Глава одиннадцатая
– Она была не так уж плоха, – сказала Рут Зардо, забивая пробку назад в бутылку.
Она налила себе еще порцию, не предложив выпить гостям.
Гамаш и Лемье сидели в холодной кухне на белых пластмассовых садовых стульях – Рут называла их обеденными. На Рут были два траченных молью свитера, а мужчины остались в куртках.
Агент Лемье потер руки и еле сдержался, чтобы не подуть на них. После разговора с супругами Морроу они пересекли деревенский луг в направлении самого маленького домика, какой доводилось видеть агенту Лемье. Это была не более чем хижина с двумя окнами на первом этаже и одним – на втором. Белая краска отслаивалась, один из светильников на крыльце не горел.
Дверь открылась, словно ее выбили тараном. Хозяйка стояла в дверях, высокая и неряшливая, и все у нее было тощим. Ее тело, руки, губы и юмор. Они прошли по темному коридору, освещенному слабой лампочкой, и Лемье несколько раз споткнулся о стопки книг.
– Я смотрю, в Квебекскую полицию теперь принимают убогих, – сказала Рут, указуя на него тростью. – И все же этот лучше, чем та, что вы приводили в прошлый раз. Как ее звали? А, не важно. Полная катастрофа. Ужасная грубиянка. Садитесь, если уж нужно, только не устраивайтесь слишком удобно.
Лемье снова потер руки, потом вытащил авторучку и принялся записывать.
– Я слышал, про Си-Си де Пуатье говорят как про грубую и эгоистичную женщину, – начал Гамаш, удивляясь, что его дыхание не превращается в облачко пара.
– И что?
– Не очень хорошая характеристика.
– Да и она сама была не ахти как хороша. Но и не так уж плоха. Нет, в самом деле, – старая поэтесса отхлебнула вина и поставила стакан на круглый пластмассовый стол, – поди найди кого-нибудь не жестокого и не эгоистичного.
Гамаш забыл то совершеннейшее удовольствие, которое получаешь от общения с Рут Зардо. Он громко расхохотался и поймал ее взгляд. Она тоже принялась смеяться.
Робер Лемье недоуменно посматривал на обоих.
– И что же вы думаете о мадам де Пуатье?
– Я думаю, что она была злобная, привлекательная внешне и да, жестокая. Но я подозреваю, что тому были причины. Мы ее здесь не очень хорошо знали, но предположить вполне можно.
– Давно ли вы с ней познакомились?
– Чуть больше года. Она купила старый дом Тиммер Хадли.
Произнося эти слова, Рут внимательно следила за тем, как прореагирует Гамаш. Но ее ждало разочарование. Реагировал он полтора часа назад в доме Питера и Клары. Клара тогда сказала ему, что Си-Си приобрела старый дом Хадли. Они посидели некоторое время молча, и агент Лемье снова подумал, что он чего-то недопонимает.
Когда Арман Гамаш в последний раз был в доме Хадли, он чуть не погиб там вместе с Питером, Кларой и Бовуаром. Если и был на земле дом, который рыдал, то это старый дом Хадли.
Гамаш никогда не забудет тот подвал и темень. Даже сейчас, перед веселым огоньком, с теплой кружкой в руках, в окружении друзей и коллег, Гамаш ощущал волну страха. Он не хотел возвращаться в то темное место, но знал, что это неизбежно.
– Она пользовалась этим домом только по выходным, – продолжила Рут, увидев, что ее бомба не взорвалась. – У нее дочь и муж. Вот уж парочка настоящих лузеров. В Си-Си хоть была какая-то искорка. Какая-то жизнь. А эти двое были похожи на две серые массы невзыскательности. Жирные и ленивые. И скучные. Очень скучные.
Для Рут Зардо определение «скучный» было величайшим оскорблением. Оно стояло рядом с такими неприемлемыми качествами, как «добрый» и «милый».
– А что случилось на мачте по кёрлингу? – спросил Гамаш.
Разговор о семье Си-Си, казалось, вывел Рут из себя. Она стала еще более лаконичной и недружелюбной.
– Она умерла.
– Нам бы хотелось услышать больше, чем два слова, – сказал Гамаш.
– Команда Эм, как обычно, проигрывала. Потом Си-Си умерла. – Рут ровно сидела на своем стуле и недовольно смотрела на Гамаша.
– Не играйте со мной в эти игры, мадам Зардо, – любезно произнес он, с любопытством глядя на нее. – Мы что, будем начинать все сначала? Неужели вы никогда не устаете?
– Не устаю злиться? А что в этом плохого? – Она в шутливом приветствии подняла стакан с вином.
– А почему вы злитесь?
– А разве вас не злит убийство?
– Но вы злитесь не из-за этого, – сказал он задумчиво, чуть ли не сочувственно. – Или, по меньшей мере, не исключительно из-за этого.
– Умный мальчик. Вы наверняка много об этом слышали в школе. Который теперь час?
Столь резкая перемена темы ничуть не смутила Гамаша.
– Без четверти пять.
– Через несколько минут мне нужно уходить. Меня ждут.
– Что случилось на матче? – попытался еще раз Гамаш.
Лемье задержал дыхание. Он не знал почему, но ему этот момент казался важным. Старая поэтесса смотрела на Гамаша. Ее лицо и поза излучали отвращение. Гамаш же просто смотрел на нее с задумчивым и твердым выражением на открытом лице.
Рут Зардо моргнула. Она словно перенеслась из одного мира в другой. Лемье показалось, что глаза она закрывала в гневе, а открыв, совершенно изменилась. По крайней мере, изменилось ее отношение к происходящему. Она глубоко вздохнула и кивнула седой головой. Потом слабо улыбнулась.
– Вы пробуждаете во мне все самое худшее, старший инспектор.
– Вы хотите сказать, что собираетесь вести себя по-человечески?
– Боюсь, что так.
– Мои извинения, мадам.
Гамаш тут же поднялся с пластмассового стула и поклонился. Она наклонила голову в ответ.
Лемье совершенно не понимал, что тут происходит. Он подумал, может, это какая-то странная английская традиция – танец агрессии и покорности. Насколько ему было известно, среди франкоязычных канадцев такое случалось редко. Он чувствовал, что французы гораздо более открыты в том, что касается их чувств. А англичане? Ну, англичане лицемерны. Никогда толком не знаешь, что у них на уме, а уж о чувствах и говорить не приходится.
– Я была на трибуне рядом с Габри. Матч уже продолжался некоторое время. Эм, как я сказала, проигрывала. Бедняжка Эм всегда проигрывает. Дела у нее шли так плохо, что она назвала свою команду «Клеймите беспокойство». В какой-то момент Габри ткнул меня в бок. Кто-то принялся кричать, что произошел несчастный случай.
Рут описала для них эту сцену, вспоминая случившееся. Она мотала головой туда-сюда, чтобы увидеть, что вызвало такой переполох. Все эти пухлые парки, вязаные шапочки и шарфы закрывали ей обзор, но вот трибуна опустела – люди начали спускаться, потом пошли, потом побежали к перевернутому стулу.
Рут протиснулась через толпу, думая, что вот сейчас увидит Кей, лежащую без сознания. Она помогала себе криками: «Расступитесь, идет глава пожарной команды!»
Никакого пожара, конечно, не было, и Рут не предполагала увидеть пожар. Но она знала, что большинство людей, хотя и заявляют о своей ненависти к власти, все же хотят, чтобы кто-то брал на себя ответственность, говорил им, что они должны делать.
Си-Си лежала на спине мертвая. Рут это сразу же поняла. Но все же должна была попробовать.
«Оливье, делай массаж сердца. Питер! Где Питер Морроу?»
«Здесь, здесь. – Он протиснулся сквозь толпу – ему пришлось пробежаться по озеру от площадки для кёрлинга. – Что случилось?»
«Делай ей искусственное дыхание рот в рот».
Нужно отдать Питеру должное: он не колебался ни минуты и опустился на колени рядом с Оливье, готовый начать. Они оба смотрели на Рут. Но ей нужно было отдать еще один приказ.
«Габри, найди ее мужа. Клара!»
«Да?»
«Найди ее дочь».
Потом она снова повернулась к Питеру и Оливье, уверенная, что ее приказы будут выполнены, и начала считать.
– Вы себе представляли, что с ней случилось? – спросил Гамаш, возвращая ее от воспоминаний к настоящему моменту.
– Ничуть.
Ему показалось или на ее лице мелькнуло неуверенное выражение? Он помолчал несколько секунд, но ничего не дождался.
– И что случилось дальше?
– Билли Уильямс сказал, что можно отвести ее на его машине и что нужно положить ее в кузов. Кто-то уже позвонил в больницу, но «скорой», чтобы добраться, нужно минут двадцать, а потом еще столько же, чтобы приехать назад. А так было быстрее.
Она поведала об ужасной поездке в Кауансвилл, и все до мельчайшей детали совпало с рассказом Питера Морроу.
– Который час? – спросила Рут, закончив.
– Пять минут шестого.
– Мне пора.
Она встала и пошла первой по коридору так, словно за дверями ее душу ждало спасение. Агент Лемье услышал позвякивание и побрякивание в кладовках, мимо которых они проходили тяжелым шагом. Наверно, скелеты. Или бутылки, подумал он. А может, и то и другое.
Ему Рут Зардо не понравилась, и он не мог понять, почему старший инспектор, кажется, испытывает к ней симпатию.
– Прошу.
Рут Зардо открыла дверь, и не успели они надеть ботинки, как Рут принялась выталкивать их прочь. Рука у нее оказалась сильнее, чем можно было предположить.
Гамаш залез в карман куртки и вытащил оттуда не шапочку или перчатки, как предполагал Лемье, а книгу. Потом подошел к единственной лампе на крыльце, рассеивающей темноту, и в ее свете показал книгу Рут.
– Я нашел это в Монреале.
– Вы бесподобны. Сейчас я попробую догадаться. В книжном магазине.
– Вообще-то, нет.
Он решил пока не говорить ей.
– И я полагаю, вы выбрали этот момент, чтобы попросить у меня автограф.
– Вы его уже дали. Не могли бы вы подойти и взглянуть?
Агент Лемье сжался в ожидании язвительного ответа. Но она подошла, и Гамаш открыл тоненькую книжицу.
– «Ты воняешь. С любовью, Рут», – прочла Рут вслух.
– Кому вы это подписали?
– Вы думаете, я помню всех, кому раздавала автографы?
– «Ты воняешь. С любовью, Рут», – повторил Гамаш. – Это необычный автограф. Даже для вас. Пожалуйста, вспомните, мадам Зардо.
– Понятия не имею. И я опаздываю.
Она сошла с крыльца и поспешила через деревенский луг к свету и деревенским магазинам. Но остановилась на полпути и села.
В темноте. На холоде. Села на ледяную скамейку посреди луга.
Желчность этой женщины произвела впечатление на Лемье и поразила его. Она вышвырнула их из дома, говоря, что опаздывает, а теперь нагло села на скамейку и ничего не делает. Это было явное оскорбление. Лемье хотел было спросить об этом у Гамаша, но тот о чем-то размышлял. Рут Зардо смотрела на великолепно освещенные деревья с единственной сияющей звездой, а Арман Гамаш смотрел на Рут.
