Рашель

В газетах писали, будто никто не знает, почему я ушла и куда, будто мне это совершенно не свойственно, будто у меня были друзья и любимый дом, будто меня наверняка кто-то похитил, ведь сама я никогда бы не сбежала. Мама говорила, что я хорошо учусь в колледже и меня ждет неплохая карьера, что впереди у меня целая жизнь. Она говорила, что я прекрасная девочка и что вся семья меня любит.

Все это неправда.

Я видела по телевизору: со слезами на глазах она просила меня дать о себе знать. А потом обращалась к тем, кто якобы меня похитил: «Кто-нибудь, где-нибудь наверняка знает, где моя Рашель, где моя девочка…» — просила связаться с полицией, успокоить несчастную мать, которая сходит с ума в неизвестности.

«Моя девочка». Я наяву слышала, как она это сказала. Я сидела на диване в своей новой квартире, потрясенно разглядывая собственную мать на экране телевизора. На мне было три свитера — я экономила на отоплении. Я постоянно мерзла, даже летом.

Я поняла, что какое-то время нельзя выходить из дому. Однажды я видела соседей и надеялась, что они меня не узнают. Я покрасила волосы в черный цвет и неровно их подстригла — не слишком красиво, но все лучше, чем никак. По крайней мере, густота скрасила дефекты стрижки. Жирно подведя глаза, я стала похожа на настоящее эмо. Сомневаюсь, что меня бы узнала родная мать, впрочем она и до того не особо обращала на меня внимание.

Через два месяца у меня закончились лекарства, но пойти к врачу я не могла, так что училась обходиться без них — и вполне успешно. В любом случае меня уже тошнило от лекарств. Черная туча, по крайней мере, не дает забыть, кто ты и где ты. В общем-то, она никуда и не девалась, просто таблетки как будто скрывали ее из виду. Лучше уж наверняка знать, что она тут, рядом. Пусть от нее только хуже, зато она настоящая.

Увидев мать в новостях, я несколько дней не выходила из дому, а значит, и не покупала еду — пришлось жить впроголодь. На момент, когда мне наконец пришлось выйти, я скинула, наверное, фунта четыре. А может, и все семь. Давно я так не теряла в весе. Фунт тут, полфунта там — временами, а если день выдавался особенно неудачным, я даже прибавляла в весе, но обычно столь же быстро его сбрасывала. Я думала, когда вернусь домой — если вообще вернусь, — стану стройной и красивой, и, может быть, меня начнут слушать и лучше ко мне относиться.

Мне нравилась эта квартира. Конечно, она маленькая, но в ней была мебель, и мне позволили жить в ней полгода. Я заплатила бабушкиными деньгами. Никто об этом не знал. Перед смертью она дала мне семь тысяч фунтов и сказала, чтобы я положила их в банк и ничего никому не говорила. Она завещала мне и другие деньги, но знала, что их все равно у меня отберут.

Только бабушка любила меня, несмотря ни на что, только она понимала, что я стремлюсь к совершенству. Она никогда не говорила, что я слишком истощена и что мне нужно прибавить несколько фунтов, ни разу не говорила, что я уродина, но и не говорила, что я красавица. Для нее я была просто Рашель, все та же маленькая девочка, когда-то игравшая на ее заднем дворе, а потом наряжавшаяся в вечерние платья и туфли на высоких каблуках.

Каждый раз, вспоминая о бабушке и о том, как гостила в ее доме, я улыбаюсь. Других поводов улыбаться у меня не бывает.

Я хотела бегать — рано по утрам, пока все еще спят. В школе я любила бегать, любила ощущения, которые дарил мне бег, и с физкультурницей у меня отношения были куда лучше, чем с другими безмозглыми учителями, которые только и твердили о курсовых, о сроках и профессиональных знаниях. Мисс Джексон было на все это наплевать. Она любила меня за то, что я никогда не притворялась больной, всегда помогала ей убрать снаряжение. Раньше школа получала финансирование на спортивные нужды и отправляла учеников на соревнования с другими школами, но потом оно прекратилось. Впрочем, это мало кого волновало, кроме меня. В конце концов дела мои стали столь плохи, что пришлось оставить школу, хотя мне все рано нравилось бегать — кто знает, может, мне пошли бы на пользу регулярные занятия на тренажерах, будь они у нас, как в других школах.

Но с бегом ничего не вышло. Несмотря на все усилия, ноги не работали как надо. Казалось, будто мое тело уже умерло и только ждет, когда его примеру последует разум. А может, все дело в черной туче. Может, черная туча — это смерть, а я просто этого не поняла. Многие из нас до сих пор ходят по земле, но, по сути, мы уже мертвы — из-за черной тучи внутри нас, вне нас и вокруг нас.

Туча окутала меня, и из нее не вырваться, не убежать. Как будто в лабиринте, где, какой бы ты путь ни выбрал, — тупик. За исключением одного-единственного — пути к выходу. Мне просто нужно его найти.