Глава семнадцатая
– Успех, – сказал Бовуар, входя во временный оперативный штаб и снимая теплую куртку. Он швырнул вязаную шапочку на свой стол. За ней последовали варежки. – Вы были правы. У фотографа сохранились снимки.
– Замечательно. – Гамаш хлопнул его по спине. – Посмотрим.
– Но у него при себе их нет, – сказал Бовуар, словно это было вполне естественно.
– И где же они? – спросил Гамаш чуть упавшим голосом.
– Он отправил пленку в лабораторию в Сен-Ламбер. Почта не курьерская, так что их прибытие ожидается только завтра.
– Прибытие в лабораторию?
– Précisément. – Бовуар чувствовал, что его слова встречены с гораздо меньшим энтузиазмом, чем ему хотелось бы. – Но он говорит, что за кёрлингом и завтраком сделал сотни фотографий.
Бовуар огляделся. Изабель Лакост погрузилась в свой компьютер, агент Иветт Николь сидела в одиночестве на другом конце стола, словно на острове, и смотрела на сушу, каковую являл собой Гамаш.
– Он ничего не видел? – спросил Гамаш.
– Я у него спрашивал. Он заявляет, что, будучи фотографом, целиком сосредоточен на процессе и не обращает внимания на то, что происходит вокруг, а потому был удивлен не меньше других, когда Си-Си приказала долго жить. Но он сказал, что у него было задание фотографировать Си-Си и только Си-Си, так что его объектив был все время направлен на нее.
– Значит, он должен был что-то видеть, – заметил Гамаш.
– Вполне мог видеть, – согласился Бовуар, – но не понимал, что видит. Если бы ее зарезали, огрели дубинкой или принялись душить, то фотограф, вероятно, прореагировал бы, но случившееся было не очень заметным. Си-Си только встала и взялась за стул, стоящий перед ней. В этом не было ничего странного, определенно ничего угрожающего.
Логично.
– Почему она это сделала? – спросил Гамаш. – Но ты верно заметил: никто, скорее всего, и внимания не обратил на то, что случилось. И все же это странно – то, что она сделала. И у нас есть только слово Петрова, что он лишь фотографировал клиента, а не пришиб ее током.
– Я согласен, – сказал Бовуар. Он погрел руки у плиты, а потом потянулся к чайнику. – Этот Петров прямо-таки горел желанием помочь. Может, слишком уж горел.
В мире Бовуара любой человек, проявлявший чересчур большой энтузиазм, сразу же переходил в разряд подозреваемых.
Эмили Лонгпре накрыла стол на троих. Она развернула и разгладила салфетки, хотя это и не требовалось. Но в этом повторяющемся действии было что-то успокаивающее. Матушка еще не пришла, однако ожидалась с минуты на минуту. Часы на кухне показывали, что полуденная медитация Матушки скоро закончится.
Кей легла вздремнуть, но Эм не находила себе покоя. Обычно она сидела спокойно с чашкой чая и читала последний номер «Ла пресс». Но сегодня она протирала от пыли обложки кулинарных книг, поливала цветы в горшках, земля в которых и без того была напитана влагой, – в общем, делала что угодно, лишь бы отвлечься.
Она принялась готовить гороховый суп, поправила косточку окорока в большой кастрюле, чтобы запахи и вкусы лучше смешались. Анри терпеливо сидел у ее ног, не отрывал от нее своих темно-карих глаз, словно одной силой воли хотел переместить косточку из кастрюли в свою страждущую пасть. Он вилял хвостом, глядя, как Эм двигается по кухне, и не упускал случая оказаться у нее на пути.
Пшеничный хлеб можно было ставить в духовку – он поспеет к приходу Матушки.
И действительно, полчаса спустя к дому Эм подъехала машина, Матушка осторожно вышла из машины и сразу же поковыляла по скользкой дорожке. Ее центр тяжести располагался так низко, что Кей нередко говорила: Матушка не сможет упасть, даже если очень захочет. Точно так же, по мнению Кей, не могла Матушка и утонуть. По какой-то причине, недоступной Эм, Кей не уставала говорить о способах, какими Беа может отправиться на встречу с Создателем. Матушка Беа отвечала взаимностью, бесконечно повторяя, что она-то, по крайней мере, с Ним встретится.
Три подружки уселись за удобным кухонным столом с супом и теплым хлебом, на котором таяло масло. Анри попытались выставить из комнаты, но он свернулся под столом, надеясь, что ему достанутся хотя бы крошки.
Десять минут спустя, когда появился Гамаш, еда по-прежнему стояла перед ними, холодная и нетронутая. Если бы Гамаш заглянул в боковое окошко, он увидел бы, как три подруги держатся за руки, закольцевав стол в молитве, которая явно не имеет конца.
– Не беспокойтесь, старший инспектор, – сказала Эм, увидев, как Гамаш оглянулся на оставляемые им снежные следы на плиточном полу прихожей. – Мы с Анри постоянно разносим снег по всему дому.
Она кивнула на шестимесячного щенка немецкой овчарки, который готов был взорваться от счастья. Но он не взрывался, только молотил хвостом, а его задница, хотя технически и оставалась на полу, двигалась с таким неистовством, что Гамаш подумал, как бы от такого трения не образовался огонь.
Гамаш и Бовуар сняли ботинки, их представили всем и им представили всех. Гамаш принес извинения за то, что прервал ланч. Из кухни пахло канадским гороховым супом и свежеиспеченным хлебом.
– Намасте, – сказала матушка, сложив ладони и чуть поклонившись гостю.
– О боже, – простонала Кей. – Ты что, опять?
– Намасте? – переспросил Гамаш.
Бовуар не задавал вопросов: во-первых, она была слишком стара, во-вторых, она была англичанкой и носила кафтан пурпурного цвета. Такие люди постоянно говорят всякие нелепости.
Шеф торжественно кивнул в ответ. Бовуар сделал вид, что не заметил этого.
– Это древнее и чтимое приветствие, – сказала Беатрис Мейер, приглаживая свои непокорные рыжие волосы и озабоченно поглядывая в сторону Кей, которая попросту игнорировала ее.
– Вы позволите? – Гамаш показал на Анри.
– Под вашу ответственность, месье. Он может зализать вас до смерти, – предупредила Эм.
– Это будет больше похоже на утопление в слюне, – сказала Кей и, повернувшись, направилась вглубь дома.
Гамаш нагнулся и потрепал Анри за уши, которые торчали на собачьей голове, как два паруса. Пес немедленно улегся на спину, показывая, что ему нужно погладить животик, что и сделал Гамаш.
Эм повела их через кухню в гостиную. Дом был уютный, гостеприимный, он навеял Гамашу воспоминания о коттедже бабушки, где не может случиться ничего плохого. Даже Бовуар здесь расслабился. Он подумал, что здесь все чувствуют себя как дома. Здесь и с этой женщиной.
Эмили Лонгпре извинилась и минуту спустя вернулась с двумя тарелками супа.
– У вас голодный вид, – сказала она и снова исчезла в кухне.
Они и возразить не успели, как оказались за столом перед камином. На столе стояли тарелки с супом, исходящие горячим паром, и свежий пшеничный хлеб. Гамаш понимал, что повел себя не очень красиво. Он определенно мог начать разговор раньше, упреждая гостеприимство трех женщин. Но Эмили Лонгпре была права: они с Бовуаром и в самом деле проголодались.
И вот следователи Квебекской полиции ели и слушали ответы трех пожилых женщин на их вопросы.
– Вы можете рассказать о том, что случилось вчера? – спросил Бовуар у Кей. – Насколько мне известно, был организован матч по кёрлингу.
– Матушка только-только очистила дом, – начала Кей, и Бовуар тут же пожалел о решении начать вопросы именно с нее.
В этом предложении ни одно слово не имело смысла.
«Матушка только-только очистила дом». Rien, вообще никакого смысла. Еще одна англичанка со странностями. Но в данном случае сюрприз был не так чтобы неожиданный. Глядя на нее с расстояния в милю, можно было сказать, что она сбежала из дурдома. Она сидела перед ним под слоями толстых свитеров и одеял. И напоминала корзину с бельем. Только с головой. С очень небольшой и очень высохшей головой. Все десять волосков на ее крохотной морщинистой макушке стояли дыбом от статического электричества, создаваемого зимней одеждой.
Она была похожа на марионетку.
– Désolé, mais qu’est-ce que vous avez dit? – попробовал Бовуар еще раз, по-французски.
– Матушка. Только-только. Очистила. Дом, – проговорила пожилая женщина очень четким и удивительно сильным голосом.
Гамаш, от чьего внимания ничто не ускользало, заметил, что Эмили и Беатрис обменялись улыбками. Не язвительными, а словно услышали знакомую шутку, с которой они жили всю жизнь.
– Мы с вами говорим об одном и том же, мадам? О кёрлинге?
– А, понимаю. – Кей рассмеялась, и Бовуар вынужден был признать, что это симпатичный смех. На ее лице вместо подозрительного появилось приятное выражение. – Да, хотите – верьте, хотите – нет. Матушка – это она. – Она показала корявым пальцем на свою подругу в кафтане.
По какой-то причине Бовуара это не удивило. «Матушка» ему сразу же не понравилась, и это имя было одной из причин. Матушка. Кто в здравом уме будет называть себя Матушкой! Если ты, конечно, не мать настоятельница. Но, глядя на нее, Бовуар испытывал большие сомнения в ее принадлежности к какому-нибудь монашескому ордену.
Он знал, что с ней стряслась какая-то беда. Он это чувствовал, хотя никогда не сказал бы об этом словами. И уж конечно не в присутствии Гамаша.
– Что это значит, мадам? – снова обратился к Кей Бовуар, откусив свежего хлеба так, чтобы масло не потекло по подбородку.
– «Очистить дом» – это термин в кёрлинге, – сказала Кей. – Эм лучше объяснит. Она в команде скип. Иначе говоря, капитан.
Бовуар повернулся к мадам Лонгпре. Ее голубые глаза были задумчивыми, живыми и, возможно, немного усталыми. У нее были светло-каштановые крашеные волосы, прическа изящно обрамляла лицо. Она казалась сдержанной и доброй и напоминала ему Рейн-Мари Гамаш. Он кинул взгляд на шефа, который слушал с обычным своим вниманием. Когда Гамаш посмотрел на мадам Лонгпре, не увидел ли он свою жену через тридцать лет?
– Вы когда-нибудь играли в кёрлинг, инспектор? – спросила Эм.
Этот вопрос удивил, даже оскорбил Бовуара. В кёрлинг? Он был центральным нападающим в хоккейной команде Квебекской полиции. В тридцать шесть он был в гораздо лучшей форме, чем ребята на десять лет моложе. В кёрлинг? Да ему и думать об этом было противно.
– Насколько я вижу, вы, вероятно, не играете в кёрлинг, – продолжила Эм. – А жаль. Великолепный спорт.
– Спорт, мадам?
– Mais oui. Это очень трудная игра. Она требует крепких нервов и точной координации глаз и руки. Я бы советовала вам попробовать.
– Вы нам покажете?
Это был первый вопрос, который задал Гамаш с того момента, как сел за стол. Он дружеским взглядом посмотрел на Эм, и она улыбнулась ему в ответ, наклонив голову:
– Как насчет завтрашнего утра?
– Идеально, – сказал Гамаш.
– Не могли бы вы описать, что происходило вплоть до того момента, когда вы поняли, что случилось нечто из ряда вон выходящее? – снова обратился к Эмили Бовуар, решив, что повторить тот же вопрос не повредит.
– Мы играли уже почти час. Игра была ради развлечения, так что короче, чем обычные игры. А поскольку мы играли не в помещении, то не хотели, чтобы кто-то замерз.
– Из этого ничего не получилось. Было холодно. Я не помню, чтобы когда-либо было холоднее, – вставила Кей.
– Мы, как всегда, проигрывали, – продолжила Эм. – В какой-то момент я поняла, что другая команда загнала довольно много камней в дом. Дом – это такие красные колечки, нарисованные на льду. Именно туда вы и пытаетесь загнать свои камни. Команда противников неплохо поработала, и дом был полон их камней. И поэтому я попросила Матушку сделать то, что называется «очистка дома».
– Я замахиваюсь и посылаю свой камень по льду. – Матушка встала, выставила перед собой правую руку, потом завела ее назад и одним быстрым движением выкинула ее понизу вперед, подражая движению маятника. – Этот камень скользит вперед и вышибает из дома другие камни – чем больше, тем лучше.
– Вроде того, как разбить пирамиду в бильярде, – заметил Бовуар и тут же понял по их лицам, что для них в его словах не больше смысла, чем для него в выражении «очистить дом».
– Это очень забавно, – сказала Матушка.
– Знаете, это так забавно, – добавила Эм, – что стало традицией на играх второго рождественского дня. Я убеждена, что большинство приходит, чтобы посмотреть, как Матушка очищает дом.
– Все это очень театрально: камни разлетаются во все стороны, – объяснила Матушка.
– Очень шумно.
– Обычно это знак окончания игры. После этого мы сдаемся, – сказала Эм. – И затем возвращаемся в Легион, чтобы выпить горячего рома на масле.
– Но вчера все пошло по другому сценарию, – заметил Бовуар. – Что случилось вчера?
– Я и не знала, что что-то случилось, пока все не побежали туда, где сидели Кей и Си-Си де Пуатье, – сказала Матушка.
– И я тоже, – подхватила Эм. – Я смотрела, как скользит камень Матушки. Все смотрели. Потом все восторженно закричали и вдруг замолчали. Я подумала…
– О чем вы подумали, мадам? – спросил Гамаш, видя ее посеревшее лицо.
– Она подумала, что я окочурилась, – проворчала Кей. – Разве нет?
Эм кивнула.
– Нет, такого счастья мы не дождемся. Она нас всех переживет, – сказала Матушка. – Ей уже сто сорок пять лет.
– Это цифры моего ай-кью, – объяснила Кей. – Вообще-то мне девяносто два. Матушке семьдесят восемь. Не так уж много людей, чей возраст выше их ай-кью.
– И когда вы поняли, что что-то случилось? – спросил Бовуар у Кей.
Спросил как бы мимоходом, стараясь не показать, что это ключевой вопрос. Ведь перед ними сидел единственный реальный свидетель убийства.
Кей задумалась на секунду, ее маленькое морщинистое лицо стало похоже на миссис Картофельная Голова, залежавшуюся на солнце.
– Женщина, которая умерла, – она до этого сидела на стуле Эм. Мы всегда приносим свои садовые стулья и ставим их близ обогревателя. Люди очень по-доброму к нам относятся – позволяют занять самые теплые места. Кроме этой ужасной женщины…
– Кей, – сказала Эмили с упреком в голосе.
– Она была ужасной, и мы все это знаем. Всегда пыталась всеми командовать, все передвигала, все выставляла по ниточке. Я расставила на столах в Легионе солонки и перечницы, так она их переставила. И всё жаловалась на чай.
– Это был мой чай, – сказала Матушка. – Она никогда не пила натуральный, органический травяной чай, хотя и утверждала, что побывала в Индии.
– Прошу тебя, – взмолилась Эмили. – Ведь эта несчастная умерла.
– Мы с Си-Си сидели рядом, между нами было футов пять. Я уже говорила: было очень холодно, и я надела на себя все, что только можно. Наверно, я вздремнула. Следующее, что я помню: Си-Си стоит у стула Матушки и держится за его спинку, словно собирается поднять и швырнуть. Но она вроде как дрожит. Все вокруг весело кричат и хлопают в ладоши, а я вдруг понимаю, что Си-Си вовсе не веселится – она вопит в голос. Потом она выпускает стул и падает.
– И что сделали вы?
– Я, конечно, встала посмотреть, что случилось. Она лежала на спине, и вокруг стоял странный запах. Я думаю, что позвала на помощь, потому что вокруг внезапно образовалась целая толпа. Тут всем стала командовать Рут Зардо. Она такая властная. Пишет ужасные стихи. Ни одной рифмы. А вот Вордсворта я могу читать в любое время в любых количествах.
– Почему она встала со стула? – поспешно спросил Бовуар, опасаясь, что Кей или Гамаш сейчас начнут цитировать.
– Откуда же мне знать?
– А больше никого рядом со стульями вы не видели? Кто-нибудь над ними не наклонялся, скажем? Может, кто-то пролил что-нибудь?
– Никого я не видела, – твердо сказала Кей.
– Мадам де Пуатье говорила с вами о чем-нибудь? – спросил Гамаш.
Кей ответила, помедлив:
– Ее беспокоил стул Матушки. Что-то в нем ей не нравилось, мне кажется.
– Что? – спросила Матушка. – Ты мне этого не говорила. Что ее могло беспокоить в моем стуле, кроме того факта, что этот стул мой? Она меня преследовала, эта женщина. А теперь она умерла, держась за мой стул.
Цвет лица Матушки сравнялся с цветом ее кафтана, ее голос раздраженно прозвучал в тихой и спокойной атмосфере комнаты. Похоже, она поняла это и взяла себя в руки.
– Что вы имеете в виду, мадам? – спросил Гамаш.
– Вы это о чем?
– Вы сказали, что мадам де Пуатье преследовала вас. Что вы имели в виду?
Матушка посмотрела на Эмили и Кей, словно вдруг испугалась чего-то и растерялась.
– Она хотела сказать, – пришла на помощь подруге Кей, – что Си-Си де Пуатье была глупой, пустой, мстительной женщиной. И получила то, что заслужила.
Агент Робер Лемье оказался в самом чреве управления Квебекской полиции в Монреале – в здании, которое он видел на постерах, призывающих молодежь идти на службу в полицию. Однако сам он никогда здесь прежде не был. На этих постерах он видел также счастливую толпу квебекцев, уважительно стоящих вокруг полицейских в форме. Ничего подобного в реальной жизни не оказалось. Он нашел нужную дверь с написанной по трафарету на матовом стекле фамилией, которую назвал ему старший инспектор Гамаш. Дверь была закрыта.
Лемье постучал и поправил кожаный ремень сумки на плече.
– Venez, – услышал он лающий голос.
Из-за наклонного стола на него смотрел худой лысеющий человек. Комнату освещала единственная лампа, стоявшая на столе. Лемье понятия не имел о размерах комнаты – крохотная она или громадная, хотя предположения на этот счет у него были. Его вдруг одолел приступ клаустрофобии.
– Вы Лемье?
– Да, сэр. Меня прислал старший инспектор Гамаш.
Он сделал еще шаг в комнату с ее запахом формальдегида и напористым хозяином.
– Я знаю. Иначе бы я вас не принял. Я занят. Давайте мне, что у вас есть.
Лемье порылся в сумке и вытащил из нее фотографию грязной руки Эль.
– И что?
– Вот здесь, видите? – Лемье показал пальцем на середину ладони.
– Вы имеете в виду эти кровавые пятна?
Лемье кивнул, пытаясь напустить на себя властный вид и молясь Богу, чтобы этот человек не спросил, для чего он это делает.
– Я понимаю, что он имеет в виду. Крайне необычно. Что ж, скажите старшему инспектору: как только, так сразу. А теперь уходите.
Агент Лемье ушел.
– Что ж, это было интересно, – сказал Бовуар, когда они с Гамашем возвращались под усиливающимся снегопадом во временный оперативный штаб.
– Что тебе показалось интересным? – спросил Гамаш, который шел, держа руки за спиной.
– Матушка. Она что-то скрывает.
– Возможно. Но может ли она быть убийцей? Она все время была на площадке для кёрлинга.
– Но она могла подвести провода к стулу до начала игры.
– Верно. И разлить незамерзайку. Но могла ли она сделать так, чтобы до Си-Си никто не прикоснулся к стулу? Там ведь дети бегали. Любой из них мог ухватиться за стул. И Кей могла.
– Пока мы там были, эти двое все время ругались друг с дружкой. Может быть, убить собирались мадам Томпсон? Может быть, Матушка убила не того человека?
– Не исключено, – сказал Гамаш. – Только я не думаю, чтобы мадам Мейер стала рисковать другими жизнями.
– Значит, игроки в кёрлинг исключаются? – разочарованно спросил Бовуар.
– Думаю, да, но нам станет понятнее, когда мы завтра встретимся на озере с мадам Лонгпре.
Бовуар вздохнул.
Он был откровенно удивлен тем, что вся местная община еще не вымерла от скуки. Один только разговор о кёрлинге лишал его всякого желания жить. Это было какой-то английской шуткой, предлогом накинуть плед на плечи и орать во все горло. Он обратил внимание, что большинство англичан редко повышают голос. Франкоязычные вечно жестикулируют, кричат, обнимаются. Бовуар в толк не мог взять, зачем вообще англичанам руки. Может, чтобы только деньги носить. Кёрлинг давал им хоть какую-то возможность выпустить пар. Однажды он видел матч по кёрлингу по телевизору – на две секунды его хватило. Запомнил только толпу людей с метелками: все они глазели на катящийся камень, а один из них орал.
– Каким образом кто-то сумел убить током Си-Си де Пуатье так, что этого никто и не заметил? – спросил Бовуар, когда они вошли в теплый оперативный штаб, предварительно постучав ботинками на крыльце, чтобы избавиться от основной массы снега.
– Не знаю, – признался Гамаш, проходя мимо агента Николь, которая попыталась встретиться с ним взглядом.
Когда он уходил, она сидела за пустым столом, где и оставалась до сего времени.
Отряхнув куртку от снега, Гамаш повесил ее. Рядом с ним Бовуар тщательно стряхивал снег с плеч собственной куртки.
– Хорошо, что нам не приходится его разгребать.
– Если бы каждый человек разгребал свой собственный участок, то весь город был бы чист, – сказал Гамаш. Заметив удивленное выражение на лице Бовуара, он добавил: – Эмерсон.
– Лейк и Палмер?
– Ральф и Уолдо.
Гамаш вернулся к своему столу, зная, что должен думать о деле, но мысли его все время возвращались к Николь, и он постоянно спрашивал себя, не слишком ли глубоко они оба в этом увязли.
«Эмерсон, Ральф и Уолдо? Это что еще за птица? – думал Бовуар. – Наверно, какая-то малоизвестная группа хиппи шестидесятых годов».
Пока Бовуар напевал себе под нос «Счастливчик», Гамаш загрузил на компьютер пришедшие ему письма, полчаса провел за чтением, потом надел куртку, шапочку и перчатки и снова вышел за дверь.
Он раз за разом обходил деревенский луг под падающим снегом. Встречал людей на снегоступах, другие скользили по склонам или полям на лыжах. Он приветствовал жителей, очищавших тропинки и подъездные дорожки, ведущие к их домам. Появился Билли Уильямс на снегоуборочной машине, которая сбрасывала снег с дороги на обочину и на принадлежащие кому-то газоны. Но никто вроде бы не возражал. Что значит еще один фут снега?
Но главным образом Гамаш думал.