Книга: Адский поезд для Красного Ангела
Назад: Глава седьмая
Дальше: Глава девятая

Глава восьмая

Передо мной будто бурлящая Марони. Стена воды, пенясь, с грохотом разбивается о скалы. На другом берегу лежит в грязи истекающая кровью обнаженная женщина. Кровь, смешиваясь с речной водой, окрашивает ее в красный цвет. Женщина обращает ко мне исполненный грусти взгляд, тянет руки, шевелит пальцами, словно для того, чтобы притянуть меня к себе. Оторванная грудь плавает рядом в лужице, тоже ставшей красной. Кожу и мышцы живота рассекает разрез, в котором видна прозрачная пленка матки. Небо надо мной темнеет, воздух наливается влажным жаром, ветер гонит облака; тропическая гроза вот-вот сотрясет землю. Вдали борется с волнами надувная лодка, ревет мотор, преодолевая течение в направлении противоположного берега. Смутный силуэт на ее борту машет руками, изо всех сил кричит что-то по-креольски, но я не различаю слов. Суденышко пристает своим резиновым боком поблизости от лежащей женщины, и лоцман выскакивает на берег, бросив лодчонку на волю волн, чтобы стремительно скрыться в ближайшем кустарнике. В поле моего зрения, рассекая воду, выскакивают два окаймленных черным желтых отверстия, трепещут, исследуют поверхность, улавливают человеческое тепло. Веко ритмично падает на глаз и внезапно исчезает. Напоминающие жерло вулкана широкие ноздри вихрем взметают воду и держат направление на безудержно истекающую кровью девушку. В предвкушении восхитительной трапезы обнажаются клыки, лязгают челюсти, трепещут, втягивая сладковатые запахи, ноздри. Там, в Гвиане, меня научили мысленно определять размер каймана по расстоянию между его глазами. Значит, в этом около трех метров жестокости, силы, совершенного коварства. Девушка кричит, в тщетном усилии откатывается в сторону. Каждый раз, когда она пытается шевельнуться, собственные ребра пронзают ей кожу. Я должен действовать и, хотя течение может унести меня, бросаюсь в объятия Марони. Вытянутый, как стрела, кайман устремляется к девушке и, словно испытывая удовольствие от беспомощности жертвы, с изысканной медлительностью поднимается на берег, неторопливо переставляя лапы и обнажив острые зубы.
При соприкосновении с моим телом вода взрывается яростными брызгами. Безумный гнев волны тянет меня вниз по течению, но я двигаюсь вперед, цепляюсь за скальные уступы и ветви мангровых деревьев, при каждом порыве ветра хлещущие по окровавленной поверхности воды. Женщина надрывается в крике, стонет, и ее жалобный голос внезапно превращается в голос Сюзанны. Ее лицо приобретает черты моей жены. И она кричит, кричит, разрывая мне барабанные перепонки. Раздаются выстрелы, и в небо взмывает стая туканов. Трапециевидный череп каймана лопается, зверь заваливается набок, скатывается по склону, и его, как мертвое дерево, уносит река. На опушке джунглей появляется размытый силуэт, некто окутанный черным плащом с красным исподом. На нем капюшон, но головы у него нет, лица нет, только капюшон, прикрывающий какие-то несуществующие изгибы. Передо мной возникает Человек без лица…
Он склоняется к Сюзанне, выпрастывает из рукава острый мачете, подхватывает оставшуюся грудь за сосок и точным движением отсекает ее у самого основания.
Я всего в нескольких метрах от них, но течение швыряет меня грудью на скалу в виде черепа, у меня перехватывает дыхание. Стоит шевельнуться, бурные волны унесут меня на каменные уступы, и я разобьюсь.
В тот момент, когда водяной смерч обрушивается на деревья, срывая с них листву, человек разражается хохотом. Он толкает Сюзанну ногой, и изувеченное тело моей жены по прибрежному склону скатывается к воде, река подхватывает его и бьет о скалы. Сюзанна приближается, глотая грязь и кровь, которые тут же выливаются обратно, идет ко дну и вновь возникает передо мной…
Я протягиваю к ней руку, ее ногти обдирают мне кожу. Захлебываясь, она цепляется за меня, но разъяренная Марони вырывает ее, в опьянении злобой увлекает за собой и швыряет в пучину водоворотов.
Человек все хохочет. Как ему удается смеяться без лица? Откуда исходят звуки? Его голос обжигает меня.
Я перестаю держаться за скалу и позволяю бушующим волнам отнести меня в объятия моей Сюзанны…
* * *
Будильник звенел уже около четверти часа, когда я наконец выплыл из своего сна в луже пота, с лязгающими от ужаса зубами. Мне было нестерпимо горько, и я понимал, что добавил к обширной коллекции моих кошмаров еще один, самый страшный.
Обычно, даже в глубоком сне, я был способен услышать муху, уловить близкое дыхание Сюзанны в моих объятиях. Пятнадцать минут под пронзительный звон будильника я бредил и ничего не слышал… Неужели кошмар до такой степени завладел мною? Странно, но я помнил каждую деталь, будто эта сцена только что произошла у меня на глазах… Я еще ощущал отвратительные испарения реки, этот теплый дождь, различал эти черные облака в форме животных. Видел струи воды из ноздрей каймана, чувствовал на губах вкус крови Сюзанны… Все… все казалось таким реальным!
Я взглянул на Куколку, утонувшую в смеси воды и масла. И для нее тоже ночь оказалась тяжелой. Видя ее в таком состоянии, я чувствовал себя виноватым, был подавлен. Ее безжизненный металл был окружен теплой аурой, она трогала мое сердце, каким-то необъяснимым образом приближала меня к Сюзанне. Я пообещал себе, что вечером попробую починить паровозик.
За кофе я пробежал глазами список студентов медицинского факультета 1994–1996 годов.
Как я и предполагал, их имена ничего мне не говорили.
Наскоро просмотрев в компьютере касающееся расшифрованных фотографий сообщение от инженера из Экюлли, я направился в ванную. Там валялась груда белья. Сорочки, которые я не успел погладить; свисающие с бортика ванны языки галстуков; мятые, а то и рваные брюки. Я перенес все барахло в нашу спальню и, прежде чем заняться своим туалетом, прибрал в душевой… Фамилии студентов крутились у меня в голове, как бесконечная кассета… Мальчики, девочки, французы или иностранцы, разлетевшиеся во все концы света…
Как вычленить тех, кто был близок с Мартиной Приёр? Настолько близок, чтобы знать ее мрачную тайну?
Меня осенила внезапная догадка, и я, уже почти раздевшись, схватил свой сотовый.
После долгого ожидания секретарша переключила меня на профессора Ланоо. Горячая кровь уже приливала к моим вискам.
— Мсье Клеман Ланоо? Это комиссар Шарко…
— Мсье Шарко?! Я же вам сказал…
— Я очень коротко, мсье Ланоо. Мартина Приёр все три года прожила в общежитии факультета?
— Э-э-э… Ну да… А что?
— Там комнаты на двоих, так ведь?
— Да, в частности, из материальных соображений.
— Скажите, с кем она жила эти три года?
— Минутку, взгляну в компьютере…
Ожидание было бесконечным.
Его уверенный голос прервал тишину:
— Единственное имя, Жасмина Мариваль. Девушки не расставались в течение трех лет…
— Черт побери! Вы не могли сказать мне это вчера?
— С чего бы это могло прийти мне в голову? Вы спросили меня, известно ли мне что-нибудь о личной жизни моих учеников. Я ответил, что нет. Не понимаю…
— Она закончила университет?
— Э-э-э… Нет… После ухода Приёр она проучилась еще год, а потом бросила. Оценки стали катастрофическими…
— Спасибо, господин профессор.
Я связался с конторой на набережной Орфевр, и спустя десять минут — я едва успел надеть костюм — мне перезвонил лейтенант Кромбе:
— Комиссар, у нас есть адрес Жасмины Мариваль! Очень странно, девушка живет в какой-то развалюхе посреди Компьенского леса!
— А чем она занимается?
— Что-то вроде лесничего.
— Была…
— Простите, что?
— Она БЫЛА лесничим. Потому что очень вероятно, что она и девушка с бойни — одно и то же лицо… Куда запропастился лейтенант Сиберски?
— Наверное, в родильном доме. Он предупреждал, что придет попозже…
* * *
Компьенский лес. Более пятнадцати тысяч гектаров тянущихся к небу дубов, буков и грабов. Легкие природы, прорезанные водными артериями, испещренные озерами, приукрашенными охристыми тонами наступающей осени… За деревней Сен-Жан-о-Буа дороги становились все ýже, асфальт сменился землей, а земля — грязью.
Лейтенант Кромбе поставил машину на боковой аллее. Я тут же опустил ногу в новом кожаном ботинке в топкую лужу и завопил, нарушив тишину леса. Вдали от привычных катакомб из стекла и бетона лейтенант Кромбе потерянно озирался по сторонам:
— Обожаю лес. Но не до такой степени, чтобы в нем поселиться. У меня по коже аж мурашки бегут при одной мысли о том, чтобы жить вот так, посреди ничего…
— Ты уверен, что это здесь?
— Судя по карте, хибара находится в четырехстах метрах к западу.
— Думаю, ты сбился с пути. Придется идти через эту топь. За последние дни пролилось столько дождей, что мы будем выглядеть неважно… Ладно… Пошли…
Перед нами вперемешку с шероховатыми, поросшими мхом и плющом стволами стеной стояли кусты бузины, калины и ежевики. Шипы и голые ветви кустарников впивались в обувь, стараясь разодрать ее, и я стал закипать.
Плотная преграда из коры и листвы не позволяла видеть дальше собственного носа. Я чертыхался:
— Ты уверен, что не ошибся? Ну все, брюкам конец! Разодраны в клочья! Ты что, смерти моей хочешь?
— Уже должны бы прийти…
— Да, должны бы…
Крик коноплянки прорезал утренний воздух, за ним последовали другие и далеко раскатились эхом над кронами деревьев.
Мы вышли, слава тебе господи, на дорогу пошире и наконец увидели мясистый лоб солнца. Теперь деревья росли не так густо, и слева, в низинке, в беспорядке разбросанные природой, нежились семь прудов со спящей водой.
— Ну вот, пришли… Пруды Варен. Домишко точно стоит за деревьями, в глубине. Вот черт! Что за жуткое местечко! Можно подумать, мы в лесу «Blair Witch»!
— Как ты сказал?
— Да ладно!.. Детские штучки!
— Я знаю, что такое «Ведьма из Блэр», не принимай меня за идиота!
В водной глади отражалась листва ильмов, за долгие годы намертво вросших корнями в землю. Флора и фауна заполонила эти заброшенные земли, вдали от человеческого моря, в котором пытались выжить мы с лейтенантом.
Построенное в 1668 году монахами-целестинцами большое здание своими островерхими, тянущимися к небу крышами, которые, казалось, царапали низкий свод облаков, прерывало сплошной ряд деревьев. Его четыре этажа из желтого камня производили впечатление мощи, продолговатые окна придавали ему выражение недоброжелательности. Перед фасадом рос тис, его голые ветки гнулись под тяжестью влажных колючек, пропитанных ароматами минувших веков. Похоже, дерево стояло здесь с доисторических времен. Я не видел фильма «Ведьма из Блэр», но неоднократно смотрел «Амитивиль, Дом дьявола» и могу сказать, что эта постройка как две капли воды была на него похожа.
— Она жила здесь?
— Только в одной его части. Как сказали в Управлении лесного хозяйства, в обязанности Жасмины Мариваль входило жить здесь, предотвращать акты вандализма и не допускать произвольного захвата дома. Странный поворот судьбы для девушки, которая изучала медицину, привыкла к городской жизни и общению!
— Возможно, у нее была тяга к мрачному. Как она получила эту должность?
— Очень просто. Заменила своего деда. Он всю жизнь гнил тут…
Пруды слева от нас источали запах стоячей воды, по поверхности которой сновали головастики.
— Возможно ли, что она пропала больше месяца назад, а в Управлении лесного хозяйства этого даже не заметили?
— Знаете, я думаю, они не заметили бы даже исчезновения этого дома…
— Ладно… Пошли… Будь осторожен… Кто знает…
Поднявшись на ветхое крыльцо из потрескавшихся от зимних холодов камней, мы, держа оружие наготове, прильнули к оконным переплетам. Дверь была слегка приоткрыта, как волчий капкан. Сквозь щель не просачивалось ни лучика. Я шепнул:
— Я вхожу первый. Ты влево, я вправо.
Внутри на нас набросилась неподвижность мертвых вещей. От едва слышного голубиного воркования волосы у меня встали дыбом. Тесный коридор привел нас из прихожей в придавленную полумраком гостиную с облупившимися фресками и окоченевшей мебелью.
Мы крались вдоль стен, стараясь слиться с царящей здесь атмосферой. Лучи солнца, расколотые ветвями бука и приглушенные грязными стеклами, едва проникали внутрь, словно дом сопротивлялся вторжению света, дуновению жизни. В гостиной смешение болезненных оттенков: размытого черного, блеклого серого… Напротив нее каменные ступени винтовой лестницы вели наверх, в еще более густую тьму.
— Обыщем первый этаж… Иди за мной, — пробормотал я.
Мы одну за другой прошли все комнаты, когда внимание Кромбе привлекла подключенная к компьютеру маленькая видеокамера в ванной.
— Видали, комиссар? Веб-камера, направленная на ванну!
Такие же мы обнаружили в кухне, гостиной, у начала лестницы. Лейтенант предположил:
— Эта женщина выкладывала свою жизнь в Интернет! Сутки за сутками! Малейшее, самое сокровенное мгновение, транслируемое для тысяч соглядатаев!
— Возможно, по этой причине он ее и покарал. Во всяком случае, эта выставленная на всеобщее обозрение жизнь облегчила ему задачу. — Я подошел к компьютеру. — Выключен… Должно быть, электричество отрезано… Ты видел общий рубильник?
— Нет.
Вернувшись в кухню и открыв несколько ящиков, я обнаружил работающий фонарик.
— Вот черт, надо было взять «маглайт»! Ладно… Проверим подвал, а потом займемся верхними этажами.
В сводчатый подвал вела лестница из двух десятков ступеней. Луч слабенького фонарика светил чисто символически, и сразу за нашими спинами темнота вновь вступала в свои права. Невероятно низкий потолок вынудил нас пригнуться. Зеленая влага с запахом грибов сочилась из кирпичей и, казалось, оседала на наших плечах. Стремительно отпрыгнув, я в последний момент избежал встречи с паучьим гнездом, но Кромбе, не обладающий такой реакцией, ткнулся лицом в кишащую крошечными тварями паутину.
— Вот сука, что за чертов бардак! — ворчал он, стряхивая насекомых с волос. — До чего отвратительное место!
У подножия лестницы фонарик высветил острый взгляд лисицы, повернувшей к нам агрессивно ощеренную морду. Мы стиснули челюсти. Я был готов выстрелить, но зверь не пошевелился.
Чучело.
— Это еще что за цирк? — прошептал Кромбе, сгоняя со лба строптивых пауков.
Позади лисицы, чуть глубже, томилось в тишине молчаливое скопище лесных зверей на деревянных подставках. Набив соломой, палач навеки обрек их на неподвижность. Хорьки, зайцы, совы, кабанчики почти умоляли. В луче моего фонарика их стеклянные глаза горели, как светлячки, блестящие зубы скалились, словно ища, кого бы укусить.
Посветив влево от лисицы, я решил было, что нахожусь в экспериментальной лаборатории доктора Франкенштейна. На металлическом столе были разложены все виды инструментов для вскрытия: пинцеты, скальпели, ножницы, хирургические пилы, ножи разных размеров… Под столом инструментарий другого рода, также, по-видимому, используемый для зловещих дел: дрель, струбцины, механические рашпили, столярные фрезы…
— Вправо, — прошептал Кромбе, — посветите вправо…
Я повиновался. Луч фонарика уперся в веб-камеру.
— Боже мой! — шепотом воскликнул я. — Она и это снимала!
— Давайте поднимемся, — дрожащим голосом едва выдохнул мой лейтенант. — Что за гнусное логово…
Обернувшись, мы при свете фонарика разглядели сложенные у несущей стены клетки разных размеров. Узилища, предназначенные для живых зверей… А прямо над ними — вторая веб-камера… Какое жуткое существо таилось в Жасмине Мариваль? Какое удовлетворение испытывала она, вверяя себя взглядам камер? Кто хуже? Те, кто наслаждались этими картинами пыток и таксидермии, или она, Мариваль, которая предлагала им смотреть свой гнусный спектакль?
Подобно Приёр, она упивалась пороком. Подобно Приёр, ей доставляли удовольствие ужас, причиняемые страдания… И, подобно Приёр, она была наказана…
Теперь наверх. Плечом к плечу мы преодолели лестничные пролеты под гулко разносящийся в пустоте тишины перестук собственных шагов по каменным ступеням. Завеса тьмы скрывала нас непроницаемым плащом. Мы на ощупь двигались по коридору от одной тяжелой деревянной двери до другой. Готовые к худшему…
— Не могу поверить, что она здесь жила, — содрогнулся Кромбе. — Будто поезд-призрак, дом с привидениями. Вы верите в существование дьявола?
— Займись этим этажом. А я посмотрю наверху… Если что, ори…
— Можете на меня положиться… Заору… Я весь трясусь, как овечий хвост…
У меня было впечатление, будто я блуждаю в кишках спящего монстра, готового проснуться от малейшего неловкого движения. Я смутно различал рамки на стенах, застывшие навечно на живописных портретах лица; я ощущал, как эти взгляды проникают в меня, разглядывают; мне казалось даже, что я слышу, как вращаются в своих орбитах эти восковые глаза.
Еще один лестничный пролет. Такой же коридор. Веб-камер нет. Наверное, сюда она никогда не ходила.
Я открыл опутанную паутиной дверь, и мощный поток света залил комнату через сводчатое окно. Мебель, покрытая белыми простынями, ветхая, разваливающаяся от старости кровать — все источало тяжелый запах прошлого, того, что было и чего больше не будет. Я подошел к окну, с любовью посмотрел на кроны вытянувшихся передо мной снаружи деревьев.
Сквозь листву я разглядел зеленоватое полотно прудов и, окинув глазом пейзаж, заметил яркую точку, затерянную в плотной гуще леса, к востоку. Соединение металла и полированного стекла ошеломило меня; это был автомобиль, цвет которого я не мог различить.
Выброс адреналина, ощущение горечи во рту. В доме, в этой каменной ловушке, кто-то прятался, загнанный нашим присутствием в какой-то неизведанный закоулок этого проклятого жилища…
Я выскочил из комнаты, прокрался по коридору вдоль дверей; я бесшумно двигался в оцепенелой душе здания. Добравшись до лестницы, я, перескакивая через ступеньки, бросился в почти бесконечный коридор второго этажа.
Раздался резкий щелчок, дверь заскрипела, боковая комната извергла вырванную из тьмы приземистую тень. В последнюю секунду, уже готовый нажать на гашетку, я узнал кряжистый остов Кромбе.
— Комиссар, я…
— Молчи! — Я подбежал, склонился к его уху. — Здесь кто-то есть! Там, снаружи, автомобиль!
По лицу моего лейтенанта пробежала нервная судорога.
— Боже… Я… я на этом этаже ничего не обнаружил… Все комнаты пустые, в некоторых из них мебель накрыта простынями, похоже на призраков…
— На третьем тоже…
В один голос мы выдохнули:
— Он на четвертом!
Крепкие тиски страха сжали мне горло. По мере нашего мрачного продвижения на меня нахлынули страшные воспоминания о бойне, и я ощутил, как в мой желудок впиваются острые кинжалы. В воздухе чувствовалось давящее присутствие, заброшенные стены коридора словно излучали какую-то поразительную мощь. Я заподозрил силу, притаившуюся за одной из дверей, готовую нанести удар, и приказал Кромбе действовать с удвоенной осторожностью…
С каждой дверью, после каждого пролета напряжение нарастало — и затухало перед очевидной неподвижностью комнат. Наши нервы были оголены. От самого незначительного треска старого дерева пальцы крепче стискивали оружие.
В эти моменты предельного внимания мое тело соединялось с тем, что его окружает, как если бы каждый предмет, каждый звук, проанализированный моим слухом или зрением, прежде чем достигнуть мозга, распадался на атомы.
Нас насторожил идущий от последней двери едкий смрад. Отвратительная смесь дизельного топлива, крови и горелого мяса вызвала у меня приступ тошноты и заставила Кромбе спрятать нос в воротник куртки. Мы заняли позицию по обе стороны двери; губы плотно сжаты, холодный пот заливает глаза. Кромбе толкнул дверь, я вошел, он за мной, я покачнулся, он прикрыл меня. Лейтенант с открытым ртом рухнул на колени, пистолет его безвольно повис на указательном пальце. Я догадался, что он молится…
В полумраке комнаты вырисовывалась какая-то темная масса. Закрытые ставни пропускали лишь узкие полоски света, приглушенного обильной листвой деревьев за окнами. И все же лужи щедро разлитой по мозаичному полу крови, обведенные по краям черным, отбрасывали нежный красный отблеск.
Обнаженное тело, перетянутое теряющимися между круглыми валиками на бедрах и груди веревками, раскинулось на крепком деревянном стуле. На просторном животе и конечностях частично обгоревшая кожа лопнула, раздалась и скрутилась, обнажив розоватую мякоть мышц и серую массу жира.
Кровавая пелена покрывала широкий лоб Дуду Камелиа, словно сочилась прямо из черепа.
В охристом отсвете я разглядел на столе как будто бы излучающий божественную ауру мягкий шар мозга девственной белизны с алыми прожилками. Череп был распилен, мозг вынут и препарирован; затем костная крышка, лишенная своего мыслящего вещества, того, что делает человека человеком, была аккуратно поставлена на место.
Сзади, на стене с набухшими от сырости обоями, виднелась сделанная кровью надпись: «Коротких путей к Богу не существует».
От отчаяния я уже готов был впасть в пошлое самобичевание, но суровый голос мести наполнил меня ненавистью, ответным желанием убить. Перескочив через коленопреклоненного Кромбе, я ринулся к лестнице в надежде опередить убийцу у замаскированного в зарослях автомобиля. Меня обдало мощной волной запаха дизельного топлива, я шагнул в радужную лужу между третьим и вторым этажом. Я едва успел повернуть назад, как неистовый пожар уничтожил подножие лестницы и с глухим гулом взялся за коридор второго этажа. Хищные языки пламени лизали столбы и потолочные балки, яростно и радостно потрескивая, плясали на полу. Пробежать через нижние этажи невозможно.
Охваченный паникой, я взлетел наверх и ворвался в комнату ужаса. Казалось, дух Кромбе парит в ней, хотя скрючившийся в углу остов лейтенанта раскачивался взад-вперед, словно неисправный маятник. Мой молодой коллега только что через широко распахнутые двери попал в мир Человека без лица. Я прорычал:
— Надо уходить! Он поджег второй этаж. Спуститься невозможно!
Кромбе бросился в коридор, где по потолку, словно мириады крошечных насекомых, ползли клубы дыма.
— Господи!
— Быстро найди простыни в других комнатах! Шевелись!
Пробравшись к распростертому телу Дуду Камелиа, я ощутил все мировое зло. Ее угасший взгляд умолял, ее полные губы уже охватило окоченение и холод. Когда я прикоснулся к ней, мне показалось, будто какая-то маленькая ручка, рука ребенка, тянет меня сзади за куртку.
Первые серые облака дыма над моей головой затягивали скорбную комнату, изгоняя воздух порока, чтобы заменить его другим, худшим. Резким, грубым движением я распахнул ставни, открыл окно и торопливо собрал как можно больше покрывавших мебель простынь. Вернулся Кромбе.
— Скорей! Связывай их концами! И покрепче затягивай! — прокричал я, складывая белье на подоконнике.
Под мощным натиском жара, распространяющегося на нижнем этаже, у нас под ногами трещал пол. Дыхание огня опасно приближалось. Дым приобрел красный и оранжевый оттенок. Огонь чуял человека, огонь продвигался вперед, огонь играл с твердым желанием уничтожить все, что встанет на его пути, живое или мертвое.
Я выкинул самодельный такелаж в окно, закрепил его конец за трубу отопления и толкнул Кромбе вперед:
— Ты первый! Пошел!
Я слышал, как лопаются стекла, рушатся балки, как отвратительно трещит что-то внутри стен, словно в переборках корабля, который вот-вот развалится надвое. Кромбе перелез через подоконник, ухватился за ткань. Под тяжестью его тела льняные нити напряглись. Канат не рвался, но ни за что не выдержал бы веса двоих человек.
На полпути Кромбе взвыл. Конец связанных простынь горел, а снаружи из зияющих окон выползали языки пламени.
— Спускайтесь, комиссар!
Я без промедления оседлал подоконник, цепляясь за то, что еще связывало меня с жизнью, и повис в воздухе. Натянутая до предела ткань затрещала, готовая порваться. Кромбе, как Человек-паук, полз вниз. Потом я увидел, как еще через пять метров он шлепнулся в грязь. До моих ушей донесся ужасающий треск, за ним последовал крик боли, не вселявший оптимизма относительно состояния его щиколоток. Пламя у меня под ногами набросилось на простыни и принялось пожирать их. Отовсюду, словно привлеченные окружающей зеленью, летели красноватые брызги. Огонь жаждал пищи.
Шесть метров, отделявшие меня от земли, показались мне опасней, чем глубина Большого каньона. Свалившись отсюда, я бы разбился всмятку, как сырое яйцо. Выбор у меня был невелик, но все же я предпочел отпустить спасительный конец и всунуть пальцы в широкие трещины между кирпичами, представлявшими удобные уступы для лазания. Так я выиграл еще несколько метров, после чего прыгнул, ободрав в кровь кончики пальцев, колени и локти.
Приземление было жестким, но терпимым, разве что в момент удара о землю вершина позвоночника едва не проткнула мне основание черепа.
Кромбе стонал, обхватив руками щиколотку, расположенную под странным углом к голени. Он приземлился на единственный камень в саду.
Смертоносное буйство огня достигло столетних перекрытий дома, четыре этажа выгорели до каменного остова. Тлеющие завитки пепла, вращаясь, плясали высоко в небе, и их уносило свирепым западным ветром. Схватив Кромбе под мышки, я проволок его по грязи, устроил в безопасном месте и вызвал пожарных. А потом рухнул на землю, прислонился спиной к стволу бука и в отчаянии обхватил голову руками. Судьба снова свела меня с убийцей. Я снова опоздал, и Дуду Камелиа пришлось пожать плоды моей некомпетентности. Я не мог понять, каким образом убийца до нее добрался. Перед моими глазами стояла написанная кровью фраза «Коротких путей к Богу не существует».
Неужели он догадался о даре предвидения старой негритянки и предчувствовал, что она может помешать ему? Переступив через священный порог ее души, он без капли жалости устранил ее, позволив себе роскошь притащить пожилую женщину сюда, чтобы сполна насладиться ее предсмертными криками в ставшем для нее кладбищем зеленом лесу. Сколько времени она, связанная, провела в кресле? На какие пытки и моральные мучения он ее обрек? Была ли она еще в сознании, когда он готовился вынуть ее мозг?
Перед моими глазами, среди сыплющихся раскаленным дождем искр, в мучительном дыму, погибал мир гвианки, мир этой великодушной силы. Сама материя, символизирующая ее приход на землю, серыми спиралями улетала подальше от этого мира, от жестокости Человека без лица, улетала, быть может, чтобы обрести приют где-нибудь на краю неба…
Все рушилось, исчезало. Улики, содержащаяся в компьютерах ценная информация, отпечатки. На мне лежало проклятие! Самое настоящее проклятие…
Человек без лица… Безмерная жестокость; перемещающееся от тела к телу, ползущее от жертвы к жертве огненное дыхание, сеющее на своем пути смерть и разрушение. Сознание, преданное дьяволу, худшим ужасам мира, превращающее даже это худшее в немыслимое при помощи всего одного цвета — алого.
День ото дня он совершенствовался в своем зле, разнообразил зверства, оттачивая охотничье мастерство, с каждым разом еще глубже погружаясь в неописуемое кощунство. Он играл со смертью, глумился над законами, над человечеством, над жизнью и всеми понятиями, придающими смысл существованию. Он был проводником Зла. Или он сам был этим Злом? Я всерьез, совершенно всерьез задумывался над этим вопросом…
* * *
Я всю жизнь буду помнить день моей свадьбы, праздничные лица ликующей толпы, трепещущие на летнем ветру белые ленты на блестящих капотах автомобилей.
Однажды, роясь в комоде у нас в спальне, я обнаружил старую картонную коробку, в которой лежало аккуратно сложенное свадебное платье Сюзанны. Прикоснувшись кончиками пальцев к валансьенскому кружеву, я раздул горячий огонь воспоминаний и в мечтах перенесся к теперь уже такому далекому началу моей некогда счастливой жизни. Мыслями я вернулся в маленькую церковь в Лоос-ан-Гоеле: перед ней под руку со своим отцом стояла Сюзанна с букетом роз, камелий и орхидей, который она прижимала к груди. Мне вспомнилось, как бросали в небо горсти риса, как мы под смех детишек, взявшись за руки, стремительно бежали, вспомнились вздувшиеся от ветра платья подружек невесты…
Цветок остается цветком, даже лишенный листьев, даже увядший или сожженный красным оком солнца. Воспоминания бледнеют, но не исчезают, они приходят и уходят, как языки пены на прибрежный песок, чтобы уползти обратно еще более плотными. Воспоминания создают нас в гораздо большей степени, чем наше прошлое… Я каждый день цеплялся за них, чтобы превозмочь боль утраты моей жены, моей Сюзанны.
Но поразительно, как злосчастные дни тоже впечатываются в память, подобно нравственному ожогу, как они ранят душу. В детстве — мне только что исполнилось десять — как-то во вторник я увидел собаку, немецкую овчарку, раздавленную и раскромсанную на куски грузовиком с прицепом. Мы возвращались из Аннеси, после редких в моем детстве каникул. Незабываемые мгновения в белой постели заснеженных гор, рядом с родителями, итальянское мороженое, которое мы ели, катаясь на водных велосипедах. Но эта собака, ее последний взгляд, этот леденящий душу стон… Я до сих пор ясно, как собственное отражение в зеркале, вижу ее наполненные ужасом черные глаза… Образ, прицепленный к вагонам моих воспоминаний, будет сопровождать меня повсюду, где бы я ни был, даже во сне. И, подобно старому призраку, он не даст мне покоя, пока я тоже не рухну в Большой каньон.
День смерти Дуду Камелиа провел в моем мозгу огненную межу, и никогда, никогда будущее не изгонит из него ужасов, увиденных мною тогда…
Вскоре после приезда пожарных зазвонил мой сотовый, и я узнал, что длинная череда несчастий только началась.
— Шарк, это Леклерк! Инспектор Брайяр обнаружил кое-что очень важное!
— Что… что вы говорите?
— Благодаря тебе… Ты велел Сиберски каждый день запрашивать базу системы обработки информации по установленным преступлениям. Прежде чем отправиться в родильный дом, он передал твое поручение Брайяру. Короче, он ввел критерии поиска, свойственные каждому убийству, и сегодня утром получил ответ. В своем доме обнаружена преподавательница химии, связанная и с кляпом, все в точности как у предыдущих жертв. Перед тем как свалить, этот тип увешал ее тело зажимами-крокодильчиками. И догадайся, что еще…
У меня кружилась голова. Лучи вращающихся на пожарной машине маячков слепили меня, проникали в мозг, точно электрические стрелы.
— Шарк, ты слушаешь?
— Да… Что?
— Девушку пытали, но она жива!
— Жива?
— Ты правильно понял! Пытки оказались поверхностными, она не слишком пострадала. Он усыпил ее анестетиком, но мы пока не знаем, каким именно.
— Кетамином?
— Маловероятно, если учесть, что, по ее словам, он использовал смоченную ткань. Возможно, эфир или хлороформ…
Оставалось ли у меня время для размышлений? Я сделал знак пожарному, он подбежал, и я попросил его найти мне аспирин. Кромбе унесли на носилках.
— Шарк, мне кажется, ты отключаешься! Что происходит?
— В котором часу на нее напали?
— Около двадцати трех. По ее утверждению, в два часа ночи он сбежал.
Теоретически убийца мог совершить два акта за одну ночь. Возможно, он привез в этот дом Дуду Камелиа, связал ее, потом занялся девушкой и вновь вернулся, чтобы прикончить старуху. Или, наоборот, сначала девушку у нее дома, а потом, сразу после, Дуду Камелиа.
Но как могло случиться, что на своем кровавом пути он оставил жертву в живых?
— Ладно. Шарк, что у тебя происходит? Что там за базар?
— Только что посреди Компьенского леса я обнаружил труп своей соседки…
— Что?! Я полагал, ты напал на след подружки Приёр? Что за бардак?..
Короткое молчание. Я услышал, как щелкнула жевательная резинка.
— Убийца занялся моей соседкой. Он притащил ее сюда, чтобы пытать в полной безопасности!
— Но… Вот черт! Что ты говоришь? Ничего не понимаю! Когда? Как? Объясни.
— Тоже сегодня ночью. Он привязал ее к стулу, пытал, затем извлек из черепа ее мозг и выложил на стол.
— С чего вдруг твою соседку? Какая связь с другими жертвами?
— Никакой прямой связи. Но именно она навела меня на след бойни. Не знаю, как убийца об этом узнал, но он узнал. Она обладала даром ясновидения. Вероятно, он опасался, что она его узнает. Что она в конце концов поймет, кто скрывается за Человеком без лица…
— Человек без лица? Ты вообще что себе думаешь? У тебя что, крыша поехала? Или сериалов насмотрелся? Черт возьми! Шарк, во что ты играешь?
Я отвел трубку и, выпив аспирин в стакане воды, спросил:
— Есть возможность допросить эту преподавательницу?
— Боюсь, будут бюрократические проблемы. Сейчас дело находится у жандармов. Прокурор Республики откажется объединить дела, пока у него не будет формального доказательства, что речь идет об одном и том же человеке, нашем убийце. Закон дурной, но надо подчиниться.
— Расследование может уйти у нас из-под носа?
— Официально да. И все же загляни туда. Эта женщина живет в парижском предместье Вильнёв-Сен-Жорж; в настоящий момент она находится в больнице Анри-Мондор в Кретейле… В большей степени травмирована психически, нежели что-то другое. Скажи, ты считаешь, что речь идет о том же убийце?
— Странное совпадение методов… Утечек в прессу не было?
— Эти сволочи-журналюги повсюду лезут. Очень может быть, что через несколько дней паника охватит столицу, а значит, всю страну. Но пока нет никакой утечки. Кроме нашей команды, никто в точности не знает, каким образом были совершены эти преступления. — Отвратительный шум прервал наш разговор. Настоящее землетрясение. Леклерк сморкался. — Похоже, с этими перепадами температуры я подхватил насморк. Значит, тот же убийца?
— Если утечек не было, трудно предположить что-то другое. Важно понять, почему он ее пощадил…
— Скажи… Я опять про этого Человека без лица, как ты говоришь… Надеюсь, ты в такие штуки не веришь?
Я сделал вид, что не понял:
— В какие?
— В эту потустороннюю муть. В эти истории о ясновидении, оккультных силах, стучащих духах, которые возвращаются на землю, чтобы отомстить за себя?
— Надо, чтобы вы прислали сюда бригаду. У нас есть отпечатки колес и, возможно, другие улики, скрытые где-нибудь в лесу. Нужно прочесать местность частым гребнем. А я поеду домой, постараюсь восстановить сценарий ночного происшествия… Что же касается этих потусторонних сил… Нет, я в них не верю…
Я закончил разговор ложью. На самом деле не так уж я и солгал. Я верил, не веря. Вроде как едят, не ощущая голода.
Я не знал, куда приведут меня эти кровавые пути, но отныне я мечтал лишь об одном: чтобы эта долгая моральная пытка закончилась, и как можно скорее…
Назад: Глава седьмая
Дальше: Глава девятая