– Осиного гнезда около места убийства не обнаружилось?
– Ничего похожего, – ответила Лакост. – Но я всех предупредила. Пока никаких проблем. Может быть, они утонули в грозу. Зато я нашла кое-что интересное, обыскивая гостевые комнаты. В номере Джулии Мартин.
Она встала и принесла пачку писем, перевязанных потрепанной бархатной ленточкой желтого цвета.
– Отпечатки пальцев с них сняли, можете не беспокоиться, – сказала она, увидев, что шеф опасается брать пачку. – Они были в прикроватной тумбочке. А еще я нашла вот это.
Она извлекла из конверта два помятых фирменных листка «Охотничьей усадьбы».
– Грязные, – сказал Гамаш, взяв их в руки. – Они тоже были в тумбочке?
– Нет, лежали на каминной решетке. Она свернула их в комок и бросила туда.
– В жаркий вечер, когда камины не топятся? Почему просто не выбросить в мусорную корзину? В комнате была корзина?
– Да. Она выбросила туда пластиковый мешок из химчистки.
Гамаш разровнял оба листка и прочел написанное, попивая красное вино.
С удовольствием вспоминаю наш разговор. Спасибо. Это помогло.
И на другом листке:
Спасибо за доброту. Я знаю: то, о чем было мною сказано, никуда дальше не пойдет. Иначе мне могут грозить крупные неприятности!
Это было написано печатными буквами.
– Я отправила копию на почерковедческий анализ, но буквы тут печатные. Это, конечно, затрудняет экспертизу, – сказала Лакост.
Когда принесли основное блюдо, старший инспектор накрыл листки льняной салфеткой. Омар для него, filet mignon для Бовуара и прекрасно приготовленная камбала для Лакост.
– И что, эти два послания написаны одной рукой? – спросил Гамаш.
Бовуар и Лакост переглянулись, но ответ казался очевидным.
– Oui, – ответил Бовуар, заправляя в рот первый кусочек стейка.
Он представил, как шеф-повар Вероника обрабатывала это мясо, приправляла беарнским соусом. Знала, что это он заказал.
– Замечательная кухня, – сказал Гамаш официанту, когда тот несколько минут спустя убирал тарелки и подавал поднос с сырами. – Интересно знать, где училась шеф-повар Вероника.
Бовуар насторожился.
– Нигде она не училась. По крайней мере, формально, – сказала агент Лакост, улыбаясь официанту, которого она опрашивала в связи с убийством всего несколько часов назад. – Я говорила с ней сегодня. Ей шестьдесят один год. Формально она нигде не училась, но переняла рецепты у своей матери. И еще немного путешествовала.
– Никогда не была замужем? – спросил Гамаш.
– Угу. Приехала сюда, когда ей было под сорок. Почти полжизни здесь провела. Но это не все. Есть еще и мое ощущение.
– Какое? – спросил Гамаш.
Он доверял чувствам агента Лакост.
Бовуар ее чувствам не доверял. Он и своим-то не доверял.
– Вы знаете, что в закрытых человеческих сообществах, например в школах-интернатах, монастырях, среди военных, где люди живут и работают в замкнутом пространстве, события происходят и оцениваются не так, как в большом мире?
Гамаш откинулся на спинку стула и кивнул.
– Эти ребята приезжают сюда на несколько недель, может быть, месяцев. Но взрослые живут здесь годами, десятилетиями. Их всего трое. А годы идут и идут.
– Ты это о чем? О человеческой совместимости? – спросил Бовуар, которому не нравилось то, к чему эти рассуждения могли привести.
Гамаш взглянул на него, но промолчал.
– Я хочу сказать, что с людьми, которые много лет живут на берегу озера, случаются странные вещи. Ведь это охотничий домик, пусть и большой, пусть и великолепный. Но он все равно изолирован от мира.
Навидались дел, кто денег хотел,
Кто золото здесь искал.
Они посмотрели на Гамаша. Когда шеф начинал цитировать стихи, это редко проясняло ситуацию для Бовуара.
– «Навидались дел»? – повторила Лакост, которая обычно любила слушать стихотворные цитаты из уст шефа.
– Это я соглашался с тобой, – улыбнулся Гамаш. – Как и Роберт Сервис. Странные дела творятся на берегах озер в глуши. Странные дела творились здесь прошлой ночью.
– И творили их те, «кто золото искал»? – спросил Бовуар.
– Почти всегда это именно так, – сказал Гамаш и кивнул Лакост, приглашая ее продолжать.
– Я думаю, что у Вероники Ланглуа возникло кое к кому чувство. Сильное чувство.
Гамаш подался вперед.
Людей убивают не пули, не ножи, не удар кулаком в лицо. Их убивают чувства. Оставленные надолго без присмотра. Иногда замороженные на холоде. Иногда похороненные и разлагающиеся. А иногда скрывающиеся на берегу озера в лесной глуши. Стареющие и становящиеся все более странными.
– Правда? – встрепенулся и Бовуар.
– Не смейтесь. Тут имеет место большая разница в возрасте.
Судя по виду Гамаша и Бовуара, желания смеяться у них не возникло.
– Я думаю, она влюблена в метрдотеля.
* * *
Клара считала, что по своему умению избегать неприятностей Морроу равны олимпийцам, при этом сами они весьма неприятны. Но она и представить себе не могла, что убийство сестры и дочери может оставить их равнодушными.
И тем не менее за первым блюдом они ни словом не обмолвились о Джулии. Хотя Клара должна была признаться, что и сама она не желала поднимать эту тему.
«Еще хлеба? Ах, какое несчастье с Джулией».
Как это можно сказать?
– Еще вина?
Томас наклонил бутылку над столом. Клара отказалась, но Питер принял предложение. Наконец Клара почувствовала, что больше не может это выносить. По другую сторону стола миссис Морроу подняла вверх вилку для рыбы. Она подключалась к разговору, но без интереса. И лишь для того, чтобы поправить неверное толкование, неверное произношение или откровенную ошибку.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Клара.
После этого вопроса разговор резко оборвался, все лица обратились к ней. Только Берт Финни и Бин смотрели в другую сторону.
– Ты спрашиваешь у меня? – произнесла свекровь.
Кларе показалось, что с нее содрали кожу. Если не этим тоном, то уж точно взглядом.
– Такой ужасный день, – сказала она, не понимая, откуда у нее этот самоубийственный инстинкт.
Может быть, Морроу правы. Может быть, от разговора об этом станет еще хуже. Внезапно Клара почувствовала себя садисткой, избивающей эту миниатюрную скорбящую старую женщину. Зачем лишний раз напоминать ей о жуткой смерти дочери? Да еще за картофельным супом.
Кто теперь потерял разум?
Но дело было сделано. Вопрос задан. Она уставилась на мать Питера, которая смотрела на нее с таким видом, будто наблюдала за убийством собственной дочери. Клара опустила глаза.
– Я вспоминала Джулию, – сказала миссис Морроу. – Какой она была красавицей. Какой доброй и любящей. Спасибо, что спросила, Клер. Жаль, что никто из моих детей не догадался спросить. Но они, кажется, предпочитают говорить об американской политике и последней выставке в Национальной галерее. Неужели эти вещи волнуют вас больше, чем судьба сестры?
Клара переживала целую гамму ощущений: сначала она чувствовала себя погано, потом как героиня, потом опять погано. Она взглянула на Питера, сидевшего напротив. Волосы у него на висках стояли торчком, по рубашке стекала капелька супа.
– Что говорить, Джулия была самой чувствительной из вас. Насколько мне известно, ты сказал старшему инспектору, что Джулия была корыстная и жестокая.
Ее добрые фарфоровые глаза смотрели на Питера. Все замерли. Даже официанты боялись приблизиться.
– Я этого не говорил, – пробормотал Питер, покраснев. – Кто тебе сболтнул такое?
– И еще ты сказал, что моя смерть, возможно, всем пойдет на пользу.
Послышалось дружное «ох», и Клара поняла, что все, включая ее, потрясенно вздохнули. Наконец-то она оказалась в общей лодке. Очень вовремя.
Миссис Морроу гладила ножку своего винного бокала.
– Ты говорил это, Питер?
– Нет, мама. Я бы никогда такого не сказал.
– Я ведь знаю, когда вы лжете. Всегда знаю.
Клара знала, что это нетрудно, поскольку в ее обществе они лгали всегда. Она научила их этому. Их мать знала, на какие кнопки нужно нажимать, чтобы управлять ими. Почему бы и нет? Ведь она сама эти кнопки и устанавливала.
Сейчас Питер лгал. Клара это знала, его мать это знала. Метрдотель это знал. Бурундук, на которого смотрел Берт Финни, тоже, вероятно, знал это.
– Я бы никогда такого не сказал, – повторил Питер.
Его мать зло уставилась на него:
– Ты ни разу меня не разочаровал. Я всегда знала, что из тебя ничего не получится. Даже Клер успешнее тебя. Персональная выставка у Дени Фортена. У тебя когда-нибудь была персональная выставка?
– Миссис Морроу… – вмешалась Клара. Это уже был перебор. – Это несправедливо. Ваш сын превосходный человек, талантливый художник, любящий муж. У него много друзей и прекрасный дом. И жена, которая любит его. И меня зовут не Клер, а Клара.
– А меня зовут миссис Финни. И через пятнадцать лет после моего замужества ты все еще называешь меня миссис Морроу. Ты понимаешь, насколько это оскорбительно?
Клара ошарашенно молчала. Старуха была права. Ей, Кларе, даже в голову не приходило, что мать Питера теперь – миссис Финни. Для Клары она всегда была миссис Морроу.
Как же так? Она ведь хотела утешить мать Питера, а получилось, что обидела ее…
– Извините, – пробормотала Клара. – Вы правы.
И тут она увидела нечто почти столь же ужасающее, как то, чему стала свидетелем девушка-садовница в то утро. Но вместо раздавленной женщины средних лет Клара увидела раздавленную старуху. Прямо перед ней, перед всеми ими мать Питера опустила голову на руки и заплакала.
Мариана взвизгнула и вскочила на ноги – на нее обрушился потолок. Во всяком случае, что-то упало на нее сверху и отскочило.
Это было печенье.
Небо было усеяно печенинами, и они начали падать.
* * *
За кофе старший инспектор Гамаш надел свои полукруглые очки и принялся одно за другим читать письма из пачки. Прочтя очередное письмо, он передавал его Бовуару. Несколько минут спустя он снял очки и уставился в окно.
Он начинал понимать Джулию Мартин. Узнавать факты ее жизни, ее историю. Он ощущал пальцами роскошную плотную бумагу.
Было почти девять вечера, но все еще светло. Заканчивался день летнего солнцестояния. Самый длинный день в году. Туман уходил, хотя его клочья еще висели над спокойным озером. Тучи рвались, и на небе появились красные и лиловые отблески. Закат обещал быть великолепным.
– Ну, что ты думаешь? – спросил Гамаш, постукивая очками по пачке писем.
– Очень странное собрание любовных писем, я такого и представить себе не мог, – сказал Бовуар. – Почему она их хранила?
Агент Лакост взяла письма и бархатную ленточку:
– По какой-то причине они были важны для нее. Не просто важны – необходимы. Настолько необходимы, что она возила их с собой. Но…
Она не могла найти нужное слово, и Гамаш понимал, что она чувствует. Эти письма писались на протяжении более чем тридцати лет и представляли собой своеобразное собрание благодарностей за вечеринки, танцы или подарки. Различные люди благодарили Джулию Мартин за доброту.
Ни одного любовного письма. Отец благодарил ее за подаренный галстук. В старом письме ее муж еще до свадьбы приглашал ее на обед. Письмо было любезным и комплиментарным. Как и все остальные. Они были признательными, прочувствованными, вежливыми. Но не более того.
– Почему она их хранила? – пробормотал себе под нос Гамаш. Потом взял недавние послания – те, что были смяты и брошены в камин. – И почему выбросила эти?
Он перечитал их, и тут его осенило.
– Вы не заметили ничего необычного в этом послании?
Спасибо за доброту. Я знаю: то, о чем было мною сказано, никуда дальше не пойдет. Иначе мне могут грозить крупные неприятности!
Бовуар и Лакост изучили записку, но ничего не увидели.
– Не в словах – в пунктуации, – сказал Гамаш. – Восклицательный знак.
Они беспомощно посмотрели на него, и он невольно улыбнулся. Но он точно знал: в этом что-то кроется. Что-то важное. Как это нередко случалось, послание было скрыто не в словах, а в том, как они подавались.
– Я нашла еще кое-что, – сказала агент Лакост, вставая из-за стола. – Хочу вам показать, прежде чем Морроу закончат обедать.
Они втроем поднялись по лестнице к гостевым комнатам, и Изабель Лакост провела их к Садовому номеру. Она постучала, подождала несколько секунд и открыла дверь.
Гамаш и Бовуар вошли в номер и остановились.
– Вы видели что-нибудь подобное? – спросила агент Лакост.
Гамаш отрицательно покачал головой. За тридцать лет работы в полиции он повидал много чего куда более страшного, пугающего, более гротескового. Но ничего похожего он в жизни не видел.
– Зачем ребенку столько часов? – спросил Бовуар, оглядывая номер Марианы Морроу и ее чада.
– Откуда ты знаешь, что это часы ее ребенка? – спросил Гамаш.
– Потому что этот ребенок какой-то странный. А разве вы не чокнулись бы, будь у вас имя Бин и никто бы не знал, мальчик вы или девочка?
Гамаш и Лакост уставились на него. Он еще не успел им об этом сказать.
– Ты это о чем? – спросила Лакост.
– Мариана Морроу держит пол ребенка в тайне.
– Даже от собственной матери?
– В особенности от собственной матери. От всех. Это ж надо быть такой чокнутой!
Гамаш взял часы с Микки-Маусом и кивнул. «Что же это родители делают со своими детьми?» – подумал он, оглядывая комнату и слушая бесконечное тиканье. Он рассмотрел часы, потом взял другие.
Почему они все установлены на семь утра?
